олбасном и в рыбном,
что-то в хлебном и вином,  а что-то вообще в овощном. На складе же есть все.
Все  буквально.  И не просто в  ассортименте, а по доступным  ценам, которые
ниже рыночных на пять тире двадцать процентов. Естественно, о сосредоточении
всего, чего может желать душа, в одном месте на  таких сверхвыгодных началах
не  стыдно  мечтать и грезить.  И  стремиться  к  реализации  своих  грез  -
естественно  и не  стыдно.  Поэтому,  видимо, все  и  устремились: бедные  и
богатые, больные и здоровые, семейные  и одинокие, а также эллины  и  иудеи.
Пришел даже один рабочий с нового Игренского кладбища - наиболее отдаленного
и  непопулярного  у  населения  и  народа. И  что загадочно  -  у  всех этих
устремившихся  людей были совершенно  разные  гены  и  хромосомы,  непохожие
родители и более древние предки, а они не задумываясь пришли, как по команде
или как близнецы-братья, на склад. С  одними и теми же намерениями, в одно и
то же фактически время суток, и детей своих с собой привели - наверно, чтобы
и те ходили сюда, когда вырастут, по стопам своих матерей и отцов и в память
об их жизнях.
     И Басок с  Шапеличем, Качуром и Колей  давно бросили  домино в подсобке
россыпью и,  забыв, кто  из  них  козел, работают в поте лица, как проклятые
рабы.  И я тоже с ними  работаю,  и  тоже,  конечно,  как  проклятый.  Такие
предпраздничные  дни - это наши лучшие дни жизни. Мы от  выработки, сдельно,
получаем за свой ручной героический  труд. От количества  перенесенного и от
общей суммы продаж. И после вчерашнего веселого,  богатого событиями вечера,
сегодня  мы работаем  в поте лица  не образно, а буквально. И,  кажется, уже
усомнились  в  том, что человек есть венец природы  -  ну не может венец так
бурно и неудержимо потеть. Пот выступает, сочась, не только из наших лиц, но
и из наших тел, и он стекает по ногам, задерживаясь в  обуви, и не  уходит в
землю  лишь  из-за  тяжелых  ботинок,  которые не промокают ни  снаружи,  ни
изнутри. Ну и потому, что земля склада покрыта новым асфальтом, влагу сквозь
себя не пропускающим. И Качур не устает повторять нам для бодрости, поднятия
тонуса и трудового энтузиазма: "Работаем, пацаны, работаем. Это ж наши живые
деньги, кровные и большие".
     И  мы работаем, служа передаточным звеном от чужого к чужому,  от чужих
грузов к чужим  машинам и чужим людям. Грузчики  -  это  и есть  всего  лишь
передаточное  звено.  Как,  впрочем, и все  другие  - передаточное  звено от
чего-то к чему-то или от кого-то к кому-то, надо только  чтобы все поголовно
получали за акт  передачи положенные комиссионные  и  могли  на  них  жить и
существовать, сохраняя  свое  достоинство  в  приемлемых  рамках.  А  отсюда
недалеко и до счастья.
     Мы  подтаскиваем ящики  в  торговый зал  и  грузим  их  в  грузовики, и
помогаем допереть богатым покупателям и их бабам покупки до их богатых машин
- за  отдельную само собой плату.  Так что Качур мог бы этих бодрящих фраз и
не произносить всуе. Нас взбадривать лишними словами не надо. Мы, если надо,
и  без слов взбодримся  до  основания. Теми же чаевыми,  допустим, или вином
французским из неизбежно разрешенного боя. Или мечтами о предстоящем сегодня
вечере  свободы  и  завтрашнем  дне   отдыха,  когда  можно   будет  тратить
заработанное  легко  и  красиво,  не  оглядываясь  и  не  останавливаясь  на
достигнутом, в смысле, потраченном.
     В общем, столпотворение и потребительский ажиотаж  в складе нам на руку
и  на пользу.  И  мы его используем  по  максимуму  в  пределах  возможного.
Невзирая на то, что народ  все валит и валит, прибывая -  скапливаясь, шумя,
путаясь под ногами, мешаясь и задавая вопросы. С ящиками ты или с тачкой, на
которой  полтонны  нагружено какой-нибудь кока-колы  -  народу все  равно  и
едино.  Он подходит вплотную и спрашивает о  своем, и  требует  немедленного
ответа. Народ,  он всегда требует ответа немедленного. Хотя никогда  его  не
получает.
     Качур одному такому любознательному клиенту  два ящика поставил на ногу
стопкой и стал подробно на его вопрос отвечать  - с чувством, с расстановкой
и с толком, мол, какие баллончики могут быть в принципе и с каким еще газом,
здесь  склад   иного,   мирного,  профиля:  продуктовый   и  винно-водочный,
крупнейший в городе  и  в области, а  может, крупней его нет  во  всей нашей
бедной  стране. Он  рассказал  также, что  хозяева  склада -  акулы большого
бизнеса -  сознательно  пошли на беспрецедентный  размах, считая,  что малым
бизнесом можно  удовлетворить малую  экономическую  нужду, а  она у  нас  не
малая, а большая. Этот  любопытный клиент сначала  терпел боль  стоически  и
слушал речь Качура неторопливую, а потом как заорет во весь голос:
     - Нога, там моя нога!
     Качур  хотел сделать вид, конечно, что ничего не услышал,  и объяснения
продолжил подробно  и  в логическом  развитии, но  на крик  сбежались друзья
придавленного и  сбежалась его  подруга. То ли жена, то ли  невеста,  короче
одним словом  -  женщина. Сбежались  и суету подняли на недосягаемую высоту.
Женщина кричит:
     - Дудко, сними, пожалуйста, ящики. Ради всего святого!
     А Дудко кричит:
     - Макашутин, помоги мне, будь добр.
     И  придавленный  кричит  "помогите".  Громче и  убедительнее  остальных
кричит,  благим, как говорится, матом - даром, что вежливо и  уважительно. А
Качур на всех на них с интересом смотрит. И с интересом слушает их хаотичные
крики об оказании срочной неотложной помощи пострадавшему. Стоя над схваткой
хилых  интеллигентов  с  ящиками  большого  веса.  Это  вместо  того,  чтобы
работать,  добывать  свой  нелегкий   хлеб  с  маслом,  сервисно  обслуживая
официантку из кафе с красивым названьем "У Кафки". Она приехала за ходовым и
прочим товаром, так как хозяйка кафе уже, как  и  прежде, гуляет, сожители и
совладельцы - в смысле, компаньоны хозяйки -  тоже гуляют, и больше прислать
совершенно некого. Повар -  дурак и тупица, у бармена - язва какой-то кишки,
напарница не пользуется доверием в коллективе, таща все, что плохо лежит,  и
то,  что лежит  хорошо  - тоже  успешно  таща.  Причем у  своих. Хозяйка  ее
обязательно вычислит, поймает и схватит за руку. Но пока этого не произошло,
официантка  сама  напарницу потихоньку воспитывает  - смоченным  полотенцем,
завязанным  в  морской узел. А сейчас она стоит,  вздымая большую  грудь,  у
машины и ждет, когда же эти бездельники, коих везде подавляющее большинство,
загрузят  ее  в  соответствии с  предварительным  заказом,  хозяйкой заранее
оплаченным.  И  думает  она  о  них, о  бездельниках, не по-женски  плохо  и
нецензурно. Матом она о них думает, грубым, но справедливым. Да и не  только
о них. И не только  сейчас. Она вообще так думает и мыслит, в такой языковой
форме,  постоянно.   Что  в  трудную  минуту  жизни  лишает  ее  возможности
обратиться к Господу Богу с молитвой. Но вслух своих мыслей и дум официантка
не высказывает.  Практически никогда. На работе ей не положено высказываться
по должности, а она почти всегда  на работе.  Или дома -  спит, набираясь во
сне сил.  Да,  вот во  сне  она иногда  высказывает свои мысли.  И именно  в
матерном выражении  высказывает.  Поэтому  хорошо,  что она уже  месяца  три
одинокая - бой фрэнд ее последний услышал,  как она во сне сказала "пошел ты
на", воспользовался этим счастливым случаем и  пошел навсегда. А  то  бы  он
ночью пугался, и дочь, если б она у нее  была, тоже  пугалась.  Как пугаются
муж Алины  и  их внутрибрачные дети,  когда она задерживается допоздна и  не
приходит вовремя  к ужину вследствие неизвестных тайных причин. Понятно, что
они за  нее пугаются и волнуются,  и совершенно не  знают, что думать, когда
она все-таки  приходит,  счастливая, но  довольная и,  естественно,  страшно
усталая. Так что они просто ей верят. Как верят жене и матери, хранительнице
очага. И еще они верят в то, что все будет прекрасно. Если не сию минуту, то
в конце концов обязательно.
     Но  сегодня довольны  и  счастливы  любимые дети Алины. И  муж  ее Петр
Исидорович (тоже любимый) счастлив. И мать мужа Анна Васильевна Костюченко -
особенно, а  также и  в частности  счастлива. И  довольны  они  и счастливы,
потому  что Алина весь  день с ними, и никуда уходить не стремится, и потому
что  собрались они в кои-то  веки  всей семьей и вышли в люди. Для того лишь
собрались и  вышли,  чтобы  сходить на склад и совершить там предпраздничные
покупки.  Но  этого  тоже  для  счастья с лихвой  достаточно,  так  как  это
сплачивает, укрепляя семейные узы, и  воздействует на  внутреннее  состояние
семьи самым положительным, живительным образом.
     К  сожалению,  Алина  со  своей  семьей  встретила  здесь,  на  складе,
Печенкина.  Который  тоже был с семьей. Только со своей. Случайно встретила.
Не сговариваясь.  Да  и  почему "к  сожалению"? Без  всякого  сожаления  она
Печенкина  встретила.  Скорее, наоборот. Их  семьи  между собой  знакомы еще
слава Богу не были,  и эта  встреча прошла для  них безнаказанно  и никак не
повлияла на  их предпраздничное  приподнятое настроение. Ни в лучшую сторону
не повлияла, ни в худшую. А  Алина и Печенкин повели себя  так,  будто видят
друг друга впервые, и никак  не обозначили своих  тайных интимных связей  на
стороне:
     - Простите, молодой человек, - спросила Алина у Печенкина, стоявшего  в
сыро-колбасном  отделе  к  кассе  прямо  перед  ней  самой,  -  эта  колбаса
несоленая?
     - Несоленая, - ответил Печенкин. - Хотя я колбасу не ем.
     - А как же без колбасы? - спросила тогда Алина. И Печенкин ей ответил:
     - Привычка, - и сказал: - Это без хлеба обойтись в  жизни  нельзя,  без
картошки тоже нельзя,  а без колбасы можно довольно  безболезненно обойтись.
Тем более питаться колбасой в чистом виде -  вредно для  здоровья, и у меня,
например, от нее давление.
     Им,  наверно, занятно было  поговорить на глазах у всех  многочисленных
присутствующих,  на  виду  у  своих  жен,  мужей, детей  и  прочих ближайших
родственников.  Чтобы щекотнуть по  нервам себе и друг  другу ходя по краю и
ощутить,  что  они  знают  то, чего не  знает никто  иной.  Кроме,  конечно,
официантки,  обслуживавшей  их накануне и запомнившей им заказ одного голого
кофе надолго  и, может быть,  на всю жизнь. Но  официантка в  данный  момент
пребывала вне поля их зрения и их не видела. Она видела их чуть раньше - они
мелькнули  поочередно, пройдя мимо  нее  и  мимо  ее  микрогрузовика  вглубь
склада, в основной торгово-закупочный зал. Она еще подумала "вчера эти вроде
вместе  в кафе сидеть  приходили, вдвоем,  кофе голый  заказав, а  сюда,  на
склад,  раздельно  пришли  и  в   каких-то  иных  семейных   составах".  Она
обязательно додумала бы эту странность и разобралась  бы в несоответствии  и
его истоках, и возможно, сделала б вывод, что все люди не братья, а бляди, и
верить нельзя никому  - ни мужчинам, ни женщинам, - но тут грузчики  наконец
начали  догружать крытый кузов  ее "ГАЗели", и официантка все свое  внимание
переключила и  сосредоточила на них и на их производственных действиях - она
обязана была поставить на товаротранспортной накладной свою личную подпись и
не  ошибиться, чтоб  не  платить, покрывая  убытки из  своего  кармана.  Это
главное  - она должна была не дать себя обмануть ни  на копейку. Грузчики на
то  и  существуют,  чтобы  бесцеремонно  кого-то  обманывать.  Экспедиторов,
хозяев, поставщиков, покупателей и друг друга.  Но она им не экспедитор и не
хозяин, и вообще она им никто - ее вокруг пальца на мякине не проведешь. Она
и сама  любого  провести способна, будучи человеком на  своем  месте. А  они
пускай интеллигентов  делят на ноль и приводят  к общему знаменателю. Их тут
сегодня  не меньше чем в академии наук или в  опере собралось и сбежалось. В
надежде сэкономить средства, которых у них не ахти, и при этом устроить себе
полноценный  праздник, чтоб как у людей, не хуже. К слову, почему официантка
недолюбливала интеллигентов -  не очень понятно, в  сущности, интеллигенты -
это такие же люди, как и мы. Ну, или почти такие.
     Басок загрузил  три  ящика  симферопольской водки  в кузов,  прочел  по
слогам значок на груди официантки и спросил:
     - А если я не хочу?
     -  Не  хочешь -  тогда  не  спрашивай, -  ответила официантка.  -  И не
заговаривай зубы. Я, между прочим, считаю.
     -  Считать  не  вредно для  ума,  - сказал Басок и  уступил мне рабочее
место.
     -  Заигрываешь, - сказал я,  - к девушке при исполнении? - и поставил в
кузов сок манго.
     - Нет, - сказал  Басок отвернувшись, чтобы сейчас же уйти, поскольку он
и сам был при исполнении не меньше девушки.
     - Что вы делаете сегодня вечером? - спросил я не у Баска.
     - Работаю, - ответила девушка. - До утра.
     Я  хотел  спросить было  "кем?", но  не спросил.  Подумал  -  вдруг она
оскорбится в лучших и иных чувствах. Или,  быть может, обидится. А у меня не
было желания никого сейчас обижать. Иногда я такому желанию бываю подвержен.
Но нечасто и не на погрузке в родном складе. Поэтому я сказал официантке:
     - Желаю успехов в труде до скончания ваших дней.
     Официантка промолчала. Она считала ящики  в  столбик. А  в  ящиках  она
отрешенно считала все до одной бутылки - следя за степенью их наполнения, за
грузчиками  в  целом  и  в частности за Шапеличем.  От  Шапелича всего можно
ожидать  неожиданно.  И  она  ожидала.  Интуитивным своим  чутьем. Но  он ее
интуицию и ее чутье  вероломно обманул  -  уйдя  как пришел и откуда пришел.
По-честному. И  я ушел в склад  -  трудиться, перемещая грузы.  И, занимаясь
этим полезным перемещением, я говорил себе шепотом: "Ну надо же, какая грудь
у девушки гиперболическая. Я думал, такая бывает  лишь в американском кино в
результате комбинированных  съемок и  компьютерной  графики". И  девушка как
будто меня услышала, и ее ко мне потянуло сквозь складское пространство. Она
преодолела расстояние, нас разделявшее, подошла и сказала:
     - Эй, вы догрузите меня или нет?
     - А где Шапелич с Баском? - сказал я. - Они ж вроде тебя заканчивали.
     Девушка с грудью сказала:
     - Они лелеют надежду, что я им буду платить. Но я платить им не буду. Я
сяду и  буду сидеть, - так  мне сказала  девушка, всколыхнув во  мне  грудью
чувства. Еще сильнее, чем прежде.
     И я сказал:
     - Вы  думаете, что раз мы грузчики,  у  нас нет ни стыда, ни  чести, ни
совести, а есть одна сила в мышцах?
     -  У нас  есть  все,  - сказал  проходивший мимо  Коля из-под  мешка  с
чипсами.
     - Да, - сказал я и сказал: - Наш хозяин Петр Леонтьич Гойняк учит - что
у нас тут не столько склад, сколько храм.
     - Чего? - сказала девушка.
     - Торговли, - сказал я. - Богиня была такая. - И: - Пойдемте, - сказал,
- я вас догружу бескорыстно, подчиняясь служебному долгу и рвению.
     И еще я сказал, что никогда не встречал  девушек с такой фантастической
грудью в реальной прозаической жизни. Девушке мое восхищенье  понравилось от
начала до конца, и я предложил ей познакомиться как можно ближе. Вернее, так
близко как  только  позволят ее  прекрасная  грудь, ее семейное  положение и
воспитание.
     - Инна, - сказала девушка. - Официантка кафе "У Кафки".
     - Олег, - сказал я. - Грузчик, но это ничего не значит.
     Инна, очевидно, поняла меня не вполне и спросила, что я имею  под  этим
спорным  утверждением в виду, поскольку она считает,  что грузчик и значит -
грузчик, мол, так ее учили в  школе, и жизнь ее учила тому  же. А я  сказал,
что  под личиной рядового грузчика оптового склада  во  мне теплятся  доброе
сердце и недюжинный ум с незаконченным высшим образованием.
     - Что такое "недюжинный"? - спросила официантка Инна.
     - Как бы тебе объяснить? - сказал я и сказал: - А что такое Кафка?
     - Кафка - это просто так, - сказала Инна. - Это Катя Федорова, Кирилл и
Андрей.   Сокращение  такое,   название  кафе  составляющее   из  имен   его
соучредителей.
     - А, тогда ясно, - сказал я и, приобняв торс Инны рукой, посмотрел ей в
глаза. Посмотрел и сказал: - И бедра у тебя красивые, как у статуи.
     Инна проследила за моей рукой взглядом и сказала:
     - Это не бедра, это ребра.
     - Бедра, если  они  настоящие  -  понятие широкое,  - сказал  я  и стал
догружать в "ГАЗель" все, что недогрузили мои друзья и коллеги.
     И они  видели  это и были  мной крайне  недовольны, так  как  и  правда
справедливо рассчитывали  на дополнительный заработок. Но они молча,  в себе
были  недовольны, все, включая и Колю с чипсами, а Качур молчать не стал. Он
сказал во всеуслышание:
     - За такое убивать надо. Если подумать.
     - А ты не думай, - сказал я. - Заболеешь сотрясением мозга.
     На что Миша сказал:
     - Кого я вижу!
     Он узнал нас - меня и Колю, и Качура, и Шапелича - и сказал жене Вете и
красавице-дочери, что мы же у них вчера  были. С  дружественным визитом и  с
виски. Виски он, конечно, презирает, но все равно это что-нибудь, да значит.
Вета и дочь поприветствовали нас взмахами рук.
     -  Нет тут  у  них  виски,  - сказал  родственник  Миши,  который  тоже
находился  здесь,  с ними  заодно. И  вообще, похоже, что  на  склад сегодня
пришли все,  кроме лежачих  без сознания и при смерти. Весь городской  народ
пришел  на склад в полном своем личном составе, и  вместе  с народом  пришли
разные сопровождающие его  лица. Даже  одинокие неприкаянные скучающие  люди
пришли, у которых то  ли вовсе не бывает праздников, то ли  всегда праздник,
даже  Сталинтина  Владимировна  пришла, живя  поблизости,  в  двух небольших
шагах.  И не  просто она  пришла,  без дела  и умысла, а  как  все  пришла -
совершать покупки. То есть покупки  совершали здесь, конечно, не все.  Те же
скучающие неприкаянные люди ничего  не совершали -  ни здесь, ни где-то еще.
Они  жили  без  свершений,  бродя  и слоняясь по просторам  своей  жизни вне
определенных  задач и  целей, у них  образовалось  в  запасе  много  пустого
сорного  времени, которое  им нужно  было как-нибудь  потратить и  изжить. И
сюда,  на  склад, они пришли, так как куда-то же все равно идти не миновать,
уже  потому  не  миновать, что сидеть  или лежать  не  вставая и  не  ходя -
невозможно. Да и  нормального  человека каждое утро должно тянуть из дома. В
общество  ему подобных людей. Или хотя бы на улицу.  Исчезновение  этой тяги
чревато хандрой, депрессиями, а то и чем-нибудь в психическом смысле похуже.
     Так вот, к  этой категории  бесцельных людей Сталинтина Владимировна не
принадлежала.  Она уже  купила  себе всего понемножку  - вина бутылку двести
пятьдесят миллилитров и турецких маслин без  косточек самую маленькую банку,
и сыра сто граммов колбасного. Она всегда покупала себе продукты в небольших
минимальных  количествах.  Четвертушку  батона,  стакан  молока.  Крупы  или
макарон - не больше полукилограмма.  Думала  "зачем я  буду покупать больше,
деньги тратить, раз я могу умереть от старости в любой  прекрасный день"? Но
сейчас  Сталинтина  Владимировна думала  о другом -  не купить  ли чего еще,
экзотического вкуса и  качества. Деньги  у нее были, несмотря на  регулярные
разбойные ограбления со стороны уличной неорганизованной преступности. И она
хотела частично их  в разумных  пределах истратить. "А операция, - думала, -
не волк и никуда от меня не сбежит при жизни, хотя все-таки жаль, что я сюда
за   покупками   праздничными   пришла,   а   не    укреплять   материальное
благосостояние, и что мою  работу нельзя открыто совместить с покупками. Тут
много  мелочи можно было бы сегодня  собрать Христа  ради и  как  угодно". И
думая так, она  услышала  голос человека,  беспощадно ее вчера ограбившего в
центре города, и  она пошла на голос сквозь шум других  голосов и  вцепилась
ногтями в силуэт, от которого вчерашний голос исходил.
     - Держите  его  крепко, -  сказала Сталинтина Владимировна. -  Он  меня
обобрал, последние операционные деньги отняв.
     Качур без усилий оторвал и отодвинул от себ