золотой  астероид,
слышанные от верных  людей.  Вправду  ли  существуют  поминаемые  при  том
Виконтесса и Голконда, судить не берусь,  но  верю,  что  первооткрыватели
пошли бы на все и за дар небесный в виде кома заурядного угля или серы. Не
говоря уже про лед.
   Хотя космический мордобой требует  гроссмейстерского  ума,  познаний  и
выдержки, от кандидатов в чемпионы  отбою  нет.  И  перед  их  соединенным
напором удержать в единоличном владении вольфрамовую планетку?! - нет,  на
это никаких личных отбойных талантов не достанет. Тут другое.
   Первоначальная неотзывчивость Мазеппа представилась мне в  совсем  ином
свете. Не столько добытчик он, сколько тихий  кирпич  на  груде  сокровищ.
"Кирпич", чей-то знак, что сюда никому из ковыряльной братии дороги нет. А
мне?
   - Неужто сплошной вольфрам-рений? - глупо спросил я,  холодея;  ведь  я
какой-никакой, а служащий Верховного  комиссариата,  через  меня  весть  о
"звезде Ван-Кукук" дойдет до властей прямым путем. Мне же пикнуть не дадут
"закирпичные" - тем же кирпичом прихлопнут!
   - Кто ему в печенку лазил? - ответил Босоркань. - А снаружи -  сплошной
металл... Да ты не дрейфь раньше времени! - продолжал он, влет поняв,  что
у меня написано на роже. - Мазепка - сам трус, каких мало.  Держи  большую
полуось торчком - все обойдется. Пчелка у него только-только мед  собрала,
раньше чем через полгода никто не явится, будете один на один, - и с плохо
скрытым  торжеством  закончил:  -  Давно  ему,   удаву,   было   говорено:
зарегистрируйся, - а он все тянул. Вот и дотянул.
   Так и просится сплесть, что при этих  словах  Босорканя  я  постиг  всю
глубину  его  макиавеллистического  замысла:  он  делает   вид,   что   я,
комиссариатский ананас, приказал ему доставить мою персону на "звезду", и,
таким образом, ни  в  чем  не  портя  личных  отношений  с  браконьерскими
кланами, каленым железом прикладывает по беззаконию,  чирьем  засевшему  в
секторе. Целиком за мой счет.
   Но это озарение посетило меня намного позже, а в ту минуту  я  оказался
настолько желторот, что с благодарностью принял  прозвучавшие  по  внешней
связи слова инспектора: "Ну что, шеф?  Садимся?"  -  сказанные,  когда  мы
вновь очутились над черепом, изготовленным к кулачному бою. Я  решил,  что
он эдак помогает мне укрепить авторитет на "звезде", напыжился и  надменно
протянул:   "Разумеется.   Благодарю   вас,   инспектор".   И    Босоркань
аккуратнейшим образом  ткнул  кормой  катера  в  другой  глаз  черепа,  по
соседству с моей бочкой.
   Мы запаковались в "люльки" (капсулы-скафандры с полной автономией) и...


   Хотя в тексте Документа А2 имеется подробное и связное по общему тексту
описание посещения и досмотра  карьера  и  жилого  стационара  на  "звезде
Ван-Кукук", принятый мною алгоритм  связности  упорно  не  включает  этого
отрывка объемом 3,2 страницы в общее повествование.
   Это тем более странно, что именно в  этом  отрывке  впервые  приводится
полное имя Мазеппа:  "Максимилиан  Йозепп  Ван-Кукук"  и  обиняком  дается
понять, что он и "битюг" - одно и то же лицо.
   Варьирование  алгоритма  позволяет   ввести   отрывок   в   текст,   но
одновременно приводит к  нелепым  нарушениям  связности  в  других  частях
повествования.
   С целью проверки  я  произвел  случайное  расчленение  и  перемешивание
текстов пяти известных классических романов со сложным сюжетом и предложил
компьютеру сегрегировать отрывки  и  восстановить  их  связность  на  базе
неварьированного алгоритма. Результат получился  блестящий,  говорю  не  в
похвалу себе, а в предупреждение поспешным критикам.
   Конечно, я мог бы по своему произволу ввести  отрывок  в  окончательный
текст, но это означало бы измену принятым  принципам  работы.  А  я  готов
принять любую критику своей методологии,  но  только  не  упрек  в  измене
принципам.


   В:
   ...глядя, как Босорканев катер проваливается во мрак.
   - Фиг ли те тут надо? - спросил Мазепп. В его голосе не  было  и  следа
прежнего почтительного подвизгивания.
   Не знаю, чем кончилось бы дело...


   А2:
   ...даром не проходит, нервы там у  всех  на  пределе,  малейший  пустяк
рождает безобразную ссору, а тут речь  шла  не  о  пустяках:  обозначалась
перспектива конца лихого владычества над  "звездой".  Слово  за  слово,  и
Мазепповы ноздри извергли пламя, что твой древний ЖРД.
   От крупных неприятностей меня спасло то, что я был в "люльке", а он - в
"утробе". Его связывали фалы, а я до поры  до  времени  мог  порхать,  как
бабочка. Но он все равно попер на таран.
   Я увернулся, и тогда Мазепп обрушил гнев на мою бочку. Он  ткнул  ее  в
борт, увидел, что  битьем  не  справиться,  и  развернулся  на  карьер  за
резаком,  обещая  располосовать  ее  в  клочья.  Это  был  мой  шанс.   До
возвращения Мазеппа  я  должен  был  успеть  отпихнуть  бочку  за  пределы
досягаемости его "утробы", не жалея маршевой воды в бачке "люльки". У него
"люльки" не  было,  я  это  узнал  по  ходу  Босорканева  досмотра  и  мог
чувствовать себя в безопасности всего в метре за предельным  радиусом  его
фалов.
   Налег я на бочку, но сорок тонн есть сорок тонн. "Люльку"  пластало  по
ней, а ползли мы улиточкой. Мазепп вполне  мог  бы  догнать  нас,  но  мой
движок напустил уйму ледяного тумана, в котором он потерял  нас  из  виду.
Чуя на затылке рысканье мерзкой  ругани  Мазеппа,  я  высчитывал,  как  не
переусердствовать с разгоном бочки,  а  то  в  бачке  не  хватит  воды  на
торможение и посадку в безопасном месте. Со стороны  потасовка  выглядела,
наверное, препотешно, но мне было ох как невесело! Я взмок,  а  под  конец
вообще перетрусил, бросил еле ползущую бочку и дернул прочь...
   Они  появились  из  ледяного  тумана  почти  одновременно:   первой   -
величественно плывущая  бочка,  а  чуть  позже  в  сотне  метров  левей  -
Мазеппова "утроба" с плазменным  резаком  в  клешне  манипулятора.  Мазепп
увидел  бочку,  рванулся  к  ней.  Но  было  поздно:  фалы,   натянувшись,
остановили его, и бочка уплыла из-под самого носа разъяренного мингера.
   Думаю, у Мазеппа была безоткатная пороховая аркебуза  для  вколачивания
дюбелей. И, как пить дать, здешние рукоделы приспособили  ее  под  ближнюю
боевую стрельбу. Но одно дело - в порыве ярости раскурочить мою  бочку,  а
совсем другое - оставить в  безгласном  теле  комиссариатского  служащего,
которого живым-невредимым доставил сюда сам инспектор Босоркань,  знакомые
всем экспертам дырки от дюбельных хвостовиков...


   А1:
   ...притормаживая, поплыл куда глаза глядят.
   А глядеть-то  было  почти  не  на  что.  От  солнышка,  которое  отсюда
виднелось  с  малую  горошину,  света  было,  как  от  неполной  Луны   на
матушке-Земле, черта горизонта  трюхала  метрах  в  трехстах-пятистах,  на
серой глади чуть брезжили  кучки  камней  и  разметанный  щебень.  Никакой
приманки глазу для стойбища.
   Понуждая бочку следовать кривизне  поверхности,  удалился  я  над  этой
металлической Гоби километров на десять,  то  есть  на  осьмушку  здешнего
меридиана, и там начал устраиваться на привычное житье-бытье.


   А3:
   В начале был дюбель.
   От одного этого слова мой бедный ливер трясет на все девять  баллов  по
Рихтеру.
   Знай, непосвященный: жизнь на астероиде наполовину состоит из забивания
дюбелей. К дюбелям крепятся стойки для передвижения  и  стропы  фиксаторов
рабочей позы. На каждой бирюлечке - скобка, чтобы прикрепить к дюбелю: все
незакрепленное уплывает прочь  от  малейшего  толчка  и  бог  весть  когда
вернется. Перед завтраком - полсотни дюбелей, дюбеля при  каждом  деле  на
закуску и на десерт, и  еще  полсотни  -  после  ужина.  Пройденные  тобою
астероиды будут ершиться во мрак полями дюбелей, а у потомков ты  получишь
название "хомо дюбелис".
   Полтора миллиона вогнанных дюбелей - и вот уж ты пенсионер,  намазанный
на Багамские острова. Но до конца дней ты будешь думать  и  говорить  так,
словно мерно вколачиваешь гвозди на равных расстояниях один от другого.


   С1 - 22:
   Не жалей, не жалей
   Дюбелей -
   Наштампует Земля
   Дюбеля.
   Прицепись в уголку
   К дюбельку,
   Свет небес избельми
   Дюбельми.

   (Проведя поиск по Основным идентификационным признакам - далее "ОИП", -
процессор отказался приравнять эти стихи к стихам какого-либо из 83 хорошо
известных отечественных и/или иностранных поэтов - далее,  соответственно,
"ХИ-ОП" и/или "ХИ-ИП", - включенных в стек для опознания.)


   А3:
   И вот я вгонял вокруг себя дюбеля,  а  мне  все  чудилось,  как  Мазепп
мастачит из своей "утробы" жутковатый боевой кокон. Вот-вот зависнет  этот
кокон надо мной, прыская ругань и пламя...
   Прежде всего я установил фонендоскопы. Обычно с их  помощью  проверяют,
не идет ли в недрах астероида трещинообразование. Но тут  я  бегал  к  ним
послушать, что поделывает Мазеппушка.
   А Мазеппушка трудился.  По  шестнадцати  часов  в  сутки  он  отваливал
полукубы металла на своем карьере, потом часа два шуршал в своей норе и на
шесть часов затихал - спал. Тут бы и мне время спать,  но  ведь  это  были
единственные часы, когда  недра  планетки  не  были  наводнены  бестолково
прыгающими шумами и разрядами! Только в это время я мог спокойно  работать
со своим  "Учетом".  А  когда  Мазепп  бодрствовал,  поневоле  приходилось
бодрствовать и мне. В ожидании нападения.
   Распорядок дня у меня разрушился, стала  болеть  голова,  брюхо  вконец
расстроилось. Глядь-поглядь на прибор, тюк да тюк по дюбелю,  а  в  мыслях
одно: что предпримет Мазепп? На его месте я ни за что  не  смирился  бы  с
перспективой  лишиться  безраздельных  прав  на  "звезду"   или   уплатить
шестизначный штраф. Глядь-поглядь на прибор, тюк да тюк по дюбелю. Что  бы
я сделал, поняв, что мне не справиться с "паршивым фискалом", "вавилонской
гнидой"? Глядь-поглядь, тюк да тюк. Я вызвал бы подмогу, глядь-поглядь.  А
на месте  подмоги  я,  тюк  да  тюк,  учинил  бы  комиссариатскому  фраеру
грандиозную пакость. Какую, глядь-поглядь?  Пакости  рисовались  мне  одна
другой гаже,  тюк  да  тюк,  и  я  окончательно  терял  покой,  аппетит  и
работоспособность.
   Работа  требовала  дальних  экскурсий  для  установки  датчиков.   Были
датчики, которые следовало устанавливать точно у антиподов.  Но  я  боялся
долгих отлучек. Вдруг вернусь, а на месте моего редута погром - привет  от
Мазеппа! А он - урры-урры-урры-урры в фонендоскопах  -  вольфрам  рубит  и
коварные планы лелеет, тюк  да  тюк,  глядь-поглядь.  Плетет  мой  "Учет",
плетет-лепечет, а что - не понять. И поделом, что  не  понять!  Разнес  бы
датчики, халтурщик, километров на пятьдесят-сто, все пенял бы, тюк да тюк,
глядь-поглядь. Не халтурщик, а трус. Не трус, а дурак! Сам  сюда  полез  с
Босорканевой подначки. Не  драпануть  ли  отсюда,  тюк  да  тюк?  Свернуть
программу тяп-ляп, а то и вообще ну ее! Не знал никто, глядь-поглядь,  про
эту дурынду, пусть и дальше не знает. А на  Земле  тоже  хороши!  Вольфрам
туда бронтовозами везут, а там никто  и  ухом  не  поведет,  откуда  такое
изобилие! Тюк да тюк,  глядь-поглядь.  Сколько  я  на  бочке  тихим  ходом
протяну? Гигаметр протяну, до  соседнего  Босорканева  подарочка  дочапаю.
Баки засушу? Засушу, да не  помру,  глядь-поглядь,  что  за  чушь  приборы
пишут! И никто мне ничего не  скажет,  "Учет"  предназначен  для  каменных
плакеток поперечником в три десятка километров, не более. Довольно и того,
что   посреди   Пояса   такое   чудо-юдо   заловлено,   глядь-поглядь   на
приборчики-то...
   Любой, кто зазубрит эти два абзаца и будет бормотать их полтора  месяца
подряд  в  темноте,  давясь  концентратами   вперемешку   со   рвотным   и
слабительным, восчувствует мою жизнь.
   Но все же я кое-что нащупал.
   Выходило, что внутри планетки есть пазухи,  заполненные  металлом  иной
природы,  чем  наружный.  Менее  плотным.   Пазухи   располагались   почти
симметрично относительно центра.  Как  косточки  в  хурме.  Будь  наружная
оболочка каменной, я разобрался бы с этим глубинным металлом. А так ничего
не выходило, отклики на мои опросы - почти белый шум, подо что  подведешь,
то и выведешь. Должно бы все быть наоборот: снаружи  должен  лежать  менее
плотный металл, внутри скопиться - более плотный. Я решил, что мой  "Учет"
брешет. С ним это не раз бывало.  Ну  и  пусть  брешет.  Все  равно  здесь
вольфрам-рения матушке-планете на сто тысяч лет хватит, и  будущие  умники
успеют уточнить в менее мерзкой обстановке. Но нелепость картины  в  мысли
запала, и, начиная с четвертой недели, к  тем  двум  маниакальным  абзацам
надо прибавлять этот. Через раз.
   А на шестой неделе я потерял  перку  М8.  Последнюю.  И  чем  прикажете
теперь прочищать резьбу на встреленных дюбелях?
   Нечем.
   Сутки я то рылся в барахле, то  башкой  от  злости  в  стенки  тыкался.
Половина нейронов о лерке веет, половина -  о  Мазеппе.  И  спелась  дикая
мысль: поеду к Мазеппу и возьму у него эту самую  лерку!  Пусть  попробует
мне отказать! Да я его, да я ему... Короче, истерика.
   Еще сутки я себя накручивал.
   Накрутил. Заправил "люльку" и  наперекор  всему  на  свете  двинулся  к
Мазеппу на карьер.
   Подплываю.  Издалека  вижу  вспышки.  Выждал  в  стороне,  пока   глаза
попривыкли, пригляделся  -  вот  она,  Мазеппова  "утроба",  над  эскарпом
покачивается, дуговой разряд на жале "Марс-Эрликона" играет.
   Включил я голосовую связь, кричу:
   - Эй, Мазепп!
   И слышу в ответ:
   - Я Мазепп. Ты кто?
   То есть как это "кто я"? Он что, не знает, кто я  и  что  здесь  делаю?
Меня как холодной водой обдало. Объясняю, кто я. И слышу в ответ  искренне
удивленное:
   - Так ты, значит, еще не похромал отсюда, гнида вавилонская?
   И до меня окончательно доходит, что Мазепп и думать обо мне забыл.
   Я маюсь, я с ним день и ночь воюю, а для него меня  попросту  на  свете
нет! От этого открытия я настолько растерялся, что все заготовленные  речи
у меня из головы вылетели, а новые не явились.
   По моему сценарию, он должен был угрюмо спросить:  "Чего  надо?",  а  я
должен был  звонко  и  дерзко  потребовать:  "Сей  момент  дай  мне  лерку
эм-восемь!" Но он преспокойно продолжал работать. Я мог торчать тут сутки,
двое - ему было наплевать.
   Я понял, что слова от него не дождусь, пока  сам  не  заговорю.  Что-то
мешало  мне  просто  попросить  лерку,  и  я  промямлил,  что  надо,  мол,
поговорить.
   - Ну, говори, - отозвался он, волоча в сторону  очередной  полукубометр
металла.
   С собой у него наверняка не было лерки, а я  во  что  бы  то  ни  стало
должен был к ней приблизиться,  у  меня  перед  глазами  маячил  слесарный
патронташ на стенке его пещеры, я прямо-таки зрачки царапал о гнездо,  где
лежит себе, почивает эта чертова лерка!  Там,  рядом  с  ней,  он  мне  не
откажет, а здесь - откажет. И я сказал:
   - Здесь не буду. Поехали к тебе.
   - Время нет, - ответил он.
   - Дело есть, - спел я ариозо змия-искусителя.
   Спел и замолк. Не знал, что дальше петь.
   И надо же: победило мое молчание!
   Мазепп закрепил товар, примкнул жало "Марс-Эрликона" к блоку питания и,
пятясь задом, чтобы фалы собрались у него в заспинные гармошки, поплыл  из
карьера. Я последовал за ним, лихорадочно придумывая, о каком  таком  деле
собираюсь говорить.
   - Ну? - спросил он, когда мы забрались в его пещеру.
   По случаю жары он был в одной маечке, громадный, жирный, весь до пупа в
веснушках. Он высился надо мной, как гора.
   Я  шарил  глазами  по  стенкам.  Вот  здесь  мне  колдовался  слесарный
патронташ. Колдовался, да не выколдовался: на стенке было пусто.
   - Ты тут на астероиде давно? Как его  нашли?  -  спросил  я,  оттягивая
время, все еще не придумав, о чем говорить.
   - Тебе что за какао? - незлобно ответил Мазепп.
   Его надо было сразить наповал, и я выпалил:
   - Ему томографию делали? Ты делал?
   - Чи-иво? - изумился он.
   - Томографию. Ну, просвечивали его? Смотрели, что внутри?
   Я прекрасно знал, что не смотрели. Откуда у старателей  взяться  такому
оборудованию?
   - Кончай темнить, - сказал он.
   - Значит, не делали. Так? - непокорно продолжал я. - А я сделал. У меня
прибор для этого есть.
   - Врешь! - каким-то новым голосом ответил Мазепп.  Какой  старатель  не
накололся бы на этакий разговор!
   - Дурак! - вел я.
   - Золото? - выдохнул он чуть ли не вместе с душой. Он  был  у  меня  на
крючке. Господи, как мне легко стало. Но крючок надо вонзить понадежней.
   - Астероид нерегистрированный, - сказал  я.  -  Я  и  сам  мог  бы  его
заявить,  ты  понял?  Но  я  в  этом  деле  пацан.  Только  грыжу   наживу
огнестрельную, и с приветом. При надежном человеке мне и доли хватило бы.
   - Сколько? - спросил он.
   - Я не жадный. Сам назначь, чтоб между нами чисто было. Ты понял?
   - Это смотря какой товар, - опомнился он и  повторил:  -  Смотря  какой
товар. По мне, и этот в жилу.
   - Есть и получше, - возразил я.
   - Ну! Говори.
   - А не обманешь?
   - Слушай, ты, - ответил он. - Говорю, что не обману, а там как  хочешь,
верь - не верь. Клейма на  честность  мне  в  аптеке  не  ставили.  Однако
соображай сам: был бы я прохиндей, тут бы не горбатил. Сечешь?
   Я помолчал и ответил:
   - Солома.
   На жаргоне Пояса это означало, что меня убедили.
   - Ну так что? - впился он в меня рыжими глазенками. - Золото?
   - Нет, - ответил я. - Уран. Все печенки у него урановые.
   Почему всплыло у меня про уран, понятия не имею. Наверное, потому что с
детства слышал: "Уран! Мало урана! Нет ничего дороже урана! Уран -  сердце
энергетики, уран  -  средство  овладения  богатствами  Вселенной!".  Ну  и
подумал, что уран-то подороже вольфрама будет. И не  ошибся.  Мазеппа  под
потолок болтнуло от этой новости.
   - Быть не может, чтоб уран!
   - Пальцам не щупал, - говорю. - А приборы показывают.
   - Приборы, приборы. Врут твои приборы!
   - Может, и врут, - гордо говорю я. - А может, и не врут.
   - Врут! - кричит Мазепп. - Вон у меня счетчик  Гейгера  есть.  Я  точно
знаю, что он работает. Я ему верю. А он что? А он  молчит.  А  будь  здесь
уран, он захаживался бы! Во!
   Умница Мазепп. Опростоволосился я. Не умеешь врать - не берись.  Что  ж
теперь делать-то?
   - Да он снулый, - ляпнул я первое, что пришло на ум.
   - Как это "снулый"? - ошарашенно спросил Мазепп, и тут у меня в  глазах
потемнело от вдохновения.
   И понесло меня. Я врал отчаянно и красиво. Я объяснил Мазеппу, что  сам
по себе атом урана вовсе не радиоактивен, а вполне устойчив. Так же, как и
атом любой железяки. Лишь когда он попадает под мощный поток нейтрино,  то
под их мелкими частыми ударами ядро расшатывается, начинает ходить ходуном
и  в  нем  начинаются   процессы,   которые   мы   называем   естественной
радиоактивностью. Если взять, скажем, кусок земного возбужденного урана  и
отнести его подальше от Солнца, на световой год или два, то там  не  будет
нейтрино высоких энергий и за сто тысяч лет колебательные процессы в нашем
уране затухнут. Он станет снулым. Но стоит доставить его обратно, то  есть
сунуть  под  солнечные  потоки  нейтрино,  он  опять  проснется  и  станет
привычным для нас радиоактивным ураном. Если, конечно, не спрятать  его  в
нейтринонепроницаемый футляр. Очень может быть, что здешний вольфрам-рений
именно таким футляром и является. И следовательно...
   - Бомба! - ахнул Мазепп. - Мы сидим на бомбе!
   - Да брось ты! - строптиво сказал я. - Все тебе бомбы снятся.
   Мне ничего не стоило согласиться с ним. Бомба, которую в неведомой дали
снарядили "пришельцы" и заслали  сюда.  Зачем?  Чтобы  взорвать  Солнечную
систему. Байка в самый раз  для  Мазеппа.  Именно  поэтому  я  на  нее  не
согласился, а продолжал витать в прекрасных сферах вдохновения.
   - А что же это? - азартно спросил он. Я победил. Он слушался  малейшего
движения моего пальца, тончайшей дрожи в голосе.
   -  Это  зародыш  планеты,  -  нахально  объявил  я.  -  Пройдет   всего
каких-нибудь