на
солнце, неумолимо сползающее  к  горизонту. Кроме экипажей, вокруг самолетов
толкались  и  мешали  друг  другу  еще  десятка полтора человек,  военных  и
штатских.  Они по очереди  неловко влезали  в  кабины, где и  без того было
тесно от заполнявших их приборов, баллонов и проводов, всевозможных кранов и
циферблатов,  что-то крутили, отвинчивали, рассматривали, протирали и  снова
завинчивали,  спорили  вполголоса  и,  отдуваясь  и  обмахиваясь  платками,
выбирались наружу, чтобы, походив вокруг самолетов, опять кинуться в кабины
и  крутить,  протирать,  завинчивать без  конца.  Зашло  солнце,  вспыхнули
прожекторы,   и  возня  на  аэродроме   сделалась  еще  более  суетливой   и
напряженной.
     В одиннадцать  часов адмирал Брэйв категорически потребовал, чтобы все
-- пилоты,  научные работники  и военные  наблюдатели --  отдохнули хотя бы
несколько часов  перед  операцией. Аэродром опустел, но вряд  ли кто из  них
сомкнул глаза в  эту ночь:  то, что  предстояло,  было слишком  серьезно  и
страшно. Никто не  знал, как будет  вести себя  проклятая  штука,  ожидающая
своего часа на далеком бетонированном берегу.
     ...Ровно в  два  часа  ночи слабо  хлопнул  выстрел, и  в  черное  небо
медленно  поднялась  яркая красная ракета. И  сейчас же  заревели моторы. На
залитый прожекторным светом  аэродром выбегали люди, поспешно карабкались по
алюминиевым лестницам и скрывались в  кабинах.  Последним в первый на старте
самолет  поднялся  адмирал Брэйв.  Он  оглядел аэродром,  выплюнул  потухшую
сигарету и захлопнул за  собой дверцу. Поднялась  еще  одна ракета, на этот
раз зеленая. Самолеты, тяжело переваливаясь, выползали на взлетную дорожку,
стремглав бросались в непроглядную тьму над океаном и брали курс на север.
     Адмирал,  поминутно поглядывая на хронометр, сидел  рядом со штурманом.
За  его спиной  копошились  у своих приборов авторы и экзаменаторы новейшего
ядерного  оружия--  ученые и инженеры. В самолете адмирала  их  было  пятеро
(десять других  летели,  на  остальных  самолетах).  В  кабине слышны  были
обрывки разговоров:
     -- Включите Гейгера...
     -- Обычный  фон... Около  трехсот  каунтов... ( Каунт -- единица  счета
заряженных частиц, проходящих через приборы, которыми измеряют радиацию.)
     -- Космические лучи, разумеется...
     -- Какая высота?
     -- Двадцать тысяч футов. (Шесть тысяч метров)
     -- Не мало ли?
     -- Не бойтесь, коллега...
     Прошло полчаса. Автоматический прибор, вычерчивающий курс, повел линию
в обход обреченного атолла на расстоянии около двухсот километров от него.
     --  Подойдите  километров на пятьдесят ближе, -- сквозь  зубы  процедил
адмирал.
     -- Слушаюсь, сэр, -- отозвался штурман и передал команду пилотам.
     Теперь  самолет  пошел  вокруг объекта  "15"  по суживающейся спирали,
постепенно  приближаясь к нему.  Адмирал посмотрел  на  хронометр. Еще минут
пятнадцать... Он выпрямился, чтобы рубашка отстала от мокрой спины. Закурил
сигарету и сразу  же бросил.  Голоса позади  смолкли.  Еще десять минут... А
вдруг ничего не будет? Что, если эти ученые что-нибудь  перепутали? Осталось
пять минут.
     -- Какой ветер, штурман? -- спросил адмирал.
     -- Запад-северо-запад, сэр.
     -- Не забудьте:  держаться только с  наветренной стороны... Всем надеть
очки!
     Три   минуты,   две...   Лицо   штурмана   в   черных   очках   кажется
мертвенно-бледным. Адмирал поспешно надевает очки-консервы.
     -- Внимание!
     Застрекотали киносъемочные аппараты. И в то же мгновение стало светло.
     Сквозь  густо-черные  окуляры  отчетливо были  видны окаменевшие  лица,
приборы и  аппаратура  в  кабине, рябая  поверхность океана и серые  полосы
слоистых  облаков  за окном.  Свет  бил  из-за  восточного  горизонта. Через
несколько секунд он померк,  и  снова  все потемнело.  Адмирал сорвал  очки,
крякнул  и заслонил  глаза.  Так, вероятно, бывает с тем,  кто заглядывает в
доменную печь.
     Первая  минута;  Над  горизонтом  поднялся  быстро  увеличивающийся  в
размерах ослепительный желто-оранжевый шар.
     Вторая  минута. Шар  поднялся выше. Диаметр его около километра, высота
-- примерно три километра.  Смотреть на него  без очков  все еще трудно,  но
можно разглядеть на его поверхности темные прослойки.
     Третья   минута.   Шар    продолжает   стремительно    подниматься   и
увеличиваться.  Цвет  его  стал  кроваво-красным,   темные  полосы  и  пятна
обозначились резче. Из-за горизонта появились клубящиеся облака раскаленного
пара.
     Пятая  минута. Шар  теряет  правильную форму и  превращается  в пухлое
багровое облако, похожее  на  солдатскую каску.  Диаметр  облака  -- восемь
километров, высота -- двенадцать километров. Облако тянет за собой огромный
хвост пара и пыли.
     Десятая   минута.  Облако  раздается  вширь.   Теперь   оно  напоминает
исполинский  гриб  на  скрученной  клочковатой   ножке.  У  основания  гриба
громоздятся тучи пара.
     Пятнадцатая минута. Шляпка  гриба расплылась в веретенообразную  массу,
над которой вырастает второй гриб. Высота верхнего гриба -- двадцать пять --
тридцать километров.
     Через полчаса  над океаном  неподвижно встал невиданной высоты  прямой
столб  серебристо-серого  цвета. Вершина  его  упиралась в туманное  пятно,
расползавшееся  где-то   в  ионосфере,  на  высоте  ста  --  ста  пятидесяти
километров над океаном.
     Адмирал   откинулся  на  спинку   кресла  и  перевел  дыхание.   Ученые
лихорадочно возились у своих приборов. Были слышны их отрывистые возгласы:
     -- Двадцать пять тысяч... тридцать...
     -- Температура падает медленнее, чем мы рассчитывали, Джеймс.
     -- Оставьте этот спектрограф в покое...
     -- Здесь что-то не так, джентльмены!
     -- Ага! Радиоуглерод... Позвольте, а это еще что такое?
     -- Восемьдесят тысяч каунтов!
     -- Пора выбираться отсюда...
     -- Ни за  что, пока я не  кончу! Внезапно  самолет  сильно  встряхнуло.
Встревоженный адмирал приказал лечь на обратный курс. И тут кто-то крикнул:
     -- Атолл горит!
     Сквозь облака пара у  основания огненного столба мерцало красно-желтое
пятно. Это горел, рассыпался  и  тончайшим прахом  уносился  внутрь  столба
обреченный атолл;
     Он продолжал гореть и под водой.

     Чарли и Дик, убаюканные легкой  качкой, спали и счастливо улыбались во
сне.  Им снилось, что они стали миллионерами. У  них есть своя строительная
контора,  и строят они только огромные башни с алюминиевыми  колпаками. Сам
человек в тропическом шлеме почтительно здоровается с ними  и предлагает им
виски с содовой и консервированное пиво.

        "КВАДЖЕЛЕЙН"

     -- Проклятый ветер... Ну кто бы мог подумать? Адмирал Брэйв раздраженно
ткнул окурок сигары в красивую большую раковину, служившую пепельницей.
     -- Одному богу известно, что получится из всего этого...
     Полковник Смайерс насупился. Генерал Коркран усмехнулся, показав мелкие
желтоватые зубы, и откинул со лба жидкую, влажную от испарины прядь.
     --  Ничего,  адмирал.  Вы еще должны благодарить  бога, что  ветер был
западный. Представляете,  что  бы  было,  если  бы ему  вздумалось подуть  с
севера? Как раз в эту сторону, на Кваджелейн?
     -- Тогда прежде  всего  досталось бы вашему великолепному теплоходу...
"Санта-Круц", или как его там...
     -- Вот именно.  И хлопот  было бы много больше. Лучшее из  двух зол --
меньшее. Брэйв вздохнул:
     -- Боюсь,  хлопот нам  хватит  и  теперь. Ведь на  Ронгелапе была  наша
метеостанция. Четырнадцать нижних чинов и лейтенант.
     -- И они...
     -- Попались. Точно так же, как и туземцы.
     -- Черт побери, --  пробормотал Смайерс, вертя  зажигалку, -- не хотел
бы я быть на  их месте. Но,  боюсь, я не совсем понимаю, что же произошло...
Неужели все это наделала наша бомба?
     -- Нет,  -- желчно сказал Коркран, -- это не наша  бомба. Это последнее
великое противостояние Марса. Не будьте таким... э-э... младенцем,  Смайерс.
Дело серьезное.
     Брэйв  исподлобья  взглянул  на  него,  но  промолчал. Смайерс обиженно
поджал губы:
     -- Я, разумеется,  не ученый.  Я только  строитель. Но...  полагаю, как
участник операции, я  мог  бы  рассчитывать  на...  на более  вразумительное
объяснение. Ронгелап...  туземцы, метеостанция -- и наша  бомба!  И при чем
здесь ветер, скажите на милость?
     Коркран  снял  очки, достал  из  нагрудного  кармана кусочек  замши  и
принялся  протирать  стекла.  Без  очков  и  тропического  шлема, за который
Смайерс   втихомолку   называл    его    "английским    резидентом",   лицо
генерала-ученого стало каким-то детским и растерянным.
     -- Хорошо, Смайерс, попробую объяснить вам  популярно. Полмесяца назад
мы  произвели  взрыв  нашего  устройства --  так?  Я  не  буду  вдаваться  в
подробности термоядерного процесса, это долго и скучно. Главное то, что  над
местом взрыва возникло, по-видимому,  плотное облако радиоактивных продуктов
взрыва.  И  ветер  понес это  облако  на  северо-восток. К  счастью,  --  на
северо-восток,  а не  на юг, не сюда, на Кваджелейн.  Но и на северо-восток
было достаточно плохо. На пути облака оказался атолл Ронгелап с населением в
две сотни канаков и с нашей метеостанцией...
     -- Понятно, понятно, -- проворчал  Смайерс. -- Они все заболели атомной
горячкой... Искренне благодарен вам, мистер Коркран. -- Он подумал и добавил
с  глубокомысленным  видом: --  За границей, должно быть, теперь поднимется
бешеный шум.  Но ведь никто не мог  предположить  таких последствий, как вы
думаете?
     Коркран водрузил очки на нос и надменно взглянул на него:
     -- Считается, что мы должны были учесть все, -- даже невозможное.
     Брэйв  отсутствующим взглядом смотрел куда-то поверх  головы генерала,
неслышно  барабаня  пальцами по столу. Он никогда  не любил  дельцов,  перед
которыми ему приходилось  пресмыкаться, и ученых, от которых в  той или иной
степени зависела мощь армии и  флота. Вдвойне несимпатичны были ему дельцы и
ученые в мундирах,  как этот Смайерс и Коркран. Но сейчас  они делили с  ним
ответственность   за  то,  что  произошло.   Его   неприятности   были  их
неприятностями.   Он   закурил   новую   сигару   и   благосклонно   кивнул
генералу-физику:
     -- Вполне с вами  согласен,  Коркран. В таких делах всегда есть риск...
большой риск. Смайерс вздохнул:
     -- Интересно, в  каком они сейчас состоянии? -- Кто? -- Те... туземцы и
служащие метеостанции.
     --  А...  не  знаю,  право,  -- сказал Брэйв.  -- Их привезли сюда,  на
Кваджелеин,  и  разместили  в  гарнизонном госпитале.  Ими занимается некто
Нортон,  полковник,  сотрудник АВСС  (комиссия  по  наблюдению за  жертвами
атомной  бомбы.  Создана в Японии после взрыва  атомных бомб  в Хиросиме  и
Нагасаки (август 1945 года)).  Я вызвал его из  Японии  и он прилетел  через
день после взрыва.
     -- Большой специалист? -- Говорят, лучший в  мире. -- Еще бы! --  хмуро
проворчал Коркран, --  Почти десять лет возится с японцами, пострадавшими в
Хиросиме и Нагасаки. Должен же он чему-нибудь научиться за это время...
     --  Он будет  здесь  через час, я думаю,  --  сказал Брэйв.  -- Кстати,
Коркран,  вы, кажется,  принимали  участие в  испытаниях  первой водородной
бомбы в пятьдесят втором. Случилось ли тогда что-нибудь подобное?
     -- Нет, все прошло нормально.
     -- И чем вы это объясняете?
     Коркран пожал плечами: ..
     --  Эти  водородные  бомбы  --  капризные  штуки.  Чрезвычайно  трудно
предсказать все последствия  взрыва,  Понимаете... слишком  много факторов,
которые трудно или невозможно учесть заранее.
     -- Например?
     --  Гм...  Форма оболочек, их  толщина... материал. Гм...  Расположение
урановых запалов... Мало ли что... Кстати, почему вы называете их бомбами?
     -- То есть...
     -- "Бомбы"! -- Коркран презрительно фыркнул. -- Даже то чудище, которое
мы испытывали сейчас, весило  со всеми приспособлениями около сорока тонн. А
в пятьдесят втором  это был чудовищный, неуклюжий  фургон весом в семьдесят
тонн,  и  будь  я  проклят,  если  кто-нибудь  знал заранее,  что  из  него
получится!
     Смайерс  с  любопытством   взглянул  на  генерала,  На  лице  которого
изображалась смесь самодовольства и крайней степени брезгливости.
     --  Значит, можно ожидать, что следующий экземпляр  будет уже настоящей
бомбой?
     -- Возможно. Видите  ли, господа, первая  термоядерная установка  была
чрезвычайно примитивной по  конструкции.  Смесь жидкого  дейтерия и  жидкого
трития,    устройства   для    их    хранения,   необычайно   громоздкие   и
нерентабельные... Сейчас  мы испытали более совершенный образец; Основой  в
нЕм было твердое вещество - соединение лития с дейтерием и тритием.
     Брэйв зевнул.
     --  К сожалению, --  проговорил  он, -- первенство здесь принадлежит не
вам.
     -- Русским? -- спросил Смайерс. -- Увы, да.
     Генерал Коркран покраснел.
     --  Ничего нет удивительного!  -- сердито выкрикнул он.--  Они  тоже не
зевают, да никогда и не зевали, если
     вам угодно знать.
     -- А! --  сказал  Брэйв.  --  Вот и Нортон! В  комнату  вошел  высокий,
худощавый  человек с утомленным лицом, в  коротких  штанах  и простой серой
рубашке с засученными рукавами.
     --  Позвольте  вас познакомить, господа. Полковник  Нортон  --  генерал
Коркран...
     -- Мы уже  знакомы... во  всяком случае,  -- заочно, -- буркнул Коркран
кивая.
     -- Полковник Нортон -- полковник Смайерс.
     -- Очень рад, сэр, -- сказал Смайерс.
     -- Ну, как у вас там? -- спросил Брэйв, когда Нортон опустился в кресло
у окна.
     -- Никто  не умер?  --  насмешливо процедил Коркран. Нортон внимательно
взглянул на него, затем посмотрел на Брэйва:
     -- Я думаю, все в порядке, сэр. Опасности нет никакой.
     -- Слава тебе, господи, -- сказал Брэйв.
     --  Хорошо, что вы  вызвали меня сразу же, --  продолжал Нортон. --  Я
успел произвести полную дезактивацию, промывание желудков и прочее...
     -- Воображаю! -- хмыкнул Коркран.  -- Думаю,  что теперь можно поручить
лечение   вашим  местным  врачам.  Я   дал  необходимые  инструкции,  и  они
справляются превосходно... Одним словом, если дело только в этих беднягах с
Ронгелапа, то все в порядке.
     -- Что вы имеете в виду? -- нахмурился Брэйв.
     -- Не пугайте адмирала, доктор! -- насмешливо осклабился Коркран. - Он
и   так  достаточно  переволновался  из-за  этих  несчастных   канаков.   Вы
представляете, что теперь будет с мировым общественным мнением?
     -- Черт бы его побрал! -- с большим чувством сказал Брэйв.
     -- Не  знаю, джентльмены...  -- Нортон встал. --  Для меня человеческая
жизнь  есть  человеческая  жизнь, не  меньше.  Независимо  от  общественного
мнения. Лучевые удары -- это очень  болезненно и очень  опасно. Вряд ли. они
могут быть темой для шуток...
     Он шагнул  к  двери, но  в  этот момент на  пороге появился  лейтенант
Погги, адъютант Брэйва.
     --  Прошу  прощения,  сэр,  --  сказал  он. -- Радиограмма  полковнику
Нортону.
     -- Откуда? -- удивленно спросил Нортон, протягивая руку за листком.
     -- Из Токио.
     Нортон торопливо развернул бланк.
     -- Черт... -- хрипло сказал он.
     -- Что? Что  случилось?  -- Брэйв медленно  поднялся, опираясь руками о
стол.
     Нортон протянул адмиралу радиограмму:
     -- Мне надо немедленно возвратиться в Японию. Наступила тишина. Наконец
Брэйв  осторожно  положил  желтый  листок   на  стол  и  провел  ладонью  по
побледневшему лицу.
     -- Так, -- проговорил он. -- Ну что  ж... Погги! (Адъютант выжидательно
глядел на адмирала.) Мой самолет -- для мистера Нортона. В Токио, сейчас же!


        " * ЧАСТЬ 2. НЕБО ГОРИТ. * "

        "новый год"

     Для японца --  во всяком случае,  для японца, не потерявшего  голову и
уважение к традициям в неразберихе войны и в сутолоке жизни больших городов,
-- Новый  год -- всегда событие  исключительной  важности. Те, кто в полночь
тридцать первого  декабря с благоговением прислушивается  к  звонким ударам
храмового  колокола,  знают,  что  с последним,  сто  восьмым  ударом,  все
неприятности, пережитые в  старом году, исчезают,  рассеиваются, как дурной
сон, и жизнь снова начинает сиять  чистым светом радости и надежд. Поэтому к
встрече нового,  1954 года, или  29 года  эры  СЕва (В Японии летоисчисление
ведется  не по  европейскому образцу, а по годам правления императоров.  Эра
Сева началась со вступлением на престол императора Хирохито в 1926 году), в
семье Сюкити  Кубо-сава готовились по всем  правилам. Накануне  старая  КиЕ,
маленькая  Ацу   и  Умэ  тщательно  и  ревностно  провели  "сусу-хараи"  --
традиционную уборку дома:  известно, что счастье и удача нового года входят
только  в  чистый  дом.  На  улице,  перед входом в дом,  были  установлены
красивые  "кадо-маду"  --  каждая  из трех  косо срезанных  стволов бамбука,
украшенных ветками  сосны  и сливы,  --  символизирующие пожелание здоровья,
силы и смелости. Над  дверью красовался внушительный "симэ-нава" -- огромный
жгут соломы, охраняющий дом от всякого  зла и несчастья. Кладовая была полна
съестных  припасов,  праздничных  кушаний и  напитков,  которыми  хозяину  и
домочадцам предстояло  угощаться  и  угощать  в  течение всей первой  недели
января; в шкафу  для каждого  члена семьи было приготовлено  свежее белье и
новая одежда.  А в самой большой и светлой комнате стоял  низенький столик,
покрытый  двумя листами  чистой бумаги,  на  котором лежали друг на  друге,
увенчанные аппетитным красным омаром,  два "кагами-моти" -- символы  удачи
-- круглые пироги из толченого отваренного риса. Им предстояло пролежать до
одиннадцатого января, чтобы затем быть добросовестно съеденными.
     Короче говоря, праздник обещал  быть по-настоящему радостным и веселым,
как это принято в каждой семье порядочного японца.
     Сам  Сюкити Кубосава, в прошлом  ефрейтор корпуса  береговой обороны, а
ныне радист рыболовной шхуны "Дай-дзю Фукурю-мару", что в  переводе означает
"Счастливый Дракон No  10", считал  себя человеком передовым и  не придавал
какого-либо  значения  декоративной   стороне  новогоднего  праздника.  Но,
во-первых, эта сторона кое-что  значит  для  торжественного настроения,  без
которого  немыслимы  праздники  подобного  рода;  во-вторых,  как  и  всякий
истинный японец, Кубосава был немного суеверен и втихомолку верил в чудесные
свойства  "кадо-мацу", "симэ-нава" и прочих  атрибутов встречи  Нового года.
Поэтому он  никогда не  мешал теще, этому великому, известному всему Коидзу
знатоку старых  обычаев, действовать  по-своему. И  КиЕ старалась  в полную
меру знаний и способностей.
     Шумная,  суетливая,  она  успевала  работать   сама,  давать  указания
маленькой Ацу и старшей внучке  и отвечать на бесконечные вопросы семилетней
Ясуко.
     Кубосава,  расположившись  на  чистой  циновке  с газетой  в  руках,  с
любопытством  прислушивался к разъяснениям старухи по поводу "кагами-моти".
Оказывается,  эти  круглые  сухие  ковриги  делаются  по  образу  и  подобию
счастливого  зеркала,  при  помощи  которого  в  незапамятные  времена боги
выманили из пещеры обиженную богиню света Аматэрасу.
     -- А  почему? --  спросила  Ясуко. -- Как  же? Разве  Ясу-тян  (Тян  --
суффикс, придающий японским именам уменьшительно-ласкательный  оттенок)  не
знает, что солнышко приносит нам свет и тепло? Солнышко и есть сама великая
Аматэрасу, наша прародительница. Она дает  нам свет и счастье. Вот бабушка и
испекла кагами-моти, чтобы в новом году в наш дом пришло счастье...
     -- И сусу-хараивы тоже делаете для этого?
     -- Конечно! Нельзя пыль и грязь переносить из старого года в новый. Не
будет удачи.
     -- Значит, в  прошлом  году мать  убрала дом не так,  как надо... -- не
удержался Кубосава.
     --  Что  вы,  что  вы,  Сюкити-сан! (Сан  -- суффикс,  употребляемый  в
японских именах при почтительном обращении.) Нельзя так говорить  -- уда