той неделе...
   Все верно - Шальнев пил коньяк в ресторане  "Серебряный  бор"  вечером  в
пятницу.
   - На поезде поехал?
   - А как же. И на дорожку опрокинули.
   - Ночным? Может, "Стрелой"?
   - В ночь - это так, в двенадцатом из дому ушел... А "Стрелой" иль  нет  -
чего не знаю, врать не стану...
   - Ну а как он себя чувствовал? Зыков пожал правым плечом.
   - Да как обнаковенно...
   - Не волновался? Ничего особенного не заметили?
   - Да нет вроде. Пить разве не схотел... Налил свой лафитничек серебряный,
и все. Я ему: чего-то ты?  А  он:  не  идет,  извиняй...  Ну  я  ее  один  и
прикончил.
   - А вообще-то он пил?
   - А как же!
   Зыков говорил о Шальневе таким тоном,  как  говорят  о  недоразвитых  или
чудаковатых.
   - Я закурю? - Басков достал из кармана сигареты.
   Зыков  суетливо  как-то  поспешил  к  серванту,  подвигал  там  мелодично
позванивавшей посудой, и на столе появилась круглая крутобокая пепельница  -
опять же хрустальная, свинцово-тяжкая.
   Баскову почему-то вспомнилось прошлогоднее дело, которое он вел вместе со
следователем из Управления  внутренних  дел  на  транспорте  и  по  которому
проходили три составителя поездов. Они воровали из контейнеров транзисторные
приемники, телевизоры, меха и прочие дорогие товары, в том числе и хрусталь.
Действовали ловко и награбить успели тысяч на  шестьдесят...  Зыков  -  тоже
составитель.
   Однако Басков принципиально  не  признавал  подобные  оскорбительные  для
честных людей силлогизмы: составители поездов  имеют  возможность  вскрывать
контейнеры; Зыков - составитель, следовательно... Кроме того,  против  таких
необоснованных заключений  убедительно  выступал  элементарный  факт:  Зыков
прямо навязывался гостю со своими хрусталями,  совал  их  под  нос.  Будь  у
человека совесть нечиста, никогда бы он на рожон не  лез.  Бывает,  конечно,
наоборот, но для этого необходима изощренность закоренелого преступного ума.
   А  с  другой  стороны,  поведение  Зыкова   казалось   Баскову   все-таки
неестественным. Почему он, например, до сих пор не спросит, что стряслось  с
Шальневым? Как-никак семь лет в одной квартире. Всякий нормальный  сосед  не
утерпит, поинтересуется. Вон Иван Степаныч, начальник ЖЭКа, впервые  фамилию
Шальнева услышал - и то не удержался.
   - Сам-то не балуюсь, а чужого дымку понюхать - ноздрю прочищает, - сказал
Зыков, подвигая пепельницу к Баскову.
   - Тоже, говорят, вредно.
   - Да оно ить и кушать вредно, и спать...  ежели  одному.  -  Зыков  робко
пошутил и сам хихикнул от  неловкости,  но  тут  же  приосанился.  -  Может,
закусочку соорудить? У меня имеется...
   - Жарко, Константин Васильевич, в другой  раз...  Я  вот  сижу  и  думаю:
неужели вам не интересно узнать, чего это мы к Шальневу вломились?
   Зыков упер руки в колени, а подбородок в грудь  -  набычился,  задумался,
сдвинул брови, словно собирался дать ответ на самый главный вопрос жизни.  И
наконец молвил - не простуженным тенорком, а  басовито:  -  Я  так  разумею,
товарищ майор: мне у вас спытывать прав не дано. Коли  надо,  сами  скажете.
Чую - неладное дело, а за язык тянуть негоже.
   - Тоже правильно, - одобрил Басков. - Вообще-то он вам нравился?
   Зыков прикрыл ладонью рот, чтобы скрыть ухмылку.
   - Так ить он не девка, товарищ майор. - Но жили-то дружно?
   - Душа в душу!
   Басков встал, прошелся в узком пространстве между сервантом и столом.
   - По-моему, вы его не очень-то одобряли, а, Константин Васильевич?
   - Не томите, товарищ майор. Не живой уж Андреич, что ли?
   - Почему решили?
   - Да вы так об нем... как про бывшего...
   - Жив Андреич, но состояние  неважное.  В  дорожную  катастрофу  попал  в
Москве.
   Басков сознавал, что Зыков ему не верит. Самому наивному из наивных ясно:
с чего  тут  станут  обыскивать  комнату  человека,  если  он  пострадал  от
городского транспорта? Но Зыков сделал вид, что поверил.
   - Здоровья ему.
   Басков поглядел Зыкову в глаза и снова спросил: - А  все  же,  Константин
Васильевич: почему вы его не одобряли? Ну не во всем, а иногда...
   Зыков опять упер руки в колени и набычился -  видно,  в  такой  позе  ему
легче было обдумывать важные  вопросы.  Но  на  сей  раз  заговорил  он  без
нарочитой солидности, даже с некоторой игривостью: - Малахольный малость.
   - Например?
   - Ну касательно баб взять... Не увлекался?
   - Какой там! Он пятью годками меня постарше, тут особо уж не пожируешь...
Да не в том смех, - В чем же?
   - А вот ходит к нему рыжеватенькая, молодая еще, не боле тридцати, и  все
при ей... Одно - в очках,  и  зовут  чудно  -  Агриппина,  а  щечки-губки  -
аленький цветок...
   Зыков с таким нарастающим смаком излагал предмет, будто сам распалялся от
собственных описаний, но Басков вдруг почувствовал фальшь. Все эти зыковские
"ить", "може", "спытывать" отдавали специальной нарочитостью.  В  Ленинграде
человек живет уже семь лет и до этого, надо полагать, не  в  глухой  деревне
обитал, прибыл-то сюда из Пскова и  работает  на  железной  дороге,  где  не
по-таковски разговаривают, - как же тут деревенский лексикон сохранить?
   - Простите, Константин Васильевич, вы сколько классов окончили? - спросил
Басков.
   Прежде чем ответить,  Зыков  с  каким-то  новым  вниманием  посмотрел  на
Баскова и, вероятно, разобрал подспудное значение вопроса: отчего и для чего
он за-дан? Дальше  он  свою  речь  поддельными  простонародными  завитушками
украшал уже не столь густо.
   - Семь, а что? - сказал Зыков, потеряв всю смачность голоса.
   - Ничего, так просто... Ну и что этот аленький цветочек?
   Зыков словно уж забыл, о чем шла речь. Помолчав/ он продолжал без  всякой
охоты, как досказывают конец анекдота, который, оказывается, давно  известен
слушателю.
   - Ну что... Ходила она, ходила... "Ах, Игорь Андреич! Вы  такой  хороший,
Игорь Андреич!... Вы себе цены не  знаете,  Игорь  Андреич!"  А  он  ей  все
стишата читал...
   Басков счел, что пора кончать разговор, и встал.
   - Ну я пошел. Спасибо за содействие. Может быть, мне понадобится еще  раз
встретиться с вами.
   - Мы всегда рады, милости просим.

   Глава 7
   ГОСТИ ШАЛЬНЕВА

   По  пути  в  райотдел  милиции   Басков   испытывал   чувство   какого-то
неопределенного недовольства собою, словно начал  работу  и  бросил  ее,  не
завершив.
   Старший лейтенант Шустов, встретив его у  себя  в  кабинетике,  предложил
пойти перекусить.
   - Подожди. Давай покурим, - отказался Басков, -  Не  так  чего-нибудь?  -
спросил Шустов. Басков закурил, походил вдоль стола и сказал: -  Ты  быстрей
меня сообразил про костюмчики, С разного плеча, верно?
   - Абсолютно.
   - Зыков намекнул - мол, Шальнев в прежние годы мог иную комплекцию иметь.
А два костюма совсем новые. Финского производства. А давно ли у нас  финские
костюмы появились?
   - Ну, может, лет десять...
   - Но эти-то явно не десять лет в шкафу висят.
   - Точно. Фасон модный. Басков спросил: - У тебя магнитофон есть?
   - Найдется.
   - Одолжи,  пожалуйста.  И  кассет  штуки  три.  Шустов  достал  из  сейфа
портативный магнитофон и кассеты.
   - Не дают мне покоя костюмы эти, - сказал Басков. - Пойду к Зыкову,  пока
он не остыл... А ты, будь другом, узнай, работал Зыков двадцатого июля  и  в
какую смену...
   Зыков вроде бы и не удивился такому скорому возвращению  Баскова,  однако
вид у него был настороженный.
   Басков поставил магнитофон на стол, сел в пододвинутое Зыковым  кресло  и
сказал озабоченно, как бы приглашая хозяина разделить эту  озабоченность:  -
Не пойму я одну штуку, Константин Васильевич.
   - А чего? - с готовностью отозвался Зыков.
   - Не сосед ваш носил эти костюмчики, которые новенькие.
   Зыков промолчал.
   - Давайте начистоту, Константин Васильевич: были
   гости у соседа?
   - Были, - вздохнув, ответил Зыков.
   - Это их костюмы? Зыков кивнул головой.
   - В них и приехали.
   - Почему сразу не сказали?
   - Да ведь оно знаете как - путаться кому охота?
   - Почему путаться? Во что? Или подозрительные гости были?
   - Зачем! - возразил Зыков. - Полярники они.
   Это было сказано  горячо,  но  Басков  уловил  фальшь  в  тоне  Зыкова  и
почувствовал недоверие к нему, даже некое подозрение шевельнулось у него. Но
на каком основании можно подозревать Зыкова в  чем-то  противозаконном?  Нет
таких  оснований.  Одна  интуиция,  нечто  из  области   парапсихологии,   а
парапсихологию  Басков,  хоть  убейся,  за  науку  не  признавал,  не  боясь
заслужить репутацию отсталого и даже темного  человека  у  тех,  кто  тотчас
захлебывается  от  восторга  перед  всякими  новомодными  идеями,  едва  они
являются на свет. Правда, Зыков соврал, когда  ему  показывали  костюмы,  но
этого еще недостаточно, чтобы зачислять его в категорию подозреваемых.
   И все-таки Басков не верил Зыкову. А Зыков, видно, почувствовал  это  еще
гораздо раньше, чем Басков задал ему прямой вопрос, уличавший  его  во  лжи.
Стало быть, не имело смысла маскировать истинное свое отношение к нему,  тем
более что Басков и с самого начала не очень-то старался притворяться  лучшим
другом Зыкова. Такова уж дана ему натура; он  всегда  оставался  вежливым  и
корректным  даже  с  самыми  несимпатичными  ему  людьми,  так   или   иначе
причастными к преступлениям, но  быть  артистом,  разыгрывать  роль  отца  и
благодетеля не умел и не хотел. В раскрытии преступлений Басков не  придавал
никакого  значения  личному  обаянию  дознавателя,  целиком   полагаясь   на
неопровержимость твердо установленных фактов...
   Молчание становилось тягостным, и Басков его нарушил.
   - Вы меня извините, Константин Васильевич, - сказал он,  -  покажите  ваш
паспорт. Для порядка надо.
   Эта просьба возникла не по наитию - о паспорте Басков подумал, еще  когда
только входил в квартиру  и  увидел  открывшего  дверь  Зыкова.  Само  слово
"паспорт" как бы напрашивалось быть кодовым названием дела,  если  бы  такие
названия употреблялись в угрозыске для дел официально, а не только в рабочем
обиходе среди инспекторов, прибегавших к ним для краткости: именно  паспорт,
обнаруженный в кармане у Шальнева, послужил тем коконом, из которого  Басков
тянул свою нить - путеводную, как он надеялся.
   Реакция  Зыкова  на  вполне  безобидную  просьбу  оказалась  для  Баскова
неожиданной. Зыков расстегнул суетливыми пальцами две  пуговицы  на  рубахе,
словно ему стало душно, и вдруг громко запричитал: - Господи, вот беда! Нету
паспорта, пропал! Неведомо как, а пропал!
   - Когда пропал? - как можно спокойнее,  чтобы  вселить  спокойствие  и  в
Зыкова, спросил Басков.
   - Да кабы знать! - Зыков вскинул руки выше головы. - Года два, считай, не
лазил в шкатулку, не нужон был... Зачем он, паспорт? В полуклинику не  хожу,
здоровый... По санаториям не разъезжаю...
   Зыков опять начал коверкать свою речь.
   - Подождите, - остановил  его  Басков.  -  Два  года  вы  в  шкатулку  не
заглядывали, где паспорт лежал, да?
   - Точно так. А може, год.
   - А когда же заглянули?
   Зыков лишь секунду помедлил, соображая, а потом ответил убежденно:  -  Да
на той неделе. В среду... Верно - в среду. Басков чувствовал, что он говорит
правду, и задал следующий вопрос без всякой задней мысли: - Зачем же паспорт
понадобился?
   Но этот вопрос, еще более нестрашный,  чем  просьба  предъявить  паспорт,
оказал на Зыкова странное действие. Он перестал причитать, улыбнулся -  явно
деланно  -  и  ответил  с  задушевностью,  которая  никак  не  подкреплялась
настороженным выражением его прищуренных глаз, настолько прищуренных во  все
время их разговора, что Басков до сих пор не сумел  еще  определить,  какого
они цвета.
   - Сижу, значит, вечерком, покопаться  захотелось,  там  у  меня  карточки
всякие, в шкатулке-то... Да  вот  гляньте...  -  Зыков  поднялся  со  стула,
направился в угол, где стоял низкий столик, а на нем большая черная шкатулка
палехской работы, блестевшая лаком.
   - Не надо, охотно верю, - сказал Басков, хотя он точно знал,  что  сейчас
Зыков говорит неправду  -  насчет  причины,  по  которой  Зыкову  захотелось
покопаться в шкатулке.
   - Я и в милицию заявление подал, чтобы, значит, новый паспорт выправили.
   Зыков оправдывался, и Басков опять решил его  успокоить,  хотя,  учитывая
уже проявленную собеседником проницательность, это было бесполезно.
   - Ну и ладно, - сказал Басков. - Червонец заплатите, и все дела.
   В истории с паспортом позиция Зыкова была Баскову совершенно непонятна. С
одной стороны, сосед Шальнева был  встревожен  вопросом  о  том,  зачем  ему
понадобился паспорт, и дал явно  лживый  ответ,  с  другой  -  он  вроде  не
притворялся, когда не сумел объяснить  пропажу  паспорта.  Если  тут  что-то
нечисто, Зыков без малейшего риска мог бы сказать, что паспорт  он  потерял,
или придумать, как его украли.
   Но были и другие варианты. Не исключено, что один из костюмов принадлежал
Балакину.
   Паспорт Балакина оставлен в кармане у Шальнева, а зыковский пропал.  Что,
если Балакин без ведома  хозяина  заглянул  в  шкатулку?  Документ  Балакину
необходим, а в  чертах  его  лица,  как  заметил  Басков  по  автоматической
привычке сравнивать, проскальзывало некоторое сходство с Зыковым.
   И наконец не выглядел абсурдным вариант, что Зыков мог уступить  Балакину
свой паспорт - не бесплатно, разумеется.
   В том и другом случае поведение Зыкова становилось объяснимым. Но  почему
паспорт понадобился ему именно в прошлую среду и почему он скрывает истинную
причину, оставалось непонятным. Этим и наметил  заняться  в  первую  очередь
Басков.
   - Вот что, Константин Васильевич,  -  сказал  он.  -  Давайте-ка  все  по
порядку. И начистоту.
   - Я что? Я - пожалуйста.
   Басков  включил  магнитофон,  и  Зыков  начал  свой  долгий  рассказ,  из
которого,  как  позже  обнаружил  Басков,  выяснилось,  что  Зыков  обладает
редкостной памятью на мелочи.

   Около десяти часов вечера 24 июня, в воскресенье,  Константин  Васильевич
Зыков сидел у раскрытого окна в своей  комнате  и  смотрел  на  улицу.  Было
совсем светло - не прошла еще пора белых ночей.
   Собственно,  ничего  интересного  он  не  видел,  потому  что   в   канун
понедельника люди  ложатся  спать  пораньше  и  оживления  на  проспекте  не
наблюдалось. Зыков скучал, позевывал, но спать ему не хотелось, да  и  ни  к
чему укладываться в такую рань, если завтра можно валяться  сколько  угодно,
так как на работу ему идти в ночную смену.
   Вдруг зазвонил дверной звонок. Один раз - значит, к нему:  соседу  звонят
два раза. Зыков никого не ждал,  поэтому  удивился,  но  открывать  пошел  с
большой охотой: все-таки развлечение. Он набросил на плечи пижамный  пиджак.
Пиджак был точь-в-точь такой, какой  он  видел  давным-давно,  лет  тридцать
назад, на одном солидном пассажире мягкого  вагона,  в  котором  сам  Зыков,
тогда работавший в ремонтной  бригаде,  ехал  два  перегона  по  договору  с
проводником в служебном купе. Открыв дверь, Зыков увидел  перед  собой  двух
мужчин. Один, в темно-синем костюме, был коренастый и плотный, ростом  точно
с него (свои габариты Зыков знал: рост 174  сантиметра,  вес  от  75  до  ЯО
килограммов,  смотря  по  режиму,  объем  грудной  клетки   на   вдохе   120
сантиметров). Другой, в сером костюме, тоже не хилый и  на  полголовы  выше.
Первому лет пятьдесят с хвостиком, второй ему в сыновья годится.
   - Добрый вечер, - вежливым баском сказал старший. - Шальнев дома?
   - Дома, если спать не лег, - пошутил Зыков.
   Но пришельцы шутить не были настроены. Они как  будто  торопились.  Зыков
обратил внимание, что карманы у обоих оттопырены и на груди и на  брюках,  а
поклажи никакой нет.
   - Мы к нему, - сказал старший и шагнул через порог.
   Зыков протянул руку к выключателю, зажег в прихожей свет.
   Молодой, войдя, аккуратно, бесшумно притворил за собою дверь.
   - Андреич! - крикнул Зыков. - К тебе гости!
   - Соседей разбудишь, - сказал, как цыкнул на него, молодой.
   Из комнаты появился Шальнев в потертых сатиновых черных штанах,  в  белой
рубахе с коротким рукавом, с очками в левой руке.
   Чуть подавшись вперед, он вглядывался в старшего из гостей, а тот  глядел
из-под густых бровей на него, и так они  стояли  друг  перед  другом  долго,
дольше, чем спичка горит.
   - Не узнаешь, Эсбэ? - наконец спросил гость.
   - Саша, - словно не веря себе, прошептал Шальнев.
   И они обнялись.  А  молодой  вроде  бы  облегченно  усмехнулся  и  сказал
наблюдавшему в стороне Зыкову: -  Это  называется  "Друзья  до  гроба",  или
"Двадцать лет спустя". Детям до шестнадцати лет смотреть не разрешается. - И
ткнул Зыкова пальцем в бок как бы играючи, но довольно ощутительно.
   Зыкову такое панибратское обращение пришлось не по душе. Отметив стальную
жесткость ткнувшего его пальца, он удалился к  себе  в  комнату,  а  молодой
крикнул ему вдогонку: - Не горюй, папаша, еще поладим!
   Зыкова это совсем озлило, он хотел ответить, что, мол, если такой  папаша
пожелает, запросто может из такого сынка лыка надрать и  лапти  сплести,  но
что-то подсказало ему не ввязываться.
   Зыков опять присел к окну. Глухо слышимый за стеной оживленный говор  был
ему немного досаден, но  он  не  завидовал.  У  него  есть  заботы  послаще.
Продавщица Валя  из  магазина  электротоваров,  где  он  покупает  лампочки,
обещала в следующую субботу поехать с ним на Кировские острова. На лицо она,
конечно, не ахти, носик сапогом и лоб прыщавый, зато молоденькая и,  видать,
небалованая: под казенным халатом, он приметил, второй год зимой и летом все
одну кофту носит.
   Его приятные расчеты остановил стук в дверь.
   Вошел сосед. Через голову его на Зыкова смотрел молодой гость.
   - Будь другом, Васильич, - просительно сказал Шальнев. - Уж все  закрыто,
а у меня, знаешь, хоть шаром покати, угостить  нечем...  Ты  не  сходишь  на
Московский в ресторан? У тебя ведь там знакомство...
   Соседа Зыков всегда готов был  уважить,  хотя  и  считал  его  не  совсем
полноценным человеком - по  той  причине,  что  сосед  был  оскорбительно  и
пугающе равнодушен ко всему тому, что сам Зыков  и  подавляющее  большинство
известных ему людей считали непременным условием настоящей жизни.
   Только для порядка,  чтобы  соблюсти  приличие,  Зыков  немного  подумал,
прокашлялся и молвил: - Коли ты, Андреич, просишь - я готов.
   - Сразу видно - страдал человек на своем веку, - вмешался молодой,  скаля
белые  зубы.  Он  обошел  Шальнева,  приблизился  к  Зыкову,  подал  руку  и
представился: - Митя Чистов.
   - Меня Костя зовут, - не глядя на него, но без обиды отвечал Зыков.
   - "Папаша" не в масть прошел? Ну больше не буду, прости. - Митя  заглянул
ему исподнизу в глаза, но Зыков свойски грубовато отстранил его.
   - Не булди. Чего взять?
   Митя вынул из кармана брюк пачку десяток, положил на стол.
   - Тут  триста...  Водочки,  коньячку,  шампанское  любишь  -  шампанского
бери... Икра есть - икру бери. Чего не дадут - тоже тащи.
   - Ишь пулемет, - уже почти одобрительно заметил Зыков, надевая рубаху.
   В дверях Митя обернулся к Зыкову.
   - Поймай такси или "левого". Туда-обратно, пусть ждет.
   И ушел.
   - Ты, правда,  не  стесняйся,  -  почему-то  шепотом  возбужденно  сказал
Шальнев. - Придется нам сегодня кутнуть.
   - Дружки старые, что ли?
   - Тот, второй, Саша... Еще до войны водились. А Митю первый раз вижу.
   - Давно разбежались? - Зыков уже надевал костюм.
   - Да вот, знаешь,  получается  без  малого  четверть  века.  С  пятьдесят
седьмого.
   - Видать, с большой монетой, - Зыков кивнул на пачку десяток.
   Шальнев кашлянул в кулак, отвел глаза и  сказал,  будто  оправдываясь:  -
Где-то на Севере работали, я еще толком не расспрашивал.
   - Понимаем. Калымили, значит. - Зыков положил деньги в бумажник.  -  Надо
бы посуду какую захватить.
   - Да-да, и сумку.
   Они  пошли  на  кухню.  В  большую   пластиковую   сумку   на   "молнии",
принадлежавшую Зыкову, уложили одна