тсутствия у этой самой матушки паспорта, как и у  других
землянинских порожденцев, то Федор Петрович уверил Тригорьева, что  вопрос
этот в срочном порядке решается на самом верху избудет решен положительно,
так что надо только потерпеть еще  немного;  а  Федор  Петрович  был,  без
сомнения, человеком уважаемым и информированным). Да, любовь, как  понимал
капитан Тригорьев, дело житейское, а в общем-то им самим виднее, по  таким
вопросам в милицию не обращаются.
   И вот они втроем находились в лабораторном  подвале;  а  вернее,  почти
вчетвером уже - Витя Синичкин должен был появиться с минуты на минуту.  Он
лежал в ванной сейчас, под непрозрачным колпаком, где-то уже совсем близко
был к появлению в этом не самом уютном из миров,  -  но  все-таки  что-то,
вероятно, влекло их сюда  из  того  края,  где  же  несть  ни  печали,  ни
воздыхания... Горела только одна  лампочка,  на  столике,  так  что  стоял
полумрак, цилиндр в  углу  как-то  волнами  гнал  тепло,  что-то  журчало,
шуршало, иногда как бы даже попискивало, словно мышка - но от мышей и крыс
лаборатория была изолирована надежно, их отсюда  давно  уже  вытравили  по
всей науке. Тригорьев замер, совсем потеряв как  будто  ощущение  времени,
Землянин целиком, казалось, переместился в другой мир, в котором только  и
существовало, что несколько приборов, от которых он сейчас  не  отрывался;
девушка же по имени Сеня стояла близ Тригорьева, дыхание ее было легким  и
таким же невесомым - шепот, которым  она  капитана  предупредила:  "Совсем
немного осталось, вот  сейчас,  сейчас...".  Землянин  не  разгибаясь  над
приборами, поднял руку - то  ли  просил  полной  тишины,  то  ли  объявлял
готовность. И, словно это он аппаратам подал команду - всякий шелест вдруг
стих, все умолкло, какие-то светлячки погасли,  какие-то  новые  зажглись,
потом оглушительно (по ощущению) заскрипело  -  и  рычаги  стали  медленно
поднимать колпак, будто крышку ювелирной коробочки, в которой на  атласной
подушечке  лежит  драгоценность;  так  и  здесь  было  -  лежала   великая
драгоценность, человек лежал; только не на атласной подушке, а в  каком-то
растворе,  словно  в  жирном  и  густом  бульоне.  Наверное,  атлас  лучше
смотрелся бы; но человек и рождается не в атласе, когда появляется на свет
впервые - и сейчас, рождаясь вторично,  тоже  в  чем-то  таком  купался  -
однако же не зря ведь сказано поэтом: "Когда б вы знали,  из  какого  сора
растут стихи..." Вот и люди тоже.
   Негромко щелкнул выключатель; тихо зашуршал насос, высасывая  жидкость;
и вот человек лежал уже на дне. Из трубы со  множеством  отверстий  (труба
эта огибала ванну изнутри поверху) наискось ударили вниз  струйки,  омывая
тело, очищая кожу, и вот уже стало можно смотреть на  него  без  некоторой
невольной брезгливости. Землянин теперь только  поднял  глаза,  глянул  на
тело, потом перевел взгляд на Тригорьева, усмехнулся едва заметно и поднял
брови, как бы спрашивая: ну как,  узнаешь?  Тригорьев  шагнул  к  ванне  и
посмотрел уже пристально, серьезно, по-деловому.
   Никаких сомнений не было: точно, Витя Синичкин  лежал  там.  Совершенно
такой, каким  был  в  жизни:  с  короткими,  ежиком  стриженными  светлыми
волосами,  округлым  приятным  лицом,  слегка  вздернутым  носом,   хорошо
развитыми мускулами (при жизни Витя постоянно следил за  своей  физической
формой, служба того требовала, да и нравилось ему  быть  сильным,  ловким,
быстрым - а кому бы это не понравилось?)  -  и  со  всеми  другими  своими
несомненными приметами, и тою в том числе, о  которой  Тригорьев  невольно
подумал: "Не след бы девушке глядеть, без  привычки..."  Но  тут  Землянин
извлек уже откуда-то чистую простыню, развернул,  взмахнув  в  воздухе,  и
поспешил накрыть тело - но не с головой, как накрывают покойников, а  лишь
до подбородка, как человека спящего. Тело можно разглядывать  как  угодно,
трогать руками, резать, зарывать в землю или  сжигать;  спящего  можно,  в
крайнем случае, разбудить -  осторожно,  чтобы  не  напугать  нечаянно,  а
мягко, ласково вывести из сна...
   Пока в ванне лежало именно тело, не человек  еще,  хотя  бы  и  спящий:
ничто не двигалось, грудь не дышала, кожица не подрагивала в  тех  местах,
где бьются у живого пульсы, закрытые глаза не суетились  под  веками,  как
бывает,  когда  снится  что-то.  Тригорьеву  не  раз  приходилось   видеть
мертвецов, и вовсе не только своею смертью повергнутых; и он сразу  понял,
что тело не живет, и испугался, что у Землянина на этот раз не получилось,
и может быть, как раз оттого, что он, Тригорьев,  пришел  посмотреть:  кто
его знает, дело ведь тонкое... Он  уже  собрался  что-то  сказать,  просто
чтобы нарушить застывшую тишину, но девушка ветерком подышала ему  в  ухо:
"Сейчас...  сейчас  вот..."  И  вдруг  не  удержалась  и  хоть  тихо,   но
вскрикнула: что-то шевельнулось в ванне - не тело, нет, что-то  маленькое,
яркое, какое-то пятнышко ожило, оторвалось от ванны, поднялось  в  воздух,
пересекло полосу  света  от  настольной  лампы,  и  все  узнали:  бабочка!
Неизвестно откуда взялась здесь  бабочка,  вспорхнула  и  полетела.  И  не
успели еще  люди  опомниться  от  неожиданности,  как  с  телом  произошла
какая-то перемена. Нельзя было сразу  сказать  какая:  так  же  неподвижно
лежало оно, и в той же позе, и по-прежнему лишь голова с чуть потемневшими
от влаги волосами виднелась из-под простыни, и не замечалось  дыхания;  но
почему-то вдруг очевидно стало: жив! Жив! Тригорьеву захотелось кинуться к
другу, обнять, поцеловать - от радости, из благодарности за то, что ожил -
как будто  сделал  этим  одолжение  стоявшим  здесь  людям,  не  наоборот;
впрочем, если о самом Тригорьеве говорить,  то  и  в  самом  деле  большую
услугу ему оказал опер Витя, великий груз  снял  с  души...  Капитан  едва
совладал  с  собой  -  а  Витя  уже  дышал!  Открыл  глаза.  Миг   смотрел
бессмысленно. Потом негромко произнес: "Э?"  и  стал  водить  открывшимися
глазами, никак не разумея, видимо, как, и почему, и где он вдруг оказался,
и почему в ванне, и кто эти люди вокруг него. На Тригорьеве взгляд Виктора
на миг остановился, скользнул дальше, но  морщинка  пересекла  лоб,  глаза
возвратились к милицейскому мундиру, поднялись выше и  стали  разумеющими,
узнающими, потом  удивление  мелькнуло  в  них,  губы  дрогнули,  Синичкин
улыбнулся - как-то неуверенно, словно разучился. Тригорьев поймал себя  на
том, что и сам улыбается, как мальчишка, рот до ушей. А Витя заговорил. Он
сказал:
   - Тригорьев, ты, что ли? Пашка?
   - Я, Витя, - сказал Тригорьев почему-то хрипло.
   - Ну да, - сказал Синичкин. - А что это с тобой?
   - Со мной? - Тригорьев несколько растерялся даже. - А что со мной? Нет,
у меня все в порядке, Витя...
   - Постарел ты как-то очень, - сказал Синичкин. - Крепко.  Болеешь,  что
ли? Э, да ты капитан уже! Когда успел?
   - Потом, - сказал Тригорьев, косясь на Землянина  с  ассистенткой,  что
скромно отошли в другой угол, чтобы не  мешать  друзьям.  -  Потом,  Витя.
Ты-то как?
   - А что мне! - сказал Витя уже совсем уверенным голосом. -  Все  о'кей.
Только почему я тут в ванне? Мы же вроде с тобой только  что  в  отделении
были... Что тут - медвытрезвитель, что ли? Но я-то при чем?
   - Успокойтесь, - это уже Землянин вступил в разговор. - С  вами  ничего
страшного не случилось, совсем наоборот.  Ваш  друг  вам  все  объяснит  -
попозже. А сейчас скажите: как вы себя чувствуете?
   - Это кто там - доктор? - Сев в ванне, Синичкин всматривался  в  обоих,
стоявших  поодаль.  -  Доктор,  а  чего  это  я  в  ванне?  Чувствую  себя
нормально...
   - И все же я вас посмотрю. Позвольте, Павел Никодимович...
   Сейчас  Землянин  заговорил  уже  нормальным  своим  тоном,  и  капитан
послушно отступил подальше. Девушка же успела тем временем отворить дверцу
шкафчика и теперь доставала оттуда форменную милицейскую  одежду,  заранее
принесенную  Тригорьевым.  Одежда  эта  хранилась  как  реликвия  у  вдовы
Синичкина, но отдала она ее без возражений,  потому  что,  как  оказалось,
была уже не вдовой, но женой - только другого мужа. И это, и многое другое
Предстояло теперь объяснить Виктору, и  Тригорьев  чувствовал,  что  очень
трудно будет сделать это - но никуда не денешься, надо...
   - Сейчас вам нужно еще пять минут  полежать  неподвижно,  на  этой  вот
кушетке, - втолковывал Землянин оперуполномоченному. - Потом  оденетесь  и
сможете идти. Ну, попробуйте встать... Сеня, вы можете выйти. Ну,  смелей,
смелей... Поддержите его, капитан. Теперь шаг вперед...
   - Ноги как ватные, - сказал Синичкин недовольно.  -  Что  за  чудеса  в
решете?
   - Потом, потом... Еще шажок... И ложитесь. Вот так. Одежда ваша  здесь.
А мы выйдем, чтобы вас не беспокоить.
   Он и в самом деле повернулся к двери  и  взял  Тригорьева  под  локоть,
увлекая с собой. В приемной А.М.Бык вполголоса  разговаривал  о  чем-то  с
молодым человеком, ведавшим теперь химической  книгой.  Тригорьев  ощутил,
что лоб его взмок. Он вытер лоб платком. Землянин сказал:
   - Вот оборудуемся, тогда у нас будет специальная палата для  приведения
клиентов в норму. Наймем врача, медсестру или даже двух... - Он  помолчал.
- Ну как - интересно было?
   Тригорьев немного подумал и  признался,  не  удержавшись  от  смущенной
улыбки:
   - Испугался немного - был момент...
   - Испугались? Чего?
   - Да вот - когда он все не оживал. И у вас выражение лица  было  такое,
словно все идет прахом...
   - Серьезно? - Землянин усмехнулся.  -  Ну,  не  знаю,  может  быть,  со
стороны это так и выглядело. На самом деле  это  -  обычное  и  неизбежное
явление. Тело созрело, но еще не живет. Нет в нем чего-то такого... что мы
для простоты называем душой. И вот приходится сконцентрировать всего  себя
на том, чтобы она - душа - возникла. Как бы призываешь ее  войти  в  тело,
одушевить его, оживить. И она входит - чуть раньше, чуть позже...  Сегодня
это еще быстро получилось, бывает, куда дольше приходится  ждать.  На  эту
работу больше всего уходит сил. - Наверное, Землянину приятно  было  после
удачно проделанного дела поговорить о нем, расслабиться, да и слов  нет  -
куда приятнее и легче объяснять удачу, чем неудачу. - А если взять  старые
записи - по отпечаткам, которым больше ста  лет  -  то  душа  может  и  не
прийти. И тело не оживет.
   - Куда же она девается? - Тригорьев чувствовал,  что  тут  надо  задать
вопрос, чтобы Землянину хотелось говорить дальше.
   - Ну, этого я наверняка не знаю. Может быть, уже что-то другое для себя
нашла. А возможно,  за  это  время  ослабела,  рассеялась  или  слилась  с
основой, первоисточником... Я предполагаю, что души ведь бывают разные - и
сильные, и слабые, вот сильные дольше существуют, а слабые, может статься,
уже и после сорока дней теряют способность... Ну, да это все гипотезы,  не
более. Я только знаю, что надо сосредоточиться и звать ее - и она придет.
   - Учились этому? - полюбопытствовал капитан.
   - Нет, этому нигде не учат -  у  нас,  да  и  нигде,  по-моему.  Просто
почувствовал, что вот - надо так. Наверное, для этого дела  тоже  какая-то
специальная способность нужна.
   - Как у экстрасенса, - сказал Тригорьев.
   -  Как  аналогию  можно  принять,  хотя   сама   способность,   видимо,
заключается в ином. И еще: тут никаких задних  мыслей  быть  не  должно  -
только добро, желание блага; никаких скрытых целей.  Неясностей,  конечно,
множество, над теорией надо еще работать и работать.
   - Вот бабочка, - неожиданно для себя сказал участковый.
   - Что? - Землянин даже оглянулся. - Ах, эта бабочка, да...
   - Это она и есть душа?
   - Ну, что вы - конечно, нет. Это,  так  сказать,  отходы  производства,
побочный эффект. Записывающая техника у нас  не  очень  качественная,  все
ведь своими руками, из чего попало. И вот когда я снимаю данные  человека,
случается - запишешь и что-то постороннее, что находилось поблизости в  то
время, которое мы записываем, и тоже оставило на  окружающем  свои  следы.
Вашего друга мы записывали по летним отпечаткам - наверное, и бабочка  там
была тогда, аппаратура же ее восстановила - приборам ведь все  равно,  что
там возникает, их дело - расшифровка записи, не более. Вот если...
   Но  продолжить  объяснение  Землянин  не   смог,   потому   что   дверь
распахнулась и вошел милиционер, с порога спросивший:
   - Капитан Тригорьев? А, вот  вы  где,  товарищ  капитан.  К  начальнику
райотдела, срочно.
   И был таков.
   - Ну дела, - сказал Григорьев озадаченно. - Как же я Виктора оставлю  -
ему ведь деваться некуда, кроме как ко мне...
   - А вы забирайте, - посоветовал Землянин. - Сейчас уже можно.
   - В райотдел? Нет, что вы. Он же хотя и милиционер, но незаконный  пока
- без документов, как и все ваши... Нельзя. Нет, мы иначе сделаем.
   Он отворил дверь в лабораторию. Виктор заканчивал одеваться.
   - Я сейчас, - сказал он инспектору.
   - Лейтенант, - проговорил Тригорьев официально. - Я срочно по вызову, а
вы тут остаетесь за меня. Чтобы был порядок. Без меня поста не оставлять.
   - Слушаюсь, - ответил Синичкин. - Ты скоро?
   - По обстановке, - сказал Тригорьев.  -  Пришлю  тебе  поесть  в  любом
случае.
   - Да, - сказал Виктор. - А то я почему-то вовсе без денег. Хотя помню -
мелкая заначка оставалась.
   - Ну, все, - сказал Тригорьев и вышел, не  задерживаясь  более:  служба
есть служба.  Патрульный  "уазик"  фыркал  у  подъезда  и  даже,  кажется,
постукивал резиновым копытом.
   По дороге Тригорьев  размышлял  о  том,  как  же  будет  с  оформлением
Синичкина, а также о другом: есть ли у  бабочки  душа.  Но,  оказавшись  в
кабинете начальника, обо всем этом забыл. Потому что начальник сказал  ему
сразу:
   - Тригорьев, кооператив твой закрывать собираются.
   Тригорьев проглотил комок.
   - Так ведь они вроде ничего такого... - начал было он.
   -  А  им  ничего  и  не  предъявляют.  Просто...  -  Начальник   сделал
выразительный жест. - Но, думаю, с этим можно потянуть.
   - Да хорошо бы, -  сказал  Тригорьев.  Он  чуть  оживился,  поняв,  что
начальник тоже рвением не горит. И тут же вспомнил, что совсем недавно  не
кто иной, как А.М.Бык  расспрашивал  его  о  начальнике  -  что,  мол,  за
человек, и все такое. Не зря, дверное, расспрашивал: Бык ничего не  делает
зря.
   - А на каком основании  потянем,  как  думаешь?  -  продолжал  разговор
начальник.
   - На каком, на каком... - пробормотал  Тригорьев,  размышляя.  -  Есть,
товарищ полковник! - вдруг ожил он. - Кооператив, особенно  после  газеты,
сильно в рост пошел, зарабатывать стал вовсе даже неплохо...
   - Н'да, - кивнул начальник, - вот и я слышал. Ну, и что с того?
   - Значит, на него вот-вот какая-нибудь группа выйдет. Это непременно.
   - Организованная преступность, - сказал начальник. - А мы,  значит,  их
ждем.
   - Так точно, - сказал Тригорьев.  -  И  кооператив  этот  у  нас  вроде
наживки. Так что закрывать его сейчас никак нельзя,  поскольку  он  играет
свою роль в борьбе с организованной преступностью этой самой.
   - Годится, - согласился подполковник. - В случае чего  так  и  доложим:
что с этим кооперативом связаны наши оперативные интересы. - Он  помолчал.
- А что ты думаешь: вполне ведь могут выйти.
   - Непременно выйдут, - убежденно подтвердил Тригорьев.
   - Что же, - сказал начальник. - Ну, иди, работай дальше.
   - Товарищ начальник... Вопрос разрешите?
   - Если в двух словах. Некогда.
   - Вы лейтенанта Синичкина помните?
   - Синичкина? Это какого? Из ГАИ?
   - Нет. Из розыска. Которого убили.
   - А. Ну, помню.
   - Этот кооператив наш - он ведь людей возобновляет...
   - Стоп! - прервал подполковник. - Дальше не говори.  Никаких  нарушений
законности, понял? С такими мыслями ко мне не ходи.
   - Товарищ подполковник! - схитрил Тригорьев.  -  Так  ведь  почему  мы?
Скажем, жена его бывшая закажет... Но придет-то он к нам  -  он  ведь  наш
парень. Неужели дадим пропасть?
   - Я тебе сказал: с этим  ко  мне  не  ходи.  Вот  будет  по  ним  общее
постановление - тогда посмотрим. Ступай, займись делом.



7

   Оба милицейских работника и предположить не могли в тот час, как близко
вдруг оказались к истине.
   Потому что та группа,  что  контролировала  и  посильно  разгружала  от
лишних  денег  этот   район,   и   в   самом   деле   кооперативом   очень
заинтересовалась. И все из-за той же  газеты.  Ведь  время  малограмотного
преступника, который газет не читает и радио не слушает, ушло; такие  если
и остались, то ходят они в шестерках, и в них ходить будут по гроб  жизни.
А беседу в газете прочитал если не кто-нибудь из главарей,  то  уж  из  их
консультантов  -  во  всяком   случае.   Так   что   информация   и   сюда
незамедлительно  проникла  и  тоже  побудила  заинтересованных   людей   к
немедленным действиям.
   Поэтому в дверь  квартиры  Амелехина  А.С.  позвонили,  а  когда  дверь
отворили, то вошел в нее молодой человек, прилично одетый, даже фирмово, и
с быстрыми глазенками.
   Андрей Спартакович в этот миг был расположен на своей  диван-кровати  и
обдумывал некий возникший у него  замысел.  На  вошедшего  он  глянул  без
особого привета.
   - Чего надо? - спросил он нелюбезно.
   - Разговор есть, - сказал пришелец. - Скидай кости с нар.
   - Нет разговора, - возразил Амелехин. - Один ахай.
   - Сам сходи, -  предложил  визитер.  -  Ну,  давай  по-быстрому.  Пахан
обидится.
   Услыхав, что пахан, Амелехин спустил ноги с дивана.
   - Чей-то вдруг? - спросил он. - Сказали же, чтобы пока не шустрить.
   - Потолковать хочет.
   - Мать! - крикнул Амелехин уже из прихожей. - Пойду  прокинусь.  Да  не
трясись: не на дело иду.
   "Жигуль" ждал их у подъезда. Молодой сел за руль. Ехали недолго.
   Дни моей юности, где вы?  Где  наивная  эпоха,  когда  вор  был  вором,
милиционер - милиционером, чиновник - чиновником...  Но  все  смешалось  в
громадном, в  одну  шестую  суши,  бывшем  доме  Облонских;  и  теперь  ты
разговариваешь с кем-то, и вроде бы знаешь, с кем разговариваешь, а  потом
оказывается - нет, не знал с кем. И заподозрить не мог.  Раньше  ты  знал,
что хаза есть хаза, волчья нора с непотребными женщинами,  обилием  водки,
игрой в буру или железку, ну, в очишко на худой конец  -  но,  собственно,
зачем пересказывать всем известные книжки и фильмы. А теперь...
   - Ты только ноги вытирай, как следует,  -  предупредил  молодой,  когда
они, поднявшись на лифте  на  четвертый  этаж  не  самого  худшего,  прямо
сказать, дома в исторической части  столицы,  остановились  перед  дверью,
котельное  железо  которой  скромно  пряталось  под  стеганой  обивкой  из
японской квазикожи. - Три, три, силы-то накопил на казенной пайке!
   Молодец этот, как и все прочие коллеги, был свято  уверен  в  том,  что
Доля Трепетный имел хороший срок, а потом рванул, и  в  родных  местах  не
показывался столь долго по причине пребывания во всесоюзном розыске.
   Амелехин в ответ только фыркнул,  но  послушно  зашаркал  подошвами  по
аккуратно уложенному перед дверью коврику.
   Позвонили, и было отворено. Пол в прихожей радовал хорошим  ковром.  На
стенах  висели  картины,  ярко  выделяясь  на  фоне  обоев-иммигрантов   с
преобладанием  зеленых  тонов.  Дверь  им  отворила  приглядная  девица  в
валютной упаковке; глянув на нее. Доля стал громко дышать, но застеснялся.
Девица собиралась на выход, имея при себе объемистую  адидасовскую  сумку,
из которой торчали рукоятки двух теннисных ракеток. На мизинце она вертела
колечко с автомобильными ключиками. Колечко было рыженьким.
   - Проходите, - сказала она, ничуть не удивившись. - Папа  с  гостями  -
вторая дверь направо.
   Они прошли, и молодой прежде, чем  войти,  вежливо  постучал  в  дверь.
Доля-Амелехин только плечами пожал: ну и порядки пошли!
   Изнутри пригласили. Двое вошли.
   Здесь тоже наличествовал ковер, а также  финская  стенка,  видеосистема
"Сейко" и шарповская - аудио. В глубоких креслах, напомин