ворил пустынный остров,  украсил его орхидеями и пальмами, устроил
ласковый  ветерок,  белый  прибой,  окаймляющий  голубую лагуну. Построил из
красного  дерева,  стекла  и  неотесанного  камня  дом  на  высокой  террасе
центрального холма, окружив его тропическими садами, прудами и водопадами, и
спустился  во внутренний дворик отдохнуть около бассейна,  где на столике  в
высоких  бокалах  ожидали прохладительные  напитки.  Бокал  "швепса"  вызвал
аппетит.  Я  создал стол, прогибающийся под тяжестью жареной дичи и холодных
арбузов,  шоколадных  эклеров и белого вина. Когда  аппетит  стал угасать, я
избавился  от  всего этого,  а  также  от  креветок,  ростбифов,  изысканных
салатов,  свежих  ананасов,  цыплят с рисом,  свинины со  сладким  соусом  и
холодного пива. Я почувствовал, что снова взорвусь.
     Я  подремал на своей квадратной, три на  три метра, кровати,  устланной
шелковыми простынями.  После четырнадцатичасового сна  она  уже не  казалась
такой комфортабельной. Я  снова поел, на этот раз жареных сосисок и пирожков
с ливером.
     Поплескался в лагуне. Вода была  холодная,  и я  порезал ногу о коралл.
Потом ногу свела судорога, - к счастью, на мелком месте.
     Хромая,  я вылез из воды  и сел на  берегу, размышляя  о автоматическом
музыкальном  центре с пятью тысячами кассет, о библиотеке с десятью тысячами
книг,  антикварном  оружии  и коллекции  монет,  о  гардеробах,  заполненных
костюмами  из натуральной  шерсти и обувью, изготовленной по индивидуальному
заказу, о пони для игры в поло, о яхте...
     - Идиотизм, - сказал я.  - У меня морская болезнь, и я понятия не имею,
как  ездить  верхом.  А что  можно  делать  со  старыми монетами, кроме  как
смотреть  на них? Мне потребуется сорок  лет, чтобы прочитать  столько книг.
И...
     Неожиданно я почувствовал себя усталым. Но я  не хотел спать. Или есть.
Или плавать. И вообще ничего не хотел.
     -  Что  хорошего   во  всем  этом,  -  пожелал  я  узнать,  -  если  ты
один-одинешенек? Если нет никого, кому можно  было бы показать все  это, или
поделиться,  или произвести впечатление,  или вызвать  зависть? Или  хотя бы
сыграть во что-нибудь?
     Я  адресовал горькие вопросы небу, но никто не ответил, потому что я не
позаботился поместить туда кого-нибудь для этой цели.
     - Вся беда  в том, что здесь нет людей, - признал я мрачно.  - Да будет
человек, - сказал я и создал Его по своему подобию.
     Сенатор выполз из-под куста гибискуса и отряхнул колени.
     - Это  был план  Ван  Ваука,  -  сказал  он.  - "Раз  уж  Флорин  решил
продолжать работу над  проектом стимулятора,  - сказал он, - то будет только
справедливо, если  именно он  испытает  его". Клянусь,  я не  знал,  что  он
планировал  избавиться  от  тебя.  Я  был  всего лишь  попутчиком, такой  же
жертвой, как и ты...
     - Я допустил ошибку, - сказал я. - Возвращайся туда, откуда появился.
     Он исчез даже без прощального взгляда.
     - Что мне действительно понравилось бы, - сказал я, - так это встреча с
абсолютно незнакомыми людьми.
     Небольшая  шайка  неандертальцев  появилась  из рощицы,  они  были  так
увлечены поисками сочных гусениц под камнями,  что сначала не заметили меня.
Затем старикашка с седыми волосами по всему телу увидел меня и загавкал, как
собака, после чего они убежали.
     - Я мечтал о  чем-то более утонченном, - покритиковал я. - Пусть  будет
город, с улицами, магазинами и барами, куда можно зайти, если идет дождь.
     И возник город - разбросанные тут и там саманные  хижины, уныло стоящие
под  свинцовым небом. Я  разогнал  тучи, и  произвел некоторые улучшения, не
очень  существенные  -  просто для того, чтобы  все выглядело  по-домашнему.
Получился  Нижний Манхэттен в солнечный полдень. Неандертальцы были  тут же,
побритые,  одетые,  многие  управляли  машинами,  другие   толкали  меня  на
тротуаре. Я зашел  в бар, занял столик с правой  стороны, сел лицом к двери,
словно ожидая кого-то...
     Толстая  официантка  в  грязном  платье  на  два  размера  меньше,  чем
необходимо, приблизилась и, усмехаясь, достала из-за уха ручку.
     -  Ладно,  - сказал  я  и  избавился  от всего этого.  Разжег на  пляже
маленький уютный костер.
     Вокруг  него,  скрестив  ноги, сидела  компания  и поджаривала  мясо  с
аптечным шалфеем.
     -  Жизнь  в единстве с природой,  -  с энтузиазмом сказал я и подошел к
ним. Здоровый парень со спутанными на  груди черными волосами встал и угрюмо
сообщил: "Отстань, Джек. Частная вечеринка".
     - А нельзя ли мне поучаствовать? - спросил я. - Взгляни, вот моя доля.
     Какая-то девушка  вскрикнула,  а  брюнет нанес  серию  ударов  слева  и
справа, большинство которых  я ловко  парировал своим подбородком. Я упал на
спину  и  заполучил  полный  рот  мозолистой   ноги,  прежде  чем  прекратил
существование группы.
     Я  выплюнул  песок  и попытался осознать ценность одиночества,  мирного
шума  прибоя, легкого бриза и, может быть, достиг бы успеха,  если бы в этот
момент  какое-то  насекомое  не  запустило свои  челюсти в  то  место  между
лопатками, где  вы никак  не можете  его достать.  Я  истребил  все  живое и
задумался.
     Все  не  так!  Мне нужно место, для которого я подхожу. Что может  быть
лучше собственного прошлого?
     Я позволил  мыслям  скользнуть в прошлое,  к маленькому  зданию  школы,
расположенной  на грязной дороге, в один из давно прошедших летних дней. Мне
восемь лет, на мне  бриджи, теннисные туфли и рубашка с галстуком. Я сижу за
партой, украшенной вырезанными ножом инициалами, и жду звонка.
     Я выскочил из школы  под роскошное солнце юности, и парнишка в три раза
здоровее  меня,  с  жесткими  рыжими  волосами  и маленькими, как  у свиньи,
глазками, схватил меня за волосы и костяшками пальцев быстро  "причесал" мою
голову, затем ударом свалил на землю.
     Я  заковал  его  в  цепи  и  обрушил  на  его  голову  семнадцатитонный
механический молот. И снова остался один.
     - Все неправильно, - сказал  я. - Порочна  сама идея: уход  от реальной
жизни со всеми ее радостями и проблемами. Чтобы что-то значить самому,  надо
дать противнику шанс.
     Я сотворил себя шести футов трех дюймов роста и потрясающе мускулистым,
с жесткими золотистыми кудрями и квадратным  подбородком,  а Свинячьи Глазки
вышел  из  аллеи со здоровой  трубой и  снес мне  полголовы.  Я  одел латы и
стальной шлем, а он подошел  сзади и вонзил в меня  кинжал через щелку,  где
латный воротник соединялся  с наплечниками. Я выбросил  латы  и надел черный
пояс, применил пару приемов, а он всадил мне пулю в левый глаз.
     Я уничтожил его и снова оказался на пляже наедине с москитами.
     -  Хватит  действовать  импульсивно, -  сказал я  твердо.  - Рукопашная
схватка - не твой идеал веселья: если ты проигрываешь, это неприятно; а если
все время выигрываешь, то скучно. Все, что тебе  действительно  нужно, - это
товарищеские  отношения, а  не  соперничество. Просто  теплота человеческого
общения.
     И сразу же я оказался в центре толпы. Никто ничего особенного не делал,
все просто  толпились.  Теплые, пыхтящие тела, тесно прижавшиеся  ко  мне. Я
чувствовал  их  запах.  Это совершенно  нормально,  телам  свойственно иметь
запах. Кто-то  наступил  мне на  ногу  и сказал:  "Извините".  Кто-то другой
наступил  мне на  другую  ногу и не извинился. Какой-то человек упал и умер.
Никто не обратил на это внимания. Я, может быть, тоже  не  обратил бы на это
внимания, если бы этим человеком был не я.
     Я  очистил сцену  и  присел на обочину, наблюдая за печальным солнечным
светом,  освещающим обрывки  газет,  гонимые  ветром  по мостовой.  Это  был
грязный мертвый город. Импульсивно я очистил  его, убрав  даже въевшуюся  во
фронтоны зданий сажу.
     Теперь это стал чистый мертвый город.
     -  Венец  человеческой дружбы  - желанная  и любящая женщина, достигшая
брачного возраста, с покладистым характером.
     Я  оказался в  фешенебельной  квартире; из высококлассного музыкального
центра   раздавалась  тихая  музыка,  вино   было  охлаждено;  она  свободно
откинулась на грудах мягких  подушек. Она была высокой, с красивой фигурой и
копной каштановых  с  красноватым оттенком  волос,  гладкой кожей, огромными
глазами и маленьким носиком. Я налил  вина. Она сморщила носик  и зевнула. У
нее были красивые зубы.
     - Боже мой, неужели у тебя нет современных  записей? - спросила она.  У
нее был высокий, тонкий и капризный голос.
     - Что ты предпочитаешь? - спросил я.
     -  Не  знаю. Что-нибудь  легкое. -  Она  снова  зевнула и посмотрела на
толстый браслет  с изумрудами и бриллиантами на своей  руке. - У меня ужасно
болит голова, - прохныкала она. - Вызови такси.
     - Это  показывает, что ты на  самом  деле думаешь  о девушках,  которые
приходят  в фешенебельные квартиры  слушать  классные  музыкальные центры, -
сказал я себе, расставаясь с ней движением руки. -  Что тебе  нужно на самом
деле - это домовитая, милая, невинная и непритязательная девушка.
     Я поднялся по  ступеням маленького белого коттеджа со свечкой  на окне,
она  встретила меня  у двери  с тарелкой домашнего печенья.  Она  щебетала о
саде,  шитье и  кухне,  пока  мы обедали  кукурузным  хлебом и  черноглазыми
сливами с  кусками  деревенской  ветчины.  После этого она мыла посуду, а  я
вытирал.  Потом она плела кружева, а я смазывал маслом упряжь или  что-то  в
этом роде. Через некоторое время  она  сказала:  "Спокойной ночи",  - и тихо
вышла  из комнаты. Я подождал  пять минут и последовал  за ней. Она как  раз
откидывала лоскутное стеганое одеяло; на ней  была  толстая шерстяная ночная
рубашка, а волосы заплетены в косы.
     - Сними ее, - сказал я. Она сняла. - Давай ляжем в постель, - сказал я.
Мы легли. - Ты ничего не хочешь сказать мне? - поинтересовался я.
     - Что я должна сказать?
     - Ну, хотя бы, как тебя зовут?
     - Ты не дал мне имени.
     - Тебя зовут Черити .Откуда ты родом?
     - Ты не сказал.
     - Ты родом из-под Дотана. Сколько тебе лет?
     - Сорок одна минута.
     -  Ерунда! Тебе,  по  крайней  мере... двадцать  три года. У  тебя было
счастливое детство, чудесная юность, а теперь ты здесь, со  мной, и это  как
раз то, о чем ты мечтала!
     - Да.
     - Ну, послушай: разве ты не счастлива? Или печальна? Неужели у тебя нет
собственных мыслей?
     - Конечно, есть. Меня зовут Черити, мне двадцать  три  года, я здесь, с
тобой...
     - А если я ударю тебя? Или подожгу дом?
     - Как хочешь.
     Я обхватил голову руками и подавил вопль ярости.
     - Подожди  минутку, Черити, - это все  неправильно.  Я ведь  не  хотел,
чтобы ты была  автоматом, исполняющим  мои  желания.  Будь  реальной  земной
женщиной!
     Она подтянула одеяло до подбородка и завизжала.
     Я сидел на кухне один, пил холодное молоко и вздыхал.
     -  Давай обдумаем все  заново, - предложил я.  -  Ты можешь сделать это
любым способом, каким пожелаешь. Но ты все пытаешься сделать слишком быстро.
Весь фокус  в том,  чтобы  действовать последовательно,  отшлифовать детали,
учесть нюансы.
     Я  построил  маленький городок на  Среднем  Западе, с широкими мощеными
улицами, с просторными старыми коттеджами, солидными и уютными, где вы могли
бы  покачаться в гамаке и побродить по траве, сорвать  цветок, не  чувствуя,
что совершаете акт вандализма и разрушаете основы мироздания.
     Я прогуливался по улицам, проникаясь их духом. Была  осень, где-то жгли
листья.  Я взобрался  на  холм,  вдыхая  приятный аромат  вечернего воздуха,
ощущая себя живым. Мягкие звуки  фортепиано плыли  над  газоном  у  большого
кирпичного дома на вершине  холма. Там жила  Пьюрити Этуотер. Ей было  всего
семнадцать, и она считалась  самой  красивой девушкой  в городе.  Я  подавил
возникшее желание сразу же заглянуть к ней.
     - Ты новый человек  в городе, - произнес я. - Ты должен обосноваться, а
не въехать сюда на белом коне.  Ты должен  познакомиться с  ней  принятым  в
обществе способом, произвести  впечатление  на ее родственников, угостить ее
содовой, сводить в кино. Дай ей время. Пусть все будет реальным.
     Номер  в  маленькой  гостинице  стоил всего пятьдесят  центов. Я хорошо
поспал. На следующее утро я обратился в поисках работы в три места и получил
ее (оплата - два доллара в день) у Зигеля, владельца  фирмы "Скобяные товары
и  фураж".  На  мистера  Зигеля   произвели  благоприятное  впечатление  мое
дружелюбное открытое лицо, вежливые манеры и деловая хватка.
     Через  три  месяца мое  жалование поднялось до 2,25  доллара в день, по
совместительству  я стал исполнять обязанности счетовода  и снял  комнату  с
канарейкой и шкафом, полным вдохновляющих книг. Я регулярно посещал духовные
службы, внося по два цента в неделю. Я посещал вечерние бухгалтерские курсы,
выписал учебник Чарлза Атласа и разрешал своим мускулам расти не больше, чем
позволяло динамическое напряжение.
     В декабре я встретил Пьюрити. Я  попал на вечеринку, которую посетила и
она. Ей понравился мой  загар,  мои  волнистые волосы,  обаятельная  улыбка,
неуклюжесть молодого моржа. Я пригласил ее в кино. Она согласилась. Во время
третьего  свидания я немного подержал ее  за руку. На десятом поцеловал ее в
щеку. Через восемнадцать  месяцев, когда я все еще  целовал ее  в щечку, она
сбежала из города с трубачом из джаза, посетившим наш городок.
     Я предпринял вторую попытку. Хоуп Берман была второй красавицей города.
Я  провел ее  по тому же  маршруту, перешел  к  поцелуям в  губы  уже  после
двадцать первого свидания  и был сразу же  приглашен на  беседу  с  мистером
Берманом.  Он  интересовался моими намерениями.  Намекнул  на  место в фирме
"Берман и сыновья, готовая одежда". Хоуп хихикнула. Я сбежал.
     Позже  в своей  комнате  я  сурово раскритиковал  себя. Моя репутация в
Потсвилле  была разрушена,  по  городу  разнеслась  молва,  что  я ветреник.
Получив свою  зарплату за минусом небольших вычетов и обиженную речь мистера
Зигеля, я поездом перебрался  в Сан-Луи. Здесь я сразу же начал ухаживать за
Фейт, веселой  девушкой, которая  работала  секретарем  не очень  удачливого
юриста. Мы ходили в кино, совершали длительные поездки по улицам на трамвае,
посещали музеи, выезжали на  пикники. Я заметил, что она  умеренно потеет  в
теплую погоду, мало в чем разбирается и очень посредственна в постели.
     Омаха  была  более  приятным городом.  Я  на  неделю  забрался  в  нору
привокзальной гостиницы  и все еще  раз подверг анализу.  Было очевидно, что
мои  действия продолжали носить поспешный  характер.  Я  поменял одиночество
Бога  на одиночество Человека, одиночество хотя и менее  значительное, но не
менее  мучительное.  Проблема  была в  том,  чтобы  сочетать  лучшие стороны
каждого  состояния, то  есть  оставаться человеком,  но  слегка  подправлять
жизнь, когда потребуется.
     Вдохновленный,  я  сразу  же  отправился в родильную  палату  ближайшей
больницы и родился  в 3.27 утра в пятницу.  Здорового  мальчика семи  фунтов
родители назвали Мелвин. Со  временем он научился говорить "бай-бай", ходить
и сдергивать скатерть со стола, чтобы насладиться звуком бьющейся посуды. Он
овладел  завязыванием  шнурков,  застегиванием штанов и  позже  катанием  на
роликовых коньках и падениями с велосипеда. В начальной школе он тратил свои
обеденные 20  центов  на сэндвич с майонезом,  баночку  кока-колы,  половину
которой  проливал на своих товарищей  и книгу  О'Генри.  Он  прочитал  много
скучных книг. Наконец выбрал Пейшенс Фрумвол в качестве суженой.
     Она была очаровательной рыженькой  девушкой с веснушками. Я ходил с ней
гулять, катал на своей первой машине, одной из самых ранних моделей Форда, с
деревянным кузовом.
     Окончив  колледж по  специальности "управление и маркетинг", я  получил
должность  в энергетической компании, женился на Пейшенс и  стал  отцом двух
мальчуганов. Они росли, во многом следуя по моему пути. Пейшенс все меньше и
меньше  соответствовала своему  имени,  набирала вес,  приобрела  интерес  к
благотворительности и глубокую антипатию ко всем,  кто, кроме нее, занимался
благотворительностью.
     Я  усердно  трудился,  не поддаваясь  искушению воспользоваться  своими
возможностями и улучшить свой жребий, превратив Пейшенс в кинозвезду или наш
скромный шестикомнатный особняк  в королевское  поместье  в Девоне.  Тяжелее
всего мне давалась  необходимость потеть все шестьдесят секунд субъективного
времени каждую минуту каждого часа...
     Пятьдесят лет добросовестных усилий завершились инфарктом.
     В местном баре  я  выпил четыре  виски  и вновь  стал размышлять. После
пятого  меня  охватила  меланхолия.  После  шестого я  почувствовал  желание
бросить  вызов.   После  седьмого  я  рассердился.   В  этот  момент  хозяин
предположил,  будто  я  уже достаточно  выпил. Возмущенный,  я  покинул бар,
задержавшись ровно настолько, чтобы  бросить  зажигательную бомбу в витрину.
Вспышка была великолепна. Я пошел вдоль по улице, швыряя зажигательные бомбы
в   косметический   салон,   Христианскую   научную   библиотеку,    кабинет
оптометриста, аптеку, магазин автозапчастей, налоговую службу.
     - Вы все подделки, - вопил я. - Все лжецы, обманщики, фальшивки!
     Собравшаяся толпа потрудилась и привела полицейского, который застрелил
меня  и  трех  ни в  чем не  повинных зевак.  Это  раздосадовало  меня, даже
несмотря  на  приподнятое  настроение. Я  облил  смолой  и  обвалял в перьях
полицейского, затем взорвал суд, банк, супермаркет, автомобильное агентство.
Горели они великолепно.
     Наслаждаясь  видом  дымящихся  фальшивых   замков,   я  какое-то  время
раздумывал, не утвердить ли мне собственную религию, но запутался в вопросах
догм, чудес,  кампаний  по привлечению новых  членов,  церковных  облачений,
свободной от налогов недвижимости, женских монастырей, инквизиции и  оставил
эту затею.
     К  тому  моменту  полыхала  вся Омаха, и я  перешел  к  другим городам,
уничтожая  мусор,  который мешал нам жить.  Задержавшись,  чтобы поболтать с
несколькими  уцелевшими,  в  надежде  услышать  от  них  выражение радости и
облегчения  после избавления от бремени цивилизации и хвалу вновь обретенной
свободе, я был обескуражен тем,  что  они больше озабочены  своими ранами  и
соревнованием по добыванию среди развалин добычи, нежели философией.
     Теплота  виски  стала  постепенно  исчезать.  Я  понял,   что  поступил
опрометчиво.  Я  быстро  восстановил  порядок,  наделив  властью  выдающихся
демократов. Поскольку вся горластая масса реакционеров лезла на  баррикады и
мешала   установлению   тотальной   социальной   справедливости,   появилась
необходимость создать персонал для наведения порядка.
     Увы, проведением умеренной политики не удалось убедить мародеров в том,
что Государство имеет серьезные намерения и не позволит лишить себя плодов с
таким трудом завоеванной  свободы. Пришлось прибегнуть к  жестким мерам. Тем
не  менее, упрямые реваншисты воспользовались  преимуществами свободы, чтобы
агитировать,  произносить  зажигательные  речи,  печатать нелояльные  книги,
мешая  борьбе товарищей  за мир и изобилие. Был введен временный контроль за
прессой  и телевидением, затем  последовали показательные казни.  Груз  этих
обязанностей тяжко  давил на  плечи  руководства,  поэтому  лидеры посчитали
необходимым перебраться в  более просторные поместья, пережившие  вселенский
пожар, и свести диету к черной икре, шампанскому, цыплячьим грудкам и другим
терапевтическим  средствам,  чтобы  сохранить  силы  для  грядущих  битв   с
реакцией.  Естественно,  недовольные  посчитали,  что  монополия  вождей  на
лимузины, дворцы  и ансамбль обученных нянечек,  способных своей наружностью
успокоить  издерганные  нервы  администраторов,  есть  признак   разложения.
Представьте  себе их  ярость  и  отчаяние,  когда  Государство,  отказавшись
проявлять  терпимость  к  подрывной  деятельности, отправило  недовольных  в
о