своей воли и совершенно не представлял себе, как из этого
положения выпутаться. Больше всего на свете журналисту Каммереру  хотелось
убежать. - Майя Тойвовна, ведь я... Ради бога, вы не  подумайте  только...
Считайте, что я ничего здесь не слышал... Я уже все  забыл!..  Меня  здесь
вообще не было!.. Но если я могу чем-то помочь вам...
     Журналист Каммерер лепетал бессвязицу и был багров  от  смущения.  Он
уже не сидел. Он в  предупредительной  и  крайне  неудобной  позе  как  бы
нависал над столом и все пытался ободряюще взять Майю Тойвовну за  локоть.
Он был, вероятно, довольно противен на вид,  но  уж  наверняка  совершенно
безвреден и глуповат.
     - ...У меня, видите ли, такая манера работы... - бормотал он в жалкой
попытке как-то оправдаться. - Вероятно, спорная, не знаю,  но  раньше  мне
всегда это удавалось...  Я  начинаю  с  периферии:  друзья,  сотрудники...
учителя, разумеется...  наставники...  А  потом  уже  -  так  сказать,  во
всеоружии - приступаю к главному объекту исследования...  Я  справлялся  в
КОМКОНе, мне сказали, что Абалкин вот-вот должен вернуться на  Землю...  С
учителем я уже поговорил... С врачом... Потом решил  -  с  вами...  но  не
вовремя... Простите и еще раз простите.  Я  же  не  слепой,  я  вижу,  что
получилось какое-то крайне неприятное совпадение...
     И  он-таки  успокоил  ее,  этот  неуклюжий  и  глуповатый   журналист
Каммерер. Она откинулась в кресле  и  прикрыла  лицо  ладонью.  Подозрения
исчезли, проснулся стыд, и навалилась усталость.
     - Да, - сказала она. - Это совпадение...
     Теперь журналисту Каммереру  следовало  повернуться  и  удалиться  на
цыпочках. Но не такой он был человек, этот журналист. Не мог он  вот  так,
попросту, оставить в одиночестве  измученную,  расстроенную  женщину,  без
всякого сомнения, нуждающуюся в помощи и поддержке.
     - Разумеется, совпадение и не  более  того...  -  бормотал  он.  -  И
забудем,  и  ничего  не  было...  Потом,  когда-нибудь,  когда  вам  будет
удобно...  угодно...  я  бы  с  величайшей  благодарностью,  разумеется...
Конечно,  это  не  в  первый  раз  случается  в моей работе, что я сначала
беседую  с главным  объектом,  а потом  уже...  Майя Тойвовна, может быть,
позвать кого-нибудь? Я мигом...
     Она молчала.
     - Ну и не надо, ну и правильно... Зачем? Я посижу здесь с вами...  на
всякий случай...
     Она наконец отняла руку от глаз.
     - Не надо вам со мной сидеть. - Устало сказала она. - Ступайте  лучше
к своему главному объекту...
     - Нет-нет-нет! - запротестовал журналист Каммерер. -  Успею.  Объект,
знаете, объектом, а я бы не хотел оставлять вас  одну...  Времени  у  меня
сколько угодно... - Он посмотрел на часы с некоторой тревогой. - А  объект
теперь никуда не денется! Теперь я его поймаю... Да его и дома-то  сейчас,
скорее всего нет. Знаю я этих Прогрессоров в отпуске...  Бродит,  наверное
по городу и предается сентиментальным воспоминаниям...
     - Его нет в городе, - сказала Майя Тойвовна, пока еще сдерживаясь.  -
Вам до него два часа лету...
     - Два часа лету?  -  Журналист  Каммерер  был  неприятно  поражен.  -
Позвольте, но у меня определенно сложилось впечатление...
     - Он на Валдае! Курорт "Осинушка"! На озере Велье! И имейте  в  виду,
что нуль-Т не работает!
     - М-м-м! - очень громко произнес журналист Каммерер.
     Двухчасовое воздушное путешествие, безусловно, не входило в его  план
на сегодняшний день. Можно было даже заподозрить, что он вообще  противник
воздушных путешествий.
     - Два часа... - забормотал он. - Так-так-так... Я  как-то  совсем  по
другому это себе представил... Прошу извинить  меня,  Майя  Тойвовна,  но,
может быть, с ним можно как-то связаться отсюда?
     - Наверное,  можно,  -  сказала  Майя  Тойвовна  совсем  уже  угасшим
голосом. - Я  не  знаю  его  номера...  Послушайте,  Каммерер,  дайте  мне
остаться одной. Все равно вам сейчас от меня никакого толку.
     И вот только теперь журналист Каммерер осознал всю неловкость  своего
положения до конца. Он вскочил и бросился к двери. Спохватился, вернулся к
столу. Пробормотал нечленораздельные извинения. Снова  бросился  к  двери,
опрокинув по дороге кресло. Продолжая бормотать извинения, поднял кресло и
поставил его на место с  величайшей  осторожностью,  словно  оно  было  из
хрусталя и фарфора. Попятился, кланяясь, выдавил задом дверь и вывалился в
коридор.
     Я осторожно прикрыл дверь и некоторое время постоял, растирая тыльной
стороной ладони затекшие мускулы лица. От стыда и отвращения к самому себе
меня мутило.



                 2 ИЮНЯ 78-ГО ГОДА. "ОСИНУШКА". ДОКТОР ГОАННЕК

     С восточного берега "Осинушка" выглядела как россыпь белых и  красных
крыш, утопающих в красно-зеленых  зарослях  рябины.  Была  там  еще  узкая
полоска пляжа и деревянный на вид причал,  к  которому  приткнулось  стадо
разноцветных лодок. На всем озаренном солнцем косогоре не  видно  было  ни
души, и только на причале восседал, свесив босые ноги,  некто  в  белом  -
надо полагать, удил рыбу, очень уж был неподвижен.
     Я бросил одежду на сиденье и без лишнего шума вошел  в  воду.  Хороша
была вода в озере Велье, чистая и сладкая, плыть было одно удовольствие.
     Когда я вскарабкался на причал и, вытряхивая воду из уха, запрыгал на
одной ноге по горячим от солнца доскам, некто в белом отвлекся наконец  от
поплавка и, оглядев меня через плечо, осведомился с интересом:
     - Так и бредете из Москвы в одних трусах?
     Опять это был старикан лет под сто, сухой и тощий, как его бамбуковая
удочка, только не желтый с лица,  а  скорее  коричневый  или  даже,  я  бы
сказал, почти черный. Возможно, по контрасту со своими незапятнанно-белыми
одеждами. Впрочем, глаза у него были  молодые  -  маленькие,  синенькие  и
веселенькие. Ослепительно-белая каскетка  с  исполинским  противосолнечным
козырьком прикрывала его, несомненно, лысую голову и делала его похожим не
то на отставного жокея, не то на марк-твеновского школьника, удравшего  из
воскресной школы.
     -  Говорят,  здесь  рыбы  необыкновенное  количество,  -  сказал   я,
опускаясь рядом с ним на корточки.
     - Вранье, - сказал он. Кратко сказал. Увесисто.
     - Говорят, здесь время можно неплохо провести, - сказал я.
     - Смотря кому, - сказал он.
     - Модный курорт, говорят, здесь, - сказал я.
     - Был, - сказал он.
     Я иссяк. Мы помолчали.
     - Модный курорт, юноша, - наставительно произнес он, - был здесь  три
сезона тому назад.  Или,  как  выражается  мой  правнук  Брячеслав,  "тому
обратно". Теперь, видите ли, юноша, мы не мыслим себе отдыха  без  ледяной
воды, без гнуса, без сыроедения и диких дебрей... "Дикие скалы -  вот  мой
приют", видите ли... Таймыр и Баффинова Земля, знаете ли...  Космонавт?  -
спросил он вдруг. - Прогрессор? Этнолог?
     - Был, - сказал я не без злорадства.
     - А я врач, - сказал он, не моргнув  глазом.  -  Полагаю,  вам  я  не
нужен? Последние три сезона я редко кому здесь был  нужен.  Впрочем,  опыт
показывает,  что  пациент  склонен  идти   косяком.   Например   вчера   я
понадобился. Спрашивается: почему бы и не сегодня? Вы уверены, что  я  вам
не нужен?
     - Только как приятный собеседник, - сказал я искренне.
     - Ну что ж, и на том спасибо, - отозвался он с готовностью,  -  тогда
пойдемте пить чай.
     И мы пошли пить чай.
     Доктор Гоаннек обитал в обширной  бревенчатой  избе  при  медицинском
павильоне. Изба была оборудована  всем  необходимым,  как-то:  крыльцом  с
балясинами, резными наличниками, коньковым петухом, русской ультразвуковой
печью с автоматической настройкой, подовой ванной и двуспальной  лежанкой,
а также двухэтажным погребом, подключенным, впрочем, к Линии Доставки.  На
задах, в зарослях могучей крапивы,  имела  место  кабина  нуль-Т,  искусно
выполненная в виде деревянного нужника.
     Чай у доктора состоял из ледяного свекольника, пшенной каши с  тыквой
и шипучего, с изюмом кваса. Собственно чая, чая как такового, не было:  по
глубокому   убеждению   доктора   Гоаннека   потребление   крепкого    чая
способствовало камнеобразованию, а жидкий чай представлял собой кулинарный
нонсенс.
     Доктор Гоаннек был старожилом "Осинушки" - он принял здешнюю практику
двенадцать сезонов назад. Он  видывал  "Осинушку"  и  заурядным  курортом,
каких  тысячи,  и  в  пору  совершенно  фантастического  взлета,  когда  в
курортологии на  время  возобладала  идея,  будто  только  средняя  полоса
способна сделать отдыхающего счастливым. Не покинул  он  ее  и  теперь,  в
период ее, казалось бы, безнадежного упадка.
     Нынешний сезон, начавшийся, как всегда, в апреле, привел в "Осинушку"
всего лишь троих.
     В середине мая здесь побывала  супружеская  чета  абсолютно  здоровых
ассенизаторов,  только  что  прибывших  из  Северной  Атлантики,  где  они
разгребали огромную кучу радиоактивной дряни. Эта  пара  -  негр  банту  и
малайка - перепутала полушария и явилась сюда покататься,  видите  ли,  на
лыжах. Побродив несколько дней по окрестным лесам, они в  одну  прекрасную
ночь скрылись в неизвестном направлении, и  только  через  неделю  от  них
пришла с Фолклендских островов телеграмма с подобающими извинениями.
     Да вот еще вчера рано утром объявился нежданно-негаданно в "Осинушке"
некий странный юноша. Почему странный? Во-первых, непонятно, как  он  сюда
попал. Не было при нем ни наземного, ни воздушного  транспорта  -  за  это
доктор Гоаннек мог поручиться своей бессонницей и чутким слухом. Не явился
он сюда и пешком - не был он похож на  человека,  путешествующего  пешком:
пеших туристов доктор Гоаннек безошибочно определял по запаху.  Оставалась
нуль-транспортировка.  Но,  как   известно,   последние   несколько   дней
нуль-связь  барахлит  из-за  флуктуаций  нейтринного  поля,  а  значит,  в
"Осинушку" нуль-транспортировкой  можно  было  попасть  только  по  чистой
случайности.  Однако  спрашивается:  если  этот  юноша  попал  сюда  чисто
случайно, почему он сразу же набросился на доктора Гоаннека, словно именно
в докторе Гоаннеке он нуждался всю свою жизнь?
     Этот, последний пункт  показался  путешествующему  в  трусах  туристу
Каммереру  несколько  туманным,  и  доктор  Гоаннек   не   замедлил   дать
соответствующие разъяснения. Странному юноше не нужен  был  именно  доктор
Гоаннек лично. Ему нужен был любой доктор, но зато чем скорее, тем  лучше.
Дело в том, что юноша жаловался на нервное истощение и  таковое  истощение
действительно имело место, причем настолько сильное, что  такому  опытному
врачу, как доктор Гоаннек, это было  видно  невооруженным  глазом.  Доктор
Гоаннек счел необходимым  тут  же  произвести  всестороннее  и  тщательное
обследование,  которое,  к  счастью,  не  обнаружило  никакой   патологии.
Замечательно, что этот благоприятный диагноз произвел на юношу  прямо-таки
целительное действие. Он буквально расцвел на глазах и уже  через  два-три
часа как ни в чем не бывало принимал гостей.
     Нет-нет, гости прибыли самым обыкновенным образом  -  на  стандартном
глайдере... собственно не гости, а гостья. И очень правильно: для молодого
человека нет и  не  может  быть  более  целительной  психотерапии,  нежели
очаровательная молодая  женщина.  В  обширной  практике  доктора  Гоаннека
аналогичные случаи имели место достаточно часто. Вот,  например...  Доктор
Гоаннек привел пример номер один. Или,  скажем...  Доктор  Гоаннек  привел
пример  номер  два.  Соответственно,   и   для   молодых   женщин   лучшей
психотерапией является... И доктор Гоаннек привел примеры за номерами три,
четыре и пять.
     Чтобы не ударить в грязь лицом,  турист  Каммерер  поспешил  ответить
примером из своего личного опыта, когда он в  бытность  свою  Прогрессором
тоже однажды оказался на грани нервного истощения, однако  этот  жалкий  и
неудачный пример  был  отвергнут  доктором  Гоаннеком  с  негодованием.  С
Прогрессорами,  оказывается,  все  обстоит  совершенно  иначе  -   гораздо
сложнее, а в известном смысле, гораздо проще.  Во  всяком  случае,  доктор
Гоаннек никогда не позволил  бы  себе  без  консультации  со  специалистом
применять какие бы то ни было психотерапевтические  средства  к  странному
юноше, если бы таковой был Прогрессором...
     Но странный юноша, разумеется, не был Прогрессором. Говоря в скобках,
он, пожалуй, никогда и не смог бы стать Прогрессором:  у  него  для  этого
малопригодный тип нервной организации. Нет, не Прогрессором он был,  а  то
ли артистом,  то  ли  художником,  которого  постигла  крупная  творческая
неудача. И это был далеко не первый и даже не  десятый  случай  в  богатой
практике доктора Гоаннека. Помнится... И доктор Гоаннек принялся извергать
случаи один другого краше, заменяя при этом, разумеется,  подлинные  имена
всевозможными Иксами, Бетами и даже Альфами...
     Турист Каммерер, бывший Прогрессор и  человек  вообще  грубоватый  по
натуре, довольно невежливо прервал это поучительное повествование, заявив,
что лично он нипочем не согласился бы жить на одном курорте с ополоумевшим
артистом.  Это  было   опрометчивое   замечание,   и   туриста   Каммерера
незамедлительно поставили на место.  Прежде  всего,  слово  "ополоумевший"
было проанализировано,  вдребезги  раскритиковано  и  отметено  прочь  как
медицински безграмотное, а вдобавок  еще  и  вульгарное.  И  только  затем
Гоаннек с необычайным ядом в голосе сообщил, что  упомянутый  ополоумевший
артист, предчувствуя, видимо, нашествие бывшего  Прогрессора  Каммерера  и
все связанные с этим неудобства, сам  отказался  от  мысли  делить  с  ним
курорт и еще утром отбыл на первом попавшемся глайдере. При  этом  он  так
спешил  избежать  встречи  с  туристом  Каммерером,  что  даже  не   успел
попрощаться с доктором Гоаннеком.
     Бывший   Прогрессор    Каммерер    остался,    впрочем,    совершенно
нечувствителен к яду. Он принял все за  чистую  монету  и  выразил  полное
удовлетворение,  что  курорт  свободен  от  нервно-истощенных   работников
искусства и теперь можно без помех и со  вкусом  выбрать  себе  подходящее
место для постоя.
     - Где жил этот неврастеник? - прямо спросил он и тут  же  пояснил:  -
Это я - чтобы туда зря не ходить.
     Разговор этот происходил  уже  на  крыльце  с  балясинами.  Несколько
шокированный доктор молча  указал  на  живописную  избу  с  большим  синим
номером шесть, стоявшую несколько отдельно от прочих  строений,  на  самом
обрыве.
     - Превосходно, - объявил  турист  Каммерер.  -  Значит,  туда  мы  не
пойдем. А пойдем мы с вами сначала вон туда... Мне нравится, что  там  как
будто рябина погуще...
     Было совершенно несомненно, что изначально общительный доктор Гоаннек
намеревался предложить, а в случае сопротивления и навязать, свою особу  в
качестве проводника и рекомендателя "Осинушки".  Однако  турист  и  бывший
Прогрессор  Каммерер  казался   ему   теперь   излишне   бесцеремонным   и
толстокожим.
     - Разумеется, - сухо сказал он. - Я вам советую пройти  по  этой  вот
тропинке. Отыщите коттедж номер двенадцать...
     - Как? А вы?
     - Увольте. У меня,  знаете  ли,  обыкновение  после  чая  отдыхать  в
гамаке...
     Несомненно,   одного-единственного   жалобного   взгляда   было    бы
достаточно, чтобы доктор Гоаннек немедленно смягчился и изменил бы  своему
обыкновению  во  имя  законов  гостеприимства.   Поэтому   толстокожий   и
вульгарный Каммерер поспешил наложить последний мазок.
     - Пр-р-роклятые  годы,  -  сочувственно  произнес  он,  и  дело  было
сделано.
     Кипя безмолвным негодованием,  доктор  Гоаннек  направился  к  своему
гамаку, а я нырнул  в  заросли  рябины,  обогнул  медицинский  павильон  и
наискосок по косогору направился к избе неврастеника.



                   2 ИЮНЯ 78-ГО ГОДА. В ИЗБЕ НОМЕР ШЕСТЬ

     Мне было ясно, что скорее всего "Осинушка" больше никогда  не  увидит
Льва Абалкина и что в его временном жилище я  не  найду  ничего  для  себя
полезного. Но две вещи были для меня совсем не  ясны.  Действительно,  как
Лев Абалкин попал в эту "Осинушку" и зачем? С его точки  зрения,  если  он
действительно скрывается, гораздо логичнее и безопаснее было бы обратиться
к врачу в любом большом городе. Например,  в  Москве,  до  которой  отсюда
десять минут лету, или хотя бы в  Валдае,  до  которого  отсюда  лету  две
минуты. Скорее всего, он попал сюда совершенно случайно: либо  не  обратил
внимания на предупреждение о нейтринной буре, либо ему было все равно куда
попадать. Ему нужен был врач, срочно, позарез. Зачем?
     И еще одна странность. Неужели опытный столетний врач  мог  ошибиться
настолько,  чтобы  признать  матерого  Прогрессора  непригодным   к   этой
профессии? Вряд ли. Тем более, что вопрос  о  профессиональной  ориентации
Абалкина  встает  передо  мной  не  впервые...  Выглядит  это   достаточно
беспрецедентно. Одно дело - направить в Прогрессоры человека  вопреки  его
профессиональным  склонностям,  и  совсем   другое   дело   -   определить
Прогрессором человека с противопоказанной нервной организацией.  За  такие
штучки надо снимать с работы - и  не  временно,  а  навсегда,  потому  что
пахнет  это  уже  не   напрасной   растратой   человеческой   энергии,   а
человеческими смертями... Кстати, Тристан уже умер...  И  я  подумал,  что
потом, когда я найду Льва Абалкина, мне непременно надо  будет  найти  тех
людей, по вине которых заварилась вся эта каша.
     Как я и ожидал, дверь временного обиталища Льва Абалкина  заперта  не
была. В  маленьком  холле  было  пусто,  на  низком  круглом  столике  под
газосветной лампой восседал  игрушечный  медвежонок-панда  и  важно  кивал
головой, посвечивая рубиновыми глазками.
     Я заглянул направо, в спальню. Видимо, сюда не заходили года  два,  а
то и все три - даже световая автоматика не была там задействована,  а  над
застеленной кроватью темнели в углу паутинные заросли с дохлыми пауками.
     Обогнув столик, я прошел на кухню. Кухней пользовались.  На  откидном
столе имели место грязные тарелки, окно линии доставки было открыто,  и  в
приемной камере  красовался  невостребованный  пакет  с  гроздью  бананов.
Видимо, там, у себя в штабе "Ц", Лев Абалкин привык пользоваться  услугами
денщика. Впрочем, вполне можно было предположить,  что  он  не  знал,  как
запустить киберуборщика...
     Кухня в какой-то мере  подготовила  меня  к  тому,  что  я  увидел  в
гостиной. Правда, в очень малой мере. Весь пол был усеян  клочьями  рваной
бумаги. Широкая кушетка разорена - цветастые подушки валялись как  попало,
а одна оказалась на полу в дальнем  углу  комнаты.  Кресло  у  стола  было
опрокинуто, на столе в беспорядке располагались блюда с подсохшей  едой  и
опять-таки грязные тарелки, а среди всего этого  торчала  початая  бутылка
вина. Еще  одна  бутылка,  оставив  за  собой  липкую  дорожку  на  ковре,
откатилась к стене. Бокал с остатками вина был почему-то только один,  но,
поскольку оконная портьера была содрана и висела на  последних  нитках,  я
как-то сразу предположил, что второй бокал улетел  в  распахнутое  настежь
окно.
     Мятая бумага валялась не только на полу, и не  вся  она  была  мятая.
Несколько листков белели на кушетке, рваные клочки попали в блюда с  едой,
и вообще  блюда  и  тарелки  были  несколько  сдвинуты  в  сторону,  а  на
освободившемся пространстве лежала целая пачка бумаги.
     Я сделал несколько  осторожных  шагов,  и  сейчас  же  что-то  острое
впилось мне в босую подошву. Это был кусочек янтаря, похожий  на  коренной
зуб с двумя корнями. Он был просверлен насквозь. Я опустился на  корточки,
огляделся и обнаружил еще несколько таких же кусочков, а остатки янтарного
ожерелья валялись под столом, у самой кушетки.
     Все еще на корточках я подобрал ближайший клочок бумаги  и  расправил
его на ковре. Это была половинка листа обычной писчей бумаги,  на  которой
кто-то изобразил стилом человеческое лицо. Детское лицо.