ащение  в
детство... В это я  не  верил.  Цель  была  практическая,  заранее  хорошо
продуманная,  и  достиг  ее  Абалкин,  не  возбудив  у  Глумовой   никаких
подозрений. Мне было ясно, что сама Глумова об этой цели ничего не  знает.
Ведь она тоже не поняла, что же было на самом деле...
     И оставался еще один вопрос, который мне следовало бы  выяснить.  Ну,
хорошо.  Они  вспоминали,  любили  друг  друга,  пили,  снова  вспоминали,
засыпали, просыпались, снова любили  и  снова  засыпали...  Что  же  тогда
привело  ее  в  такое  отчаяние,  на  грань  истерики?  Разумеется,  здесь
открывался широчайший простор для самых  разных  предположений.  Например,
связанных с привычками штабного офицера Островной Империи. Но могло быть и
что-нибудь другое. И это другое вполне могло оказаться весьма  ценным  для
меня. Тут я остановился в нерешительности: либо оставить  в  тылу  что-то,
может быть, очень важное, либо решиться  на  отвратительную  бестактность,
рискуя не узнать в результате ничего существенного...
     Я решился.
     - Майя Тойвовна, - произнес я, изо  всех  сил  стараясь  выговаривать
слова твердо. - Скажите, чем было вызвано такое ваше отчаяние, которому  я
был невольным свидетелем в прошлую нашу встречу?
     Я выговаривал эту фразу, не осмеливаясь глядеть  ей  в  глаза.  Я  не
удивился, если бы она тут же приказала мне убираться вон или  даже  просто
шарахнула меня видеофоном по голове. Однако она не  сделала  ни  того,  ни
другого.
     - Я была дура, - сказала она довольно спокойно.  -  Дура  истеричная.
Мне почудилось тогда, что он выжал меня, как лимон, и выбросил за порог. А
теперь я понимаю: ему и в самом деле не до меня. Для деликатности  у  него
не остается ни времени, ни сил. Я все требовала у него  объяснений,  а  он
ведь  не мог  мне ничего  объяснить.  Он же знает,  наверное,  что вы  его
ищете...
     Я встал.
     - Большое  спасибо,  Майя  Тойвовна,  -  сказал  я.  -  По-моему,  вы
неправильно поняли наши намерения. Никто  не  хочет  ему  вреда.  Если  вы
встретитесь с ним, постарайтесь, пожалуйста, внушить ему эту мысль.
     Она не ответила.



             3 ИЮНЯ 78-ГО ГОДА. КОЕ-ЧТО О ВПЕЧАТЛЕНИЯХ ЭКСЕЛЕНЦА

     С обрыва было видно, что  доктор  Гоаннек  за  отсутствием  пациентов
занят  рыбной  ловлей.  Это  было  удачно,  потому  что  до  его  избы   с
нуль-Т-нужником было ближе, чем до курортного клуба.  Правда,  по  дороге,
оказывается, располагалась пасека, которую я  опрометчиво  не  заметил  во
время своего первого визита, так что теперь мне пришлось спасаться, прыгая
через какие-то декоративные плетни  и  сшибая  на  скаку  декоративные  же
макитры и крынки. Впрочем, все обошлось благополучно. Я взбежал на крыльцо
с балясинами, проник в знакомую горницу и не садясь позвонил Экселенцу.
     Я думал отделаться коротким докладом, но разговор получился  довольно
длинный, так что пришлось вынести видеофон на крыльцо, чтобы  не  захватил
меня врасплох говорливый и обидчивый доктор Гоаннек.
     - Почему она там сидит? - спросил Экселенц задумчиво.
     - Ждет.
     - Он ей назначил?
     - Насколько я понимаю, нет.
     -  Бедняга...  -  проворчал  Экселенц.  Потом  он   спросил:   -   Ты
возвращаешься?
     - Нет, - сказал я. - У меня еще  остались  этот  Яшмаа  и  резиденция
Голованов.
     - Зачем?
     - В резиденции, - ответил я, -  сейчас  пребывает  некий  Голован  по
имени Щекн-Итрч, тот  самый,  который  участвовал  вместе  с  Абалкиным  в
операции "Мертвый мир"...
     - Так.
     - Насколько я понял из отчета Абалкина, у них сложились  какие-то  не
совсем обычные отношения...
     - В каком смысле - необычные?
     Я замялся, подбирая слова.
     - Я бы рискнул назвать  это  дружбой,  Экселенц...  Вы  помните  этот
отчет?
     - Помню. Понимаю, что ты хочешь сказать. Но ответь мне на  такой  вот
вопрос: как ты выяснил, что Голован Щекн находится на Земле?
     - Ну... это было довольно сложно. Во-первых...
     - Достаточно, - прервал он меня и замолчал выжидательно.
     До  меня  не  сразу,  правда,  но  дошло.  Действительно.  Это   мне,
сотруднику КОМКОНа-2 при всем  моем  солидном  опыте  работы  с  БВИ  было
довольно  сложно  разыскать  Щекна.  Что  же  тогда  говорить  о   простом
Прогрессоре Абалкине, который вдобавок двадцать лет проторчал  в  Глубоком
Космосе и понимает в БВИ не больше, чем двадцатилетний школяр!
     - Согласен, - сказал я. - Вы, конечно, правы. И все-таки согласитесь:
Задача эта вполне выполнима. Было бы желание.
     - Соглашаюсь. Но дело не только в этом. Тебе не приходило  в  голову,
что он бросает камни по кустам?
     - Нет, - сказал я честно.
     Бросать камни по кустам - в переводе с  нашей  фразеологии  означает:
Пускать по ложному следу,  подсовывать  фальшивые  улики,  короче  говоря,
морочить  людям  голову.  Разумеется,  теоретически  вполне   можно   было
допустить, что Лев Абалкин преследует некую вполне  определенную  цель,  а
все его эскапады с Глумовой, с Учителем,  со  мной  -  все  это  мастерски
организованный  фальшивый  материал,  над  смыслом  которого   мы   должны
бесплодно  ломать  голову,  попусту  теряя  время  и  силы  и   безнадежно
отвлекаясь от главного.
     - Не похоже, - сказал я решительно.
     - А вот у меня есть впечатление, что похоже, - сказал Экселенц.
     - Вам, конечно, виднее, - отозвался я сухо.
     -  Бесспорно,  -  согласился  он.  -  Но,  к  сожалению,  это  только
впечатление. Фактов у меня нет. Однако, если я не ошибаюсь, представляется
маловероятным, чтобы в его ситуации он вспомнил бы о  Щекне,  потратил  бы
массу сил, чтобы разыскать его, бросился бы в другое полушарие,  ломал  бы
там какую-нибудь комедию - и все это только  для  того,  чтобы  бросить  в
кусты лишний камень. Ты согласен со мной?
     - Видите ли, Экселенц, я не знаю его ситуации,  и,  наверное,  именно
поэтому у меня нет вашего впечатления.
     - А какое есть? - спросил он с неожиданным интересом.
     Я попытался сформулировать свое впечатление:
     - Только не разбрасывание  камней.  В  его  поступках  есть  какая-то
логика. Они связаны между собой. Более того, он все время применяет один и
тот же прием. Он не тратит времени и сил на выдумывание новых приемов - он
ошарашивает человека каким-то заявлением, а потом  слушает,  что  бормочет
этот ошарашенный... Он  хочет  что-то  узнать,  что-то  о  своей  жизни...
точнее, о своей судьбе. Что-то такое, что от него скрыли... - Я  замолчал,
а потом сказал: - Экселенц, он каким-то образом узнал, что с  ним  связана
тайна личности.
     Теперь мы молчали оба. На экране покачивалась веснушчатая  лысина.  Я
чувствовал, что  переживаю  исторический  момент.  Это  был  один  из  тех
редчайших случаев, когда мои доводы (не  факты,  добытые  мной,  а  именно
доводы, логические умозаключения) заставляли Экселенца  пересмотреть  свои
представления.
     Он поднял голову и сказал:
     - Хорошо. Навести Щекна. Но имей в виду, что нужнее всего ты здесь, у
меня.
     - Слушаюсь, - сказал я и спросил: - А как насчет Яшмаа?
     - Его нет на Земле.
     - Почему же? - сказал я. - Он  на  Земле.  Он  в  "Лагере  Яна",  под
Антоновом.
     - Он уже три дня, как на Гиганде.
     - Понятно, - сказал я, делая потуги быть ироничным. -  Это  же  надо,
какое совпадение! Родился в тот же день, что и  Абалкин,  тоже  посмертный
ребенок, тоже фигурирует под номером...
     - Хорошо, хорошо, - проворчал Экселенц. - Не отвлекайся.
     Экран погас. Я отнес видеофон на место и спустился  во  двор.  Там  я
осторожно  пробрался  через  заросли  гигантской  крапивы   и   прямо   из
деревянного нужника доктора Гоаннека шагнул под ночной дождь на берег реки
Телон.



                   3 ИЮНЯ 78-ГО ГОДА. ЗАСТАВА НА РЕКЕ ТЕЛОН

     Невидимая река шумела сквозь шуршание дождя где-то совсем рядом,  под
обрывом, а прямо передо мною мягко отсвечивал легкий  металлический  мост,
над  которым  светилось  большое  табло  на  линкосе:  "ТЕРРИТОРИЯ  НАРОДА
ГОЛОВАНОВ". Немного странно было видеть,  что  мост  начинается  прямо  из
высокой травы - не было к нему не только подъезда,  но  даже  какой-нибудь
паршивенькой тропинки. В двух шагах от  меня  светилось  одиноким  окошком
округлое приземистое здание казарменно-казематного вида. От  него  пахнуло
на меня  незабываемым  Саракшем  -  запахом  ржавого  железа,  мертвечины,
затаившейся смерти. Странные все-таки места попадаются  у  нас  на  Земле.
Казалось бы, и дома ты, и все уже здесь знаешь, и все привычно и мило, так
нет же - обязательно рано или поздно наткнешься на что-нибудь ни с чем  не
сообразное... Ладно. Что думает по поводу этого здания журналист Каммерер?
О! У него, оказывается, уже сложилось по этому поводу вполне  определенное
мнение.
     Журналист Каммерер отыскал в округлой стене дверь, решительно толкнул
ее и оказался в сводчатой комнате, где не было  ничего,  кроме  стола,  за
которым сидел, подперши подбородок кулаками, длинноволосый  юнец,  похожий
кудрями и нежным длинным  ликом  на  Александра  Блока,  нарядившегося  по
вычурной своей фантазии в яркое и пестрое мексиканское пончо. Синие  глаза
юнца встретили журналиста Каммерера взглядом, совершенно лишенным интереса
и слегка утомленным.
     - Ну  и  архитектура  здесь  у  вас,  однако!  -  произнес  журналист
Каммерер, отряхивая с плеч дождевые брызги.
     - А им нравится, - безразлично возразил Александр Б., не меняя позы.
     - Быть этого не может! -  саркастически  сказал  журналист  Каммерер,
озираясь, на что бы присесть.
     Свободных стульев в помещении не было, равно как и  кресел,  диванов,
кушеток  и  скамеек.  Журналист  Каммерер   посмотрел   на   Александра_Б.
Александр_Б. смотрел на него с прежним  безразличием,  не  обнаруживая  ни
тени намерения быть  любезным  или  хотя  бы  просто  вежливым.  Это  было
странно. Вернее, непривычно. Но чувствовалось, что  здесь  это  в  порядке
вещей.
     Журналист Каммерер уже открыл было рот, чтобы представиться,  но  тут
вдруг Александр_Б. с какой-то усталой покорностью опустил на свои  бледные
щеки длинные ресницы  и  с  механической  проникновенностью  транспортного
куббера принялся наизусть зачитывать свой текст:
     - Дорогой друг! К сожалению, вы проделали свой путь  сюда  совершенно
напрасно. Вы не найдете здесь абсолютно ничего для себя  интересного.  Все
слухи, которыми  вы  руководствовались,  направляясь  к  нам,  чрезвычайно
преувеличены. Территория народа Голованов ни в малейшей степени  не  может
рассматриваться как некий развлекательно-познавательный комплекс. Голованы
-  замечательный,  весьма  самобытный  народ  -  говорят   о   себе:   "Мы
любознательны, но вовсе не любопытны". Миссия Голованов представляет здесь
свой народ в качестве  дипломатического  органа  и  не  является  объектом
неофициальных контактов и уж тем более - праздного любопытства.  Уважаемый
друг! Самое уместное, что вы можете сейчас  сделать,  -  это  пуститься  в
обратный  путь  и  убедительно  объяснить  всем  вашим  знакомым  истинное
положение вещей.
     Александр Б. замолк и томно  приподнял  ресницы.  Журналист  Каммерер
пребывал перед ним по-прежнему, и это его, видимо, совсем не удивило.
     - Разумеется, прежде чем мы простимся, я отвечу на все ваши вопросы.
     - А вставать при этом вы  не  обязаны?  -  поинтересовался  журналист
Каммерер.
     Что-то вроде оживления засветилось в синих очах.
     - Откровенно говоря, да, - признался Александр_Б. - Но вчера я расшиб
колено, до сих пор болит ужасно, так что вы уж извините...
     - Охотно, - сказал журналист Каммерер и присел на  край  стола.  -  Я
вижу, вы замучены любопытствующими.
     - За мое дежурство вы - шестая компания.
     - Я один как перст! - возразил журналист Каммерер.
     - Компания есть счетное слово, - возразил Александр_Б., оживляясь еще
более. - Ну, например, как ящик. Ящик консервов. Штука ситца. Или  коробка
конфет. Ведь может так  случиться,  что  в  коробке  осталась  всего  одна
конфета. Как перст.
     - Ваши объяснения удовлетворили меня полностью,  -  сказал  журналист
Каммерер. - Но я не любопытствующий. Я пришел по делу.
     - Восемьдесят три процента всех компаний,  -  немедленно  откликнулся
Александр_Б., - являются сюда именно по делу. Последняя компания - из пяти
экземпляров, включая малолетних детей и  собаку,  -  искала  здесь  случая
договориться с руководителями миссии  об  уроках  языка  Голованов.  Но  в
огромном большинстве это собиратели ксенофольклора. Поветрие! Все собирают
ксенофольклор. Я тоже собираю ксенофольклор. Но у Голованов нет фольклора!
Это же утка! Шутник Лонг Мюллер выпустил книжонку на манер Оссиана, и  все
посходили с ума... "О лохматые древа,  тысячехвостые,  затаившие  скорбные
мысли свои в пушистых и теплых стволах! Тысячи тысяч хвостов у  вас  и  ни
одной головы!.." А у Голованов, между прочим, понятия хвоста  нет  вообще!
Хвост у них - орган ориентировки,  и  если  уж  переводить  адекватно,  то
получится не хвост, а компас... "О тысячекомпасовые  деревья!"  Но  вы,  я
вижу, не фольклорист.
     - Нет, - честно признался журналист Каммерер. -  Я  гораздо  хуже.  Я
журналист.
     - Пишите книгу о Голованах?
     - В каком-то смысле. А что?
     - Нет,  ничего.  Пожалуйста.  Не  вы  первый,  не  вы  последний.  Вы
Голованов-то когда-нибудь видели?
     - Да, конечно.
     - На экране?
     - Нет. Дело в том, что именно я открыл их на Саракше...
     Александр Б. даже привстал.
     - Так вы - Каммерер?
     - К вашим услугам.
     - Нет уж, это я к  вашим  услугам,  доктор!  Приказывайте,  требуйте,
распоряжайтесь...
     Я моментально вспомнил разговор Каммерера  с  Абалкиным  и  торопливо
пояснил:
     - Я всего лишь открыл их и не более того. Я вовсе  не  специалист  по
Голованам.  И  меня  интересуют  сейчас  не  Голованы  вообще,  а   только
один-единственный  Голован,  переводчик  миссии.  Так  что  если   вы   не
возражаете... Я пройду туда к ним?
     - Да помилуйте,  доктор!  -  Александр_Б.  всплеснул  руками.  -  Вы,
кажется, подумали, что мы здесь сидим,  так  сказать,  на  страже?  Ничего
подобного! Пожалуйста, проходите! Очень многие  так  и  делают.  Объяснишь
ему, что слухи, мол, преувеличены, он покивает, распрощается, а сам выйдет
- и шмыг через мост...
     - Ну?
     - Через некоторое время возвращается. Очень разочарованный. Ничего  и
никого не видел. Леса, сопки, распадки, очаровательные пейзажи - это  все,
конечно, есть, а Голованов нет. Во-первых,  Голованы  ведут  ночной  образ
жизни, во-вторых, живут они под землей, а самое главное - они  встречаются
только с теми, с кем хотят встречаться. Вот на  этот  случай  мы  здесь  и
дежурим - на положении, так сказать, связных...
     - А кто это - вы? - спросил журналист Каммерер. - КОМКОН?
     - Да. Практиканты. Дежурим здесь по очереди. Через нас идет  связь  в
обе стороны... Вам кого именно из переводчиков?
     - Мне нужен Щекн-Итрч.
     - Попробуем. Он вас знает?
     - Вряд ли. Но скажите ему, что я  хочу  поговорить  с  ним  про  Льва
Абалкина, которого он знает наверняка.
     - Еще бы! - сказал Александр Б., и придвинул к себе селектор.
     Журналист  Каммерер  (да,  признаться,  и  я  сам)   с   восхищением,
переходящим в благоговение,  наблюдал,  как  этот  юноша  с  нежным  ликом
романтического поэта вдруг дико выкатил глаза и, свернув  изящные  губы  в
немыслимую трубку, защелкал, закрякал, загукал, как тридцать три  Голована
сразу (в мертвом ночном лесу, у развороченной бетонной дороги,  под  мутно
фосфоресцирующим небом Саракша), и очень уместными казались  эти  звуки  в
этом сводчатом казематно-пустом  помещении  с  шершавыми  голыми  стенами.
Потом он замолчал  и  склонил  голову,  прислушиваясь  к  сериям  ответных
щелчков и  гуканий,  а  губы  и  нижняя  челюсть  его  продолжали  странно
двигаться, словно он держал  их  в  постоянной  готовности  к  продолжению
беседы. Зрелище это было скорее неприятное, и журналист Каммерер при  всем
своем благоговении счел все-таки более деликатным отвести глаза.
     Впрочем, беседа продолжалась не слишком долго. Александр_Б. откинулся
на спинку  стула  и,  ловко  массируя  нижнюю  челюсть  длинными  бледными
пальцами, произнес, чуть задыхаясь:
     - Кажется, он согласился. Впрочем, не хочу вас слишком  обнадеживать:
Я вовсе не уверен, что все понял правильно. Два смысловых слоя  я  уловил,
но, по-моему, там был еще и третий... Короче говоря, ступайте через  мост,
там будет тропинка. Тропинка идет в лес. Он вас там встретит.  Точнее,  он
на вас посмотрит... Нет. Как бы это сказать... Вы знаете,  не  так  трудно
понять Голована, как трудно его перевести. Вот,  например,  эта  рекламная
фраза: "Мы любознательны, но не любопытны".  Это,  между  прочим,  образец
хорошего перевода. "Мы не  любопытны"  можно  понимать  так,  что  "мы  не
любопытствуем попусту", и в то же самое время - "мы для вас  неинтересны".
Понимаете?
     - Понимаю, - сказал журналист Каммерер, слезая со стола. - Он на меня
посмотрит, а там уж решит, стоит ли  со  мной  разговаривать.  Спасибо  за
хлопоты.
     - Какие хлопоты! Это моя приятная обязанность... Подождите,  возьмите
мой плащ, дождь на дворе...
     - Спасибо, не надо, - сказал журналист Каммерер и вышел под дождь.



                   3 ИЮНЯ 78-ГО ГОДА. ЩЕКН-ИТРЧ, ГОЛОВАН

     Было по местному времени около трех  часов  утра,  небо  было  кругом
обложено, а лес был густой, и этот ночной мир казался мне серым, плоским и
мутноватым, как скверная старинная фотография.
     Конечно, он первым обнаружил меня и, наверное, минут  пять,  а  может
быть  и  все  десять,  следовал  параллельным  курсом,  прячась  в  густом
подлеске. Когда же я наконец заметил его, он понял это почти  мгновенно  и
сразу оказался на тропинке передо мною.
     - Я здесь, - объявил он.
     - Вижу, - сказал я.
     - Будем говорить здесь, - сказал он.
     - Хорошо, - сказал я.
     Он сейчас же сел, совершенно как собака, разговаривающая с  хозяином,
крупная, толстая, большеголовая собака  с  маленькими  треугольными  ушами
торчком, с большими круглыми глазами под массивным, широким лбом. Голос  у
него был хрипловатый, и говорил он без малейшего акцента, так  что  только
короткие рубленые фразы и несколько  преувеличенная  четкость  артикуляции
выдавали в его речи чужака. И еще -  от  него  попахивало.  Но  не  мокрой
псиной, как можно было бы  ожидать,  запах  был  скорее  неорганический  -
что-то вроде нагретой канифоли.  Странный  запах,  скорее  механизма,  чем
живого существа. На Саракше, помнится, Голованы пахли совсем не так.
     - Что тебе нужно? - спросил он прямо.
     - Тебе сказали, кто я?
     - Да. Ты - журналист. Пишешь книгу про мой народ.
     - Это не совсем так. Я пишу книгу о Льве Абалкине. Ты его знаешь.
     - Весь мой народ знает Льва Абалкина.
     Это была новость.
     - И что же твой народ думает о Льве Абалкине?
     - Мой народ не думает о Льве Абалкине. Он его знает.
     Кажется, здесь начинались какие-то лингвистические болота.
     - Я хотел спросить: как твой народ относится к Льву Абалкину?
     - Он его знает. Каждый. От рождения и до смерти.
     Мы с журналистом Каммерером посоветовались и решили пока оставить эту
тему. Мы спросили:
     - Что ты можешь рассказать о Льве Абалкине?
     - Ничего, - коротко ответил он.
     Вот этого я  боялся  больше  всего.  Боялся  до  такой  степени,  что
подсознательно отвергал саму возможность такого положения  и  был  к  нему
совершенно не готов. Я  растерялся  самым  жалким  образом,  а  он  поднес
переднюю лапу к морде  и  принялся  шумно  выкусывать  между  когтями.  Не
по-собачьи, а так, как это делают иногда наши кошки.
     Впрочем, у меня хватило самообладания. Я вовремя сообразил, что  если
бы эта псина-сапиенс действительно не хотела иметь со мной никакого  дела,
она бы просто укл