н
схватил вырезку. - Например, публикацию из "Нью-Йорк пост".  Это  ведь  не
фантастика. "Нью-Йорк пост" - серьезная газета,  и  заметку  действительно
напечатали там несколько лет назад, как, несомненно, и  во  многих  других
газетах страны. Тысячи людей  читали  ее,  и  я  в  том  числе.  Но  разве
кто-нибудь поразился настолько, чтобы потребовать пересмотра наших  знаний
в свете этого  небольшого  случая?  Ну,  скажем,  я?  Нет,  мы  удивились,
заинтересовались на миг, а потом просто выбросили из головы. А теперь, как
все прочие незначительные события, которые не совсем вяжутся с тем, что мы
полагаем, будто знаем, этот случай напрочь забыт всеми,  кроме  нескольких
собирателей курьезов вроде меня.
   - Может, так и надо, - спокойно возразил я. - Посмотрите на это.
   Пока Джек говорил, я лениво перебирал вырезки, и теперь подтолкнул одну
из них к нему. Это была небольшая заметка из нашей  городской  газеты,  не
слишком содержательная. Некий Л.Бернард  Бадлонг,  профессор  биологии  из
городского колледжа, как утверждалось, опроверг комментарий,  который  ему
приписывали в предыдущем номере газеты, относительно  неких  "таинственных
предметов", найденных на ферме близ Санта-Миры. Они были  охарактеризованы
как большие коробочки какого-то растения, и теперь Бадлонг отрицал,  будто
заявил,  что  они  "происходят  из  космического  пространства".  Редакция
"Трибюн" завершила заметку растерянным "извините, профессор". Газета  была
от 9 мая.
   - А об этом что ты скажешь, Джек? - вкрадчиво спросил я. -  Вот  судьба
одного из твоих сообщений: небольшая утка похоронена  в  следующем  номере
газеты.  Это  вызывает  сомнение,  -  я  показал  на  кучу  вырезок,  -  в
достоверности остальных, не так ли?
   - Конечно, - ответил Джек. - Это опровержение тоже входит в  коллекцию.
Именно поэтому я его не выбросил. - Он потрогал кипу вырезок на  столе.  -
Майлз, большинство из этих сообщений действительно  _ложь_.  Попадаются  и
розыгрыши. А из остального почти все  -  искажения,  преувеличения,  обман
зрения или ошибочные суждения; у меня  хватает  здравого  смысла  признать
это. Но, черт побери, Майлз, - не все же эти факты - прошлые, настоящие  и
будущие - чушь! Нельзя отмести их все раз и навсегда!
   Некоторое время он смотрел на меня, потом улыбнулся.
   - Так что, Мэнни прав? И то,  что  произошло  этой  ночью,  тоже  нужно
отбросить? - Джек пожал плечами. - Очевидно.  Мэнни  вполне  логичен,  как
всегда. И он объяснил происшедшее _почти  удовлетворительно_;  скажем,  на
девяносто девять процентов. - Он посмотрел на нас, потом тихо произнес:  -
Но у меня еще остается крохотный процент сомнения.
   Я смотрел на Джека и ощущал неприятное холодное покалывание в спине  от
простой мысли, которая сейчас промелькнула у меня.
   - Отпечатки, - пробормотал я,  и  Джек  сразу  помрачнел.  -  Отпечатки
пальцев! - воскликнул я. - Мэнни считает, что это обычное  тело.  С  каких
это пор обычные тела не имеют отпечатков пальцев!
   Теодора изо всех сил вцепилась руками в  край  стола  и,  резко  встав,
пронзительно закричала:
   - Я не могу _вернуться_ туда, Джек! _Ноги моей больше не будет  в  этом
доме_! - Ее голос, когда Джек поднялся на ноги, сорвался почти на визг.  -
Я _знаю_, что видела: оно превращалось в тебя, Джек, _на самом деле_!
   Когда он обнял ее, по ее щекам потекли слезы, а в  глазах  снова  стоял
нескрываемый ужас.
   Вскоре ко мне вернулось самообладание.
   - Тогда не возвращайтесь, - сказал я Теодоре. -  Оставайтесь  здесь.  -
Они оба повернулись ко мне, и я добавил: - Так нужно для вас обоих. У меня
просторный дом, выбирайте комнату и живите. Ты,  Джек,  забери  машинку  и
работай. Я буду рад. Мне скучно одному, я нуждаюсь в обществе.
   Некоторое время Джек всматривался в мое лицо:
   - Ты уверен?
   - Абсолютно.
   Он посмотрел на Теодору, она кивнула с  молчаливой  мольбой.  Тогда  он
ответил:
   - Ладно, может быть, так лучше; останемся на пару дней. Спасибо, Майлз,
большое спасибо.
   - Ты тоже, Бекки, - сказал, я. - И тебе нужно остаться здесь - хотя  бы
на некоторое время. - Что-то заставило  меня  добавить:  -  С  Теодорой  и
Джеком.
   Бекки,  немного  бледная  от  переживаний,  ответила  улыбкой  на   мои
последние слова.
   - С Теодорой и Джеком, - повторила она. - А ты где будешь?
   Я покраснел, но через силу усмехнулся:
   - Тоже здесь. Ноты не обращай на меня внимания.
   Теодора выглянула из-за плеча Джека и сказала почти весело:
   - Может выйти неплохо, Бекки. А я буду вам за компаньонку.
   У Бекки в глазах запрыгали чертики:
   - Ну  да.  Этакая  вечеринка  примерно  на  неделю.  -  Тут  она  снова
помрачнела. - Я  вспомнила,  что  нужно  позвонить  папе,  вот  и  все,  -
объяснила она мне.
   - Позвони, - согласился я. - И скажи ему правду. Что у Теодоры  сильное
нервное расстройство, она  должна  остаться  тут  и  ты  ей  нужна.  Этого
достаточно. - Я усмехнулся. - Хотя, можешь добавить, что у  меня  какие-то
греховные планы, которым ты просто не  в  состоянии  сопротивляться.  -  Я
посмотрел на  часы:  -  Мне  пора  на  работу,  друзья;  берлога  в  вашем
распоряжении. - И пошел наверх переодеваться.
   Я был больше раздражен, чем напуган, когда брился в  ванной.  Частичкой
разума я испытывал страх перед фактом, который мы  только  что  вспомнили:
что тело в подвале Джека, невероятно, немыслимо и неопровержимо, не  имело
отпечатков пальцев. Мы об этом совсем забыли, а именно этот факт никак  не
укладывался в объяснения Мэнни. Но больше всего  я  ощущал  досаду:  я  не
_хотел_, чтобы Бекки Дрисколл жила в моем  доме,  где  я  буду  ее  видеть
гораздо чаще, чем  обычно  на  протяжении  недели.  Слишком  уж  она  была
привлекательна, мила и красива, так что опасность была вполне очевидной.
   Я разговариваю сам с собой, когда бреюсь.
   - Ты, сукин сын, - сказал я своему отражению в зеркале. -  Жениться  ты
мастак, только не способен жить в  браке,  вот  в  чем  дело.  Ты  слабый.
Эмоционально  неустойчивый.  Неуверенный   в   себе.   Никчемный   сопляк,
непригодный к  взрослой  ответственности.  -  Я  усмехнулся  и  попробовал
добавить  еще  что-нибудь.  -  Ты,  несомненно,  шарлатан  с  донжуанскими
наклонностями.  Псевдо...  -  тут  я  замолчал  и  добрился  с  неприятным
чувством, что, как это ни смешно, я, потерпев поражение с одной  женщиной,
чересчур заинтересовался другой и что, в целях благополучия нас обоих,  ей
следует быть где угодно, но только не под моей крышей.
   Джек поехал со мной в центр, чтобы поговорить с Ником Гриветтом,  шефом
городской полиции, мы оба были с ним хорошо знакомы. В конце концов,  Джек
нашел труп, и тот исчез. Он был обязан сообщить об этом. Но по  дороге  мы
решили, что он расскажет только о голых  фактах  и  ничего  более.  Мы  не
смогли  бы  объяснить,  почему  он  не  поставил  власти   в   известность
своевременно, поэтому решили немного изменить последовательность событий и
сказать, что он нашел тело в ночь на сегодня, а не вчера  утром;  в  конце
концов, так вполне могло быть.
   Даже в таком случае возникал вопрос, почему он не  позвонил  в  полицию
ночью? Мы решили,  что  Джек  объяснит  это  истеричным  состоянием  жены,
необходимостью срочно показать ее врачу, то есть  мне.  У  нее  был  такой
сильный шок, что они остались у меня, и Джек поехал домой,  чтобы  забрать
кое-какие вещички и заодно позвонить  в  полицию.  Тогда  он  и  обнаружил
исчезновение трупа. Мы считали,  что  Гриветт  немного  поругает  его,  но
больше ничего не сделает. Я посоветовал  Джеку  сыграть  роль  рассеянного
чудака: это никогда не  удивляет,  и  Гриветт  отнесет  все  на  счет  его
писательской непрактичности.
   Джек кивнул, слегка усмехнувшись, и вновь его лицо стало серьезным.
   - Как ты думаешь, об отпечатках пальцев тоже забыть?
   Я пожал плечами и поморщился.
   -  Разумеется.  Гриветт  тебя  загонит  в  тюрьму,  если  ты  об   этом
заикнешься.



9

   Однако настроение у меня не улучшилось, когда я остановил  свой  "форд"
на боковой улочке вблизи  здания,  где  находился  мой  кабинет.  Меня  не
оставляли, клубясь где-то в глубине  сознания,  беспокойство,  сомнения  и
страхи; да и сам вид Мейн-стрит, пока я шагал к дому, угнетал меня.  Улица
выглядела грязной и жалкой в свете утреннего солнца, урны были переполнены
вчерашним  мусором,  уличный  фонарь  зиял  разбитым  стеклом,  а  магазин
неподалеку стоял закрытым. Окна магазина были забелены, и в одном  из  них
можно было прочитать грубо  сделанную  надпись:  "Сдается  внаем".  Однако
указания, куда обращаться, не было, и мне пришло в голову, что  совершенно
никого не волнует, снимет ли кто-нибудь помещение снова. Разбитая  бутылка
из-под виски лежала возле самого подъезда, а медная дощечка  с  названиями
контор  и  учреждений  выглядела  грязно,  неопрятно.  Вдоль  всей  улицы,
насколько я мог видеть, не было заметно, чтобы кто-то мыл окна  магазинов,
как это обычно делается  каждое  утро.  Улица  имела  какой-то  непривычно
заброшенный вид. Я смотрел на мир  сквозь  собственные  страхи  и  заботы,
поэтому я сказал себе укоризненно:  нельзя  давать  волю  чувствам,  когда
ставишь диагноз и лечишь больного.
   На моем этаже меня ждала пациентка. Она пришла без записи, но до начала
приема еще было время, и я решил ее  выслушать.  Это  была  миссис  Силли,
которая неделю назад сидела в этом самом кресле, рассказывая мне,  что  ее
муж вовсе не ее муж. Сейчас она расплывалась в улыбке, едва удерживаясь  в
кресле от облегчения и удовольствия, и уверяла меня, что ее мания  прошла.
Она посетила доктора Кауфмана, как я ей рекомендовал. Тот ей  почти  ничем
не помог, но прошлым вечером - удивительное дело - она "пришла в себя".
   - Я  сидела  в  гостиной  и  читала,  -  охотно  рассказывала  женщина,
несколько нервно сжимая кошелек, - как вдруг  взглянула  на  Эла,  который
смотрел бокс по телевизору. - Она покачала головой в счастливом изумлении.
- И сразу поняла, что это он. Действительно он, я имею в  виду,  мой  муж,
Эл. Доктор Беннелл, - она посмотрела на меня через стол,  -  я  просто  не
понимаю, что со мной было на прошлой неделе, я слышала о  других  случаях,
похожих на мой. Одна женщина в нашем клубе  говорила  мне,  что  в  городе
якобы много таких случаев. Доктор Кауфман объяснил мне, что когда  слышишь
о таких вещах...
   Когда она наконец рассказала мне, что сказал доктор  Кауфман,  что  она
сама сказала - при этом я все время утвердительно кивал и  улыбался,  -  я
выпроводил ее из кабинета. У меня осталось совсем немного времени,  а  она
никак не могла остановиться. Наверное, сидела и болтала бы весь день, если
бы я ей разрешил.
   Медсестра зашла ко мне, когда миссис Силли еще рассказывала, и принесла
листок записи больных. Я просмотрел  его,  и  -  ясное  дело  -  там  была
записана мать школьницы, одна из троих, которые неделю назад посетили меня
в полном отчаянии. В половине четвертого, когда медсестра  провела  ее  ко
мне, женщина, не успев  сесть  в  кресло,  начала  со  счастливой  улыбкой
рассказывать мне то, что  я  ожидал  услышать.  С  девочками  все  было  в
порядке, и они еще больше влюбились в свою учительницу английского  языка.
Учительница приняла их извинения и предложила сказать своим товарищам, что
это была просто шутка, обычный розыгрыш. Девочки так и сделали, и  все  им
поверили. Их  товарищи,  уверяла  меня  радостная  мамаша,  с  восхищением
расхваливали мистификаторские способности девочек, и сейчас она,  то  есть
мать, совершенно не беспокоится. Доктор Кауфман  объяснил  ей,  как  легко
такая мания постигает людей, особенно девочек-подростков.
   Как только счастливая мамаша ушла, я позвонил Вильме Ленц в  магазин  и
спросил ее, между прочим, как она себя чувствует в  последнее  время.  Она
немного помолчала, а затем ответила:
   - Я собиралась зайти к тебе по поводу... всего, что произошло.
   Она не очень уверенно засмеялась, а потом добавила:
   - Мэнни действительно помог мне, Майлз, как ты и обещал.  Мания  -  или
что это было - прошла, и мне даже стыдно. Я не знаю, что произошло  и  как
тебе это объяснить, но...
   Я прервал ее, сказав, что все понятно, и ей не следует беспокоиться или
о чем-то думать - нужно просто забыть обо всем, а я, возможно, еще заеду к
ней.
   Вероятно, с  минуту  я  сидел,  не  снимая  руки  с  телефона,  пытаясь
размышлять спокойно и рассудительно. Все, что Мэнни предсказывал, сбылось.
И если он не ошибался насчет всего остального - мне ужасно хотелось в  это
поверить, - я мог выбросить страх из головы.  Да  и  Бекки  могла  сегодня
вечером вернуться домой.
   Почти сердито я спросил себя: не позволяю ли я одним лишь отсутствующим
отпечаткам пальцев этого тела у Джека в подвале питать мои страхи и не  на
них ли одних опираются все мои вопросы. На миг я еще  раз  остро  и  четко
увидел эти смазанные отпечатки,  ужасно  и  невероятно,  но  неопровержимо
гладкие, как щека новорожденного. Потом четкость воображения исчезла, и  я
раздраженно сказал себе, что существует множество возможных и естественных
объяснений, если бы я только побеспокоился их поискать.
   Я произнес это вслух:
   - Мэнни прав. Мэнни объяснил... - Мэнни, Мэнни, Мэнни, вдруг подумал я.
Похоже, в последнее время я больше ни о чем не думал. Он растолковал  нашу
галлюцинацию прошлой ночью, а уже сегодня  каждый  пациент,  с  которым  я
разговаривал,  вспоминал  его  имя  с  благодарным  восхищением;  он   все
распутал, не теряя времени, да еще и в одиночку. Вдруг  я  припомнил  того
Мэнни Кауфмана, которого знал всегда, и мне пришло в голову, что вообще-то
он  был  осторожнее,  никогда  не  спешил  делать  окончательных  выводов.
Внезапно, словно молния, у меня в мозгу промелькнула  мысль:  это  не  тот
Мэнни, которого я всегда знал, это совсем не Мэнни,  он  только  выглядит,
говорит и ведет себя, как...
   Я мотнул головой, прогоняя наваждение,  затем  укоризненно  усмехнулся.
Именно  это  и  было  лишним  доказательством  его  правоты,  несмотря  на
отпечатки или что  там  еще,  доказательством  того,  что  он  объяснил  -
невероятной силы мании, что охватила Санта-Миру. Я снял руку  с  телефона.
Лучи предвечернего солнца струились в окно моего кабинета, и с улицы внизу
доносились звуки нормальной человеческой повседневности. Сейчас  все,  что
произошло прошлой ночью, казалось, утратило силу в ясном солнечном свете и
будничной суете вокруг.  Мысленно  снимая  шляпу  перед  Мэнни  Кауфманом,
выдающимся целителем мозгов, я сказал себе - уверил себя,  что  он  такой,
как всегда - необычайно умный, чуткий парень. И он был прав: мы  все  вели
себя бестолково и истерично, и не было никакой  серьезной  причины,  чтобы
Бекки Дрисколл не вернулась туда, где ей полагалось быть.
   К себе домой я приехал около восьми вечера, посетив всех,  кто  вызывал
меня на дом, и увидел, что ужин для меня уже накрыт. Еще  не  стемнело,  и
Теодора с Бекки возились на веранде в фартуках, которые они нашли где-то в
доме. Они помахали мне, приветливо улыбаясь, и я, закрывая дверь  "форда",
услышал через открытое окно вверху, как тарахтит  пишущая  машинка  Джека.
Дом был полон людей, которые мне нравились, снова живой и веселый,  и  мое
настроение стало чудесным.
   Джек спустился вниз, и мы сели ужинать  на  веранде.  День  близился  к
концу - прекрасный летний безоблачный день, довольно жаркий;  сейчас,  под
вечер, было уже приятно. Дул легкий ветерок, и было слышно, как  шепчет  и
удовлетворенно  вздыхает  листва  старых  деревьев  вдоль  улицы.  Звенели
цикады,  и  откуда-то  с  конца  улицы   доносилось   слабое   стрекотание
газонокосилки - самый  обычный  летом  звук  в  нашем  городе.  Мы  удобно
устроились на широкой веранде, от  души  наслаждаясь  охлажденным  чаем  и
бутербродами. Мы беззаботно болтали ни о чем, и я знал,  что  это  и  есть
один из тех чудесных моментов, которые помнишь всю жизнь.
   Бекки успела сходить домой и принести кое-какую  одежду;  на  ней  было
привлекательное  открытое  летнее  платье,  из  тех,  которые  хорошенькую
девушку превращают в красавицу. Я улыбнулся ей - она сидела рядом со  мной
в качалке.
   - Не возражаете ли вы, - вежливо осведомился я, -  против  того,  чтобы
подняться наверх и позволить соблазнить себя?
   - С удовольствием, - пробормотала она, отхлебывая чай, -  но  сейчас  я
слишком проголодалась.
   - Замечательно, - сказала Теодора. - Джек, почему ты не  говорил  таких
приятных вещей, когда ухаживал за мной?
   - Я не отваживался, - ответил  он  с  полным  ртом,  -  иначе  ты  меня
окрутила бы и принудила жениться.
   Я покраснел. Но было уже довольно темно, и  я  был  уверен,  что  никто
этого не заметил. Можно было бы рассказать всем о том, что произошло  днем
у меня на работе, но Бекки могла уйти домой, а я сказал себе, что  сегодня
заслужил этот вечер вдвоем с ней. И это не  опасно,  потому  что  позже  я
отвезу ее домой.
   Вскоре Теодора поднялась.
   - Я смертельно устала, - сказала она. -  Совершенно  измождена.  Я  иду
спать. - Она посмотрела на Джека. - А ты, Джек? Думаю, что и тебе следует,
- твердо добавила она.
   Он посмотрел на нее и кивнул:
   - Конечно. Ты права. - Он допил чай и встал с перил. - Будьте  здоровы,
- обратился он к нам с Бекки. - Спокойной ночи.
   Я не стал их задерживать. Мы с  Бекки  пожелали  им  спокойной  ночи  и
смотрели, как они заходят в дом, потом услышали, как  они  поднимаются  по
лестнице, разговаривая вполголоса. Я не был уверен,  что  Теодора  уж  так
устала, скорее всего, она хотела оставить нас вдвоем. Мне показалось,  что
она довольно настойчиво предложила Джеку уйти. Ноя не возражал,  а  то,  о
чем я должен был рассказать, могло подождать до утра. Потому что я немного
устал быть добропорядочным джентльменом. Я вовсе не ощущал себя монахом, и
сейчас говорил себе, что заработал право немного побыть с Бекки наедине. О
сегодняшних событиях я еще успею рассказать.
   Когда шаги супругов Беличеков наверху затихли, я повернулся к Бекки.
   - Ты не против подвинуться? И сесть слева от меня, а не справа?
   - Нет. - Бекки встала с удивленной улыбкой. - Но зачем? - Она пересела.
   Я наклонился и поставил стакан на перила.
   - Потому что, - я усмехнулся, - я целую с левой  руки,  если  тебе  это
понятно.
   - Нет, не понятно, - насмешливо ответила она.
   - Ну, когда девушка справа от меня, - показал я, обводя рукой пустоту с
той стороны, - мне неудобно. Что-то кажется неправильным, словно пытаешься
писать не той рукой. Я умею целоваться только налево.
   Я поднял руку над качалкой,  касаясь  ее  плеча,  и  Бекки  улыбнулась,
поворачиваясь ко мне.  Я  привлек  девушку,  немного  склонившись  к  ней,
поудобнее устраивая ее в  своих  объятиях.  Мне  позарез  нужен  был  этот
поцелуй. Сердце у меня вдруг забилось как бешеное, и я ощутил,  как  кровь
приливает  к  вискам.  Я  поцеловал  Бекки  -  медленно  и  очень   нежно,
неторопливо, потом сильнее, сжимая объятия; вдруг это сделалось более  чем
приятным, в мозгу у меня происходил какой-то беззвучный взрыв, меня  прямо
затрясло. Я откинул голову, переводя дыхание,  затем  снова  припал  к  ее
губам, и внезапно мне стало все равно, что  там  могло  случиться.  Я  еще
никогда в жизни не испытывал такого упоения, и я знал,  что,  если  смогу,
сейчас же возьму эту девушку в свою комнату, что я женюсь на  ней  завтра,
сейчас, женюсь на ней тысячу раз - мне было все равно...
   -  Майлз!  -  услышал  я  хриплый  мужской  шепот,  который   доносился
откуда-то; я потерял способность соображать, что к чему.
   - Майлз! - шепот сделался громче, и  я  стал  растерянно  осматриваться
кругом. - Сюда, Майлз, быстрее.
   Это был Джек. Он стоял в светлом прямоугольнике двери, теперь я увидел,
что он зовет меня.
   Что-то случилось с Теодорой,  понял  я,  и  поспешно  направился  через
веранду, затем следом за Джеком через гостиную к лестнице. Но Джек миновал
лестницу, под