ески,  а  не  как
одного из участников расследования.
   Ольга Андреевна обеими руками пригладила свои густые волосы.
   - Нет, Анатолий Иванович, не знал. Я в тот момент, как он исчез,  и  сама
не знала. А потом не появлялся, не писал...
   Ей было явно невесело возвращаться в пятьдесят седьмой год.
   - Ольга Андреевна, голубушка, расскажите, как Игорь с войны  пришел,  как
вы  тут  жили...  Очень  мне  интересно...  И,  поверьте,  это  интерес   не
постороннего человека.
   - Понимаю.
   - Да нет, - горячо возразил Серегин. - Вы многого не сможете понять. Я, в
сущности, свинья. Жил в Москве пять лет после войны, учился...  И  не  нашел
пяти-шести часов  сюда  съездить,  юность  вспомнить.  Как  ни  говорите,  а
Игорь-то был моим единственным настоящим другом..
   - Ну, хорошо, я расскажу. Только вы про клубнику не забывайте.
   Она поставила перед ним миску с ягодами и розетку с сахарным песком, себе
положила на тарелку пригоршни две, полила  клубнику  сливками  из  бумажного
пакета. И вот что услышал Серегин.
   - Игорь в сорок пятом демобилизовался по ранениям. Приехал в  декабре.  Я
тогда в пятом классе училась. Сижу за столом у окна, домашние готовлю. Вдруг
снежком в стекло - стук. Я думала, Генка, сосед, балуется.  Окна  у  нас  не
замерзали,  рамы  двойные,  между  рамами  Матрена   вату   клала.   Смотрю,
красноармейская шапка перед окном на  прутике  покачивается...  А  Игорь  не
писал точно, когда приедет, сглазить боялся... Но я тут же  догадалась,  что
это он. Побежала дверь открыть, а сама уже плачу, и Матрена, глядя на  меня,
тоже в слезы... Я Игоря даже не узнала, он мне меньше ростом казался, а  тут
такой большой, в шершавой шинели, табаком пахнет...
   Но это лирика.  Приготовила  Матрена  картошку  с  салом,  которое  Игорь
привез, напились мы малинового чаю, и рассказал он нам про все, как  было  в
Ленинграде, про войну, как ранили его, где побывал, что видел. Из трофеев он
привез фотоаппарат - "лейку" и готовальню для черчения - просто чудо. А  нам
с Матреной целый рулон байки -  знаете,  которая  на  зимние  портянки  шла.
Мягкая такая, теплая, цветом как сливочное масло. Это ему знакомый  старшина
дал, в полку, где Игорь последнее время служил. Мы  с  Матреной  сами  сшили
себе прекрасные кофты и юбки... Ну не очень, конечно, прекрасные, мы  же  не
портнихи, но, во всяком случае, с нашей одежкой не сравнишь - все заплата на
заплате  было,  а  в  школу  я  ходила  в  старенькой  Матрениной   овчинной
душегрейке, еще дореволюционной. А теперь приоделись. Да  еще  вторую  кофту
Матрена покрасила в синий цвет, так что у меня была перемена.
   Игорь на другой же день  отправился  в  редакцию  городской  газеты.  Там
работали те же люди, что и в сорок первом году, и  все  его  помнили.  Место
корректора было занято, но один литработник собирался  уходить,  и  редактор
предложил Игорю поработать пока нештатно.  Игорь  стал  писать  заметки  под
рубрикой "По городу", а иногда делал стихотворные подписи под клишированными
карикатурами - их, по-моему, присылали откуда-то из Москвы, централизованным
порядком... Ну гонорар в газете был маленький,  трудновато  приходилось,  но
как-никак Игорю рабочие карточки выдали, так  что  мы  с  Матреной  считали,
живем как в раю... По сравнению с войной, конечно...
   Игорь веселый был, не унывал. Жалел только, что мало флотского  привез  -
один ремень с медной бляхой, на которой якорь выдавлен.
   Рана у него первое время сильно болела, на бедре свищ был, вечно ему  его
чистили, но, в общем, это не мешало. Он даже начал зимой в хоккей играть  за
заводскую команду.
   Году в сорок восьмом его приняли в штат, появился твердый оклад. Если  не
ошибаюсь, семьсот девяносто рублей в месяц, по-нынешнему  семьдесят  девять.
Да плюс гонорар рублей пятьсот. Да еще к  тому  времени  у  них  цинкография
появилась, можно было  делать  клише  со  своих  снимков,  и  Игорь  занялся
фотографией, стал делать портреты передовиков, и в редакции его работы очень
нравились.
   Вы не удивляйтесь,  что  я  редакционные  дела  хорошо  знаю.  Мне  тогда
тринадцать лет исполнилось, в седьмой класс ходила, а Игорь о своей  работе,
хорошо там у него или плохо, все нам с Матреной рассказывал.  Он  вообще  по
натуре такой человек, не может в себе держать чувства  свои...  Вернее,  был
таким, но его научили, крепко научили...
   В пятьдесят первом, летом, как раз я десятилетку окончила, приехала  сюда
Нина Матвеевна Мучникова, у нее была дочь Тоня, мне ровесница.  Им  квартиру
дали в доме восемь по улице Горького, это тогда лучший дом считался в центре
города. Нина Матвеевна заведовала горздравотделом.
   Ну, знаете, городок наш был тогда не такой большой, как сейчас.  Все  вс„
друг про друга знают, а про новеньких стараются узнать. А эта Нина Матвеевна
ничего о себе и не скрывала - наоборот, охотно рассказывала свою  биографию.
Уж на что Матрена наша на сплетни и пересуды не падкая, и то через неделю от
соседок  услыхала:  вот,  мол,  явилась  в  городе   выдающаяся   гражданка,
энергичная женщина, любого мужика за пояс заткнет. Одна, без мужа,  и  дочку
вырастила, и институт окончила,  и  вон  на  какую  должность  назначена.  А
старшая ее сестра и того выше - занимает в Москве очень большой  пост.  Тоже
без мужа, но, правда, детей нет. До того она своим рабочим делом  озабочена,
что во всю жизнь некогда ей было о муже подумать.
   Но я немножко перескочила, надо по порядку.
   Я когда аттестат получила, у нас с  Игорем  был  серьезный  разговор.  Он
хотел, чтобы я поступала в институт. Но  это  получалось  несправедливо.  Он
ведь перед войной тоже десятилетку  окончил,  ему  высшее  образование  тоже
необходимо, еще больше, чем мне. Если бы не мы с Матреной, он бы давно его и
получил, а тут, чтобы нас кормить, он об  институте  и  не  заговаривал.  На
вечерний у него бы ни сил, ни времени не хватило. Все-таки газета, занят  он
и днем и вечером, а иногда и ночью.
   Ну я поставила вопрос так: иду работать, и оба мы поступаем  на  вечерний
факультет, ему для этого надо только ограничить немного свои  обязанности  в
редакции - ну хотя бы отказаться от фоторепортерской работы.
   Игорь ни в какую. Ты должна учиться, говорит, а я ждал десять лет  и  еще
подожду. Вот получишь диплом, тогда и я возьмусь - и никак его  с  этого  не
собьешь.
   Поступила я в  Московский  педагогический  имени  Ленина,  что  на  Малой
Пироговке. Как говорится, по призванию.
   Тогда в Москву ходили не электрички, а поезд обычный,  с  паровозом,  два
часа езды. Но это, с одной стороны, даже хорошо было - два  часа  туда,  два
обратно - удобно для студента, можно много проштудировать за дорогу.
   В поезде и познакомилась я с Тоней Мучниковой,  дочерью  Нины  Матвеевны.
Она училась тоже в педагогическом, но в другом - иностранных языков.
   Постепенно мы сдружились. Тоня  познакомила  меня  с  матерью,  и  честно
скажу, не понравилась она  мне.  Я  так  определенно  говорю  вовсе  не  под
влиянием последующих событий, она  мне  с  самого  первого  раза  показалась
малосимпатичной.   Она,   например,   не   умела   говорить   тихо.   Всегда
по-командирски,  словно  солдат  строем   ведет.   Тоня   при   ней   как-то
стушевывалась, хотя была девушкой неробкой.
   На меня Нина Матвеевна весьма неодобрительно смотрела. Правда, кофточку и
юбку из портяночной байки я давно  не  носила,  Игорь  мне  кое-что  получше
купил, но одета я была сравнительно с Тоней мало сказать  бедновато.  Пальто
из бобрика, юбка бумажной вязки, кофта ситцевая. Смерила меня взглядом  Нина
Матвеевна при первом знакомстве с ног до головы  и  процедила  сквозь  зубы:
"Да-а..." А по всему видно, что сама-то в шелках и габардине ходить стала не
так уж и давно... Ну да ладно...
   Конечно, я Тоню к себе в гости тоже  пригласила,  и  лучше  бы  уж  и  не
приглашала.  Понимаю,  рано  или  поздно  Игорь  все  равно  бы  ее  увидел,
познакомился, но до сих пор себя виню. А было это уже в пятьдесят втором...
   Словом, Игорь сразу, с порога, как вошел в мою комнату,  где  мы  сидели,
так и влюбился в  Тоню.  Нет,  он  вида  не  показал,  только  шутил  больше
обыкновенного, но после мне признался, когда  уж  они  разошлись,  именно  с
первого взгляда понял, что никуда ему от Тони не деться.
   Сейчас-то я  представляю,  какие  сомнения  он  испытывал.  Ему  двадцать
восемь, ей семнадцать. На шее у него Матр„на  и  я  -  как  же  еще  и  жену
прокормить? Положим, у Тони мать побольше зарабатывает,  помощь  обеспечена,
да не таков Игорь, чтобы  эту  помощь  принять.  Но,  если  быть  точной,  о
женитьбе Игорь тогда  не  помышлял.  Он  просто  полюбил  Тоню,  а  женитьбу
отодвинул куда-то в будущее, лет на пять-шесть. Надо Тоне хотя  бы  институт
окончить. А там, если она не  встретит  кого-нибудь  более  подходящего,  он
откроется и предложит руку. С разрешения и согласия матери, разумеется.  Так
он решил.
   Мы с Тоней часто друг у друга стали бывать, и Игорь  не  упускал  случая,
когда она ко мне приходила.  Острит,  анекдоты  рассказывает  -  на  это  он
мастер. Если бы так же умел среди людей себя поставить и планы  осуществлять
- самый счастливый человек был бы,  А  на  самом-то  деле...  Знаете,  чтобы
понятней было, я вам  вот  что  расскажу...  Дружил  он  с  одним  инженером
заводским, холостяком. Такой славный,  тихий  человек.  Игорь  лет  на  пять
моложе его был, а обращался с ним даже покровительственно. Он мне  про  него
говорил: знаешь,  Оля,  этот  Дмитрий  такой  вежливый  и  застенчивый,  что
вытирает ноги о коврик при дверях, когда выходит из  квартиры  на  улицу.  А
между прочим, сам то он был точно такой же, только храбрился всегда,  и  его
постоянно хорошее настроение, оптимизм, что ли, сбивали людей с толку. Никто
ведь не слыхал, как он вздыхал по ночам, лишь мы с Матреной...
   Но дело не в этом.
   На беду ли Игоря, на счастье ли, а  Тоня  и  сама  в  него  влюбилась.  И
произошло это на встрече Нового года, пятьдесят пятый встречали, мы с  Тоней
учились тогда уже на четвертом курсе. Вернее, призналась она ему  под  Новый
год. Встречали мы у нас, Тоня пожелала быть вместе с нами, хотя мать  тащила
ее в Москву, к тетке, у которой собирались какие-то знаменитости.
   Она осталась ночевать в комнате у Игоря. Тогда все и решилось.
   Сейчас-то я понимаю, что ничего плохого в этом не было,  раз  они  любили
друг друга. Но в ту новогоднюю ночь места  себе  не  находила,  до  утра  не
спала. "Как же так? - думаю. - Он на одиннадцать  лет  ее  старше,  как  она
может его полюбить?" Правда, Игорь женщинам нравился. Знаете,  все  женщины,
даже самые молодые и неопытные, безошибочно чувствуют мужскую доброту...
   Утром позавтракали мы втроем, а потом Игорь  мне  говорит:  "Мы  с  Тоней
поженимся, но не сейчас, а летом будущего года. Надо Тоне институт  кончить.
Мы тебя просим - никому ничего, ладно?" Но, как часто бывало, и этот план  у
Игоря провалился.  Тоня  забеременела,  и  месяца  через  три  мать  ее  это
обнаружила. Я  представила  себе,  какой  скандал  выдержала  Тоня,  и  даже
нехорошо сделалось. И вот однажды вечером в  начале  апреля  Нина  Матвеевна
является к нам.
   У нее была особая  манера  входить  в  незнакомый  дом.  Войдет,  знаете,
твердым шагом, станет посреди комнаты и оглядывает стены кругом  так,  будто
ни людей, ни даже мебели здесь нет, будто это пустая комната в новом доме, а
ключ и ордер на квартиру у нее в кармане.
   Мы сидели в комнате Игоря, ужинали. Ну она все-таки увидела нас,  говорит
Игорю: - Нам нужно побеседовать с глазу на глаз.
   Что людей от еды отрывает - это для нее пустяки, мелочь  по  сравнению  с
историей и с задачами, которые она у себя в горздраве решает.
   Ладно, мы с Матреной взяли свои тарелки, перешли на кухню.
   Едим и прислушиваемся. Дом деревянный, дверь фанерная, а мамочка Тони,  я
уж объясняла, тихо разговаривать не умела. Так что содержание  беседы  стало
мне известно, хотя Игорь отвечал еле слышно, его ответов было не  разобрать.
Но ведь и по одной половине диалога почти все можно понять, по вопросам. Тем
более общая ситуация мне знакома.
   - Я все знаю, уважаемый Игорь Андреевич, - сказала она. -  Вы  заморочили
моей дочери голову. Как вы объясните свое поведение?
   В ответ Игорь пробубнил что-то неразборчивое, но я могла себе вообразить,
что именно он сказал.
   Она деланно захохотала, как плохая актриса на сцене: -  Ха-ха-ха!  Любовь
до гроба! Связался черт с младенцем. Знаю я вас!
   Тут единственный  раз  Игорь  повысил  голос,  и  его  слова  можно  было
отчетливо разобрать. Для него это был уже не обычный разговор, а крик: -  Мы
женимся!
   - Подлец, - со злобой сказал она. - Чем такого  зятя  иметь,  лучше  дочь
удавить - вот как по-нашему делали. Да ничего не попишешь, окрутил девчонку.
   Игорь - бу-бу-бу. А она совсем из себя вышла и уже на "ты": - Голодранец!
Подумаешь - в газете работает. Чем семью кормить  станешь  на  свои  полторы
тысячи или сколько там?
   Вроде бы с  образованием  женщина,  а  вот  не  выдержала,  вся  позолота
слетела, нутро прорвалось, и кричала она как  на  базаре.  А  Игорь  повинно
мямлил или вовсе молчал.
   Закончила она в том  же  стиле:  -  Жалко,  беспартийный  ты,  я  б  тебе
показала, несмотря, что будущий зять.
   И удалилась гордо. А Игорь попросил Матрену накапать ему валерьянки  -  у
нее всегда была, сама корешки настаивала.
   Поженились Тоня с Игорем буквально недели через две, еще в  апреле.  Теща
все быстро организовала. Игорь с Тоней только рады  были.  Правда,  Тоня  со
мной поделилась - тень какая-то у нее на душе лежала, что все это  сладилось
так скоро, хоть и заботами матери, но  наперекор  ее  воле  и  желанию.  Они
договорились, что будут жить у нас, в Игоревой комнате, но с квартиры матери
съехать - это для Тони вовсе не значило, что она из-под маминой власти ушла.
Власть-то оставалась...
   Я вот теперь иногда сижу, думаю и прихожу к  мысли,  что  все  несчастья,
которые потом случились, все они оттого произошли, что и мать Тони, и  тетка
ее суровая сами никогда настоящей семьи не имели. Я, конечно,  по-бабьи  тут
рассуждаю, но, по-моему, это правда: они просто завидовали в душе Тоне.
   Стала Тоня у нас жить, и все у них  с  Игорем  было  хорошо.  Денег  Нина
Матвеевна дочери не давала, только на учебники. Игорь и сам запретил у  тещи
брать. Но в октябре родился Юра, и тут нам пришлось туговато. Приданое-то  и
мы приготовили, и теща раскошелилась, но Тоня после тяжелых родов  нуждалась
в усиленном питании. Игорь, конечно, старался, даже корректуру начал брать в
московских издательствах, да только все это было нерегулярно.
   Нина Матвеевна захаживала иногда. Придет, поглядит на  наше  житье-бытье,
поморщится, скажет: "Не могут ребенку даже кровать купить",  -  и  уйдет  до
следующего раза. А Юра у нас действительно первые месяцы в  кошелке  спал  -
большая такая кошелка для белья, из  ивового  прута  плетенная,  ее  еще  из
Рязани мама привезла, это мы от Матрены знали.
   Тоня пятый курс пропустила, ректорат разрешил  ей  как  роженице  на  год
перенести. Перезимовали мы, но Игорю легче не стало. Тоня все время  болеет,
то ангина, то бронхит. У меня диплом, помочь мало чем могу.  Игорь  почернел
весь за полгода. Если бы не Матрена, не знаю, чем бы все это кончилось. Имею
в виду - для Юры. Потому что он тоже начал болеть, простужаться,  и  Матрена
его с рук не спускала. Выхаживала.
   А для остальных все равно дело кончилось плохо.
   Мне сначала повезло. Защитила дипломную работу, и меня распределили сюда,
в Электроград, и попала я  в  родную  школу,  которую  сама  кончала.  Лучше
придумать трудно.
   Ну  с  осени  пятьдесят  шестого  нам,  то  есть  Игорю,  стало   немного
посвободнее с семейным бюджетом. Тоня возобновила учебу у себя в  институте.
Юрику на второй
   годик пошло, и болеть он вроде перестал. Приободрились мы, так что визиты
Нины Матвеевны нас уже не смущали,  хотя  она  по-прежнему  каждый  раз  пуд
презрения с собой приносила. Неугомонная особа...
   Пятьдесят седьмой  год  встречали  с  большими  надеждами,  как-то  вдруг
поверили в будущее. Игорь даже бутылку шампанского купил. Почва  под  ногами
укреплялась, тем более Тоня тоже должна через полгода окончить институт.
   Так вот, в июне пятьдесят седьмого - я тогда первые четыре класса вела, к
июню уже освобождалась на все  лето,  -  как-то  под  вечер,  Игорь  еще  из
редакции не возвращался, сижу я у открытого окна в его комнате, портняжничаю
- кофту свою переделываю. Тоня в Москве, в институте  задержалась.  Юра  уже
спит. Матрена тоже прилегла. Но еще совсем светло, часов восемь.
   Вижу, по тротуару под нашими окнами ходит  взад-вперед  человек  с  серым
кожаным чемоданом, из настоящей кожи.  Костюм  синий  очень  хорошо  на  нем
сидит, фигура спортивная, может, немного грузноватая, лицо загорелое, волосы
темные, коротко подстрижены. Ходит и  на  меня  искоса  посматривает,  глаза
прищурены, глядит из-под бровей, а брови густые и черные. Явно ждет кого-то.
Ну а раз под окнами у нас -  значит,  кого-то  из  нашего  дома.  Интересный
мужчина, думаю, такого раз увидишь - не забудешь. Очень, судя  по  выражению
лица, независимый человек, самостоятельный.
   Я перестала голову поднимать, а сама угадать стараюсь, кто он  такой.  То
ли  известный  спортсмен,  а  может,  летчик.  Выглядит  лет  на  сорок,  но
чувствуется, что моложе, - по походке, что ли.
   Так он больше часу ходил и папиросу изо рта не вынимал,  одну  от  другой
прикуривал. И вот вижу: Игорь из-за угла, с улицы,  появился.  Увидел  этого
мужчину с чемоданом, остановился и как закричит: - Брысь!
   Я думала, шутка какая-то, что он пугает кошку.  А  тот  говорит  тихо:  -
Эсбэ, дорогой, жив-здоров?
   Чемодан поставил на тротуар, они с Игорем обнялись, и, вижу, на глазах  у
брата моего слезы. Потом входят в квартируа Игорь говорит:
   - Вот, Оля, это Саша Балакин, мой довоенный друг, бывший Брысь.
   Гость поправляет: - Почему же бывший? Бывшие - это гроши  сплывшие.  -  И
прибавляет, на меня внимательно глядя: - Я вас, Оля, знал,  когда  вам  было
лет пять. А вы меня не помните?
   Я, конечно, не помнила.
   - Не то слово - знал! - кричит Игорь. - Скажи  лучше:  кормил.  Всех  нас
подкармливал.
   А потом Игорь позвал из  кухни  Матрену  и  опять  кричит  так  -  ничего
подобного с ним раньше не бывало:  -  Помнишь,  Матренушка,  Сашу  Балакина,
Брыся? Матрена тогда уж видеть плохо стала, шить и штопать совсем не  могла,
но Сашу узнала.
   - Вон какой ладный вырос, -  говорит.  -  Озоруешь  все  аль  бросил?  Он
смеется.
   - Бросил, Матрена, Вот деньжата завелись, надо им глазки протереть.
   - Кабы не помереть, - Матрена говорит. Она любила в рифму отвечать.
   - Ничего, мы культурно. Я культуры нахватался, как бобик блох.
   У меня тогда мелькнуло в голове, что не идет Саше такое  балагурство.  Не
то чтобы он развязно себя вел, но как-то раздваивалось впечатление. Будто  в
нем, как в футляре, сидел другой человек.
   А он на меня посмотрел и вдруг говорит: - Извините за бобика, Оля. Больше
не буду.
   Я была поражена: как он мог так точно и быстро  прочитать  мои  мысли?  И
сразу такое ощущение, что нет от него у меня никаких тайн. Я уже много позже
поняла, что он был очень наблюдательный и даже проницательный человек, а это
дается только  большим  опытом  жизни.  А  тогда,  несмотря  на  мое  высшее
педагогическое образование, он представлялся мне колдуном или,  может  быть,
гипнотизером. Тем более что благодаря сказкам Матрены я с  детства  брала  в
расчет колдунов при всяком удобном случае. Напрашивается сказать, что я была
им околдована с первой встречи.
   Игорь спрашивает: - Ты к нам? - Если можно, -  отвечает  Саша.  -  Думал,
дядя приютит, да он, говорят, помер. В квартире там другая семья...
   - Живи, Саша, друг! Места хватит!
   Это Игорь немного преувеличивал: с местом как раз бы