идцать дают. Никто и не верит, что мне уже сорок.
   - Тебе сейчас даже двадцать можно дать.
   - Двадцать? Ну, двадцать не внушает доверия. А к тридцати и  я,  и  все
другие уже привыкли.
   - Я пошутил. Ты, Женя, выглядишь ровно на тридцать.
   - Это уж точно, - довольно расхохотался Расковцев. - А  зачем  все-таки
просил меня глаза закрыть? Взгляда не выдерживаешь? Все люди  так.  Ты  на
него посмотрел, а он  аж  весь  съежился,  посерел,  морщинками  покрылся,
волосы поседели. Мразь на душе у людей, вот они и не любят, когда на них в
упор смотришь. И ты не любишь...
   - Ты смотри, Женя, смотри и рассказывай. Про себя говори,  про  друзей,
знакомых. Мне это интересно. И я на тебя смотреть буду. И здорово-то  как!
Нашлись на земле два человека,  которые  друг  другу  в  глаза  смотрят  и
взгляда не отводят.
   - Да ты всерьез, что ли?
   - Совершенно всерьез. Кто там у нас еще в группе-то учился?
   - В группе? Леонидов. Работал я с ним с годок. Вообще-то я  там  дольше
работал. А вот он со мной с годок.
   - Умер.
   - Сердце не выдержало.
   - Еще кого видел? С кем работал? Ты говори. Интересно...
   Расковцев начал рассказывать, но Ветругин плохо его  слушал.  То  есть,
он, конечно, слушал, но в то же время думал о  своем.  Смятение,  догадка,
доказательство...  Ведь  Расковцев  своим  взглядом   убивал   людей.   Не
мгновенно, это бросилось бы в глаза. Медленно, сам того не  сознавая.  Или
сознавая? Нет, скорее всего невольно. Но от этого не легче. Что же делать?
Связать? Обманом увести в милицию? Вот вам,  дорогие  товарищи  сотрудники
милиции, убийца. Своим взглядом он убивает людей. Нелепость. Ведь меня  же
первого и отправят в сумасшедший дом. Свести его к  светилам  медицинского
мира? Во-первых, не пойдет, а, во-вторых, как исследовать эту способность?
Где аппаратура, соответствующая случаю? Да и на время эксперимента он ведь
может и задавить в себе эту способность, скрыть ее.
   А в груди что-то разрасталось болью.
   - ...вот я и говорю, спортом-то он  ведь  почти  и  не  занимался.  Все
некогда, все работа, все люди...
   Убить его. Слово-то какое! Ведь убить зло, но все равно  -  убить!  Тут
самое простое и понятное -  не  справлюсь.  Но  хоть  руку  подниму.  Руку
подниму на зло, а для других - на человека. На глазах у детей,  у  молодых
людей, на глазах у людей просто. А как им понять? Как  им  объяснить?  Зло
уничтожить злом! Или добротой? Ах,  как  это  сложно.  На  добро  отвечать
добром - это понятно. А на зло злом? Бороться со злом его же  оружием?  Да
не становишься ли ты сам при этом по другую сторону роковой черты? В бою -
понятно, хоть и  страшно.  Страшно  не  страхом,  а  душевной  болью.  Там
запальчивость, там вера, там правда. А здесь? Когда зло  незаметно,  когда
невозможно  показать  его  людям  явно.  Когда  при  одном  только  намеке
чудовищем в глазах других окажешься сам...
   - Ну и взгляд у тебя, Петька...
   ...но и оставить все так нельзя. Что же  делать.  Следить  за  ним?  Не
спускать глаз? Но ведь зло тем и выигрывает, что добро в честной борьбе  с
ним отдает ему свою силу. А само зло так не  поступает.  Оно  совершеннее,
оно  более  приспособлено,  оно  вправе  пользоваться  всеми  запрещенными
приемами, а добро, только честностью. Оно не может перенять подлые  приемы
борьбы, иначе превратится в свою противоположность...
   - Я перестану рассказывать, если ты будешь на меня так смотреть!
   - Нет, нет, продолжай, Женя.
   - У меня же все в душе переворачивается от твоего взгляда!
   В этом и слабость добра.  Ведь  говорят  же:  "Что-то  ваше  добро  все
побеждает, побеждает, а победить никак не может!"  А  ведь  правда.  Когда
наступит полная победа? И  наступит  ли?  Все  же  наступит,  иначе  зачем
бороться. Добро доброе. И не потому ли оно часто терпит поражение, что все
же переступает черту, и зло, как феникс, возникает из противостоящего  ему
добра. Так что же ему остается? Что же остается добру...
   - Ты, Петька, думаешь, что я не понимаю, не чувствую!
   Что остается добру? Чему оно может приказывать?.. Боль,  боль,  боль...
На кого оно имеет права?.. Невероятная боль... Только себе... Такой боли и
не бывает... Только себе! Добро, оно в себе и для других... Что же  это...
боль... Значит, можно пожертвовать только собой...  Только  честно,  чтобы
зло само превратилось в добро... Черта с два! Черта с два оно превратится!
Черта с... два... Как это... бо...
   - Больно, Петька! Что ты со мной делаешь?!
   Зло, послушай боль, боль добра. Добро, оно  хрупкое,  оно  нежное,  его
сломать - пару пустяков, ну,  раз  плюнуть.  Оно  для  других  красиво.  А
внутри-то ведь оно - сама боль!
   - Пе-е-е!!!
   Оно ведь какое!.. Оно ведь все отдает, оставляя  себе  только  боль.  А
если все вокруг - добро...
   - Нет, Петька, нет! Не от этого умерла Лена. Не от этого!
   У добра есть тихая, спокойная, благородная работа...  Есть  и  проще...
несложная... Трудная... Есть и невыносимо трудная... Ах, как больно...  Но
если мгновение! Если на раздумья только миг! И миг кончается...
   - Она просила меня не смотреть на нее... Я знал и не знал... Я и сейчас
знаю и не знаю... Так это правда?!
   - Правда, - через силу прошептал Петр Иванович.
   - Не верю. Никогда не поверю. Не могу поверить... Не вынесу... Да и  не
хочу! Никогда не захочу!
   А ведь был выход... Просто уйти... Всего хорошего, Женя... Может, еще и
встретимся... Боль... последняя... конечная... никогда уже не будет боли.
   Свет и тьма...


   Когда  к  Лагерному  саду  подкатила  "скорая",  возле  скамеечки   уже
собралась обычная толпа. Переговаривались, шептались, вздыхали. Но  никому
не пришло в голову заплакать. Жаль, конечно.  Но  ведь  бывает.  Умер  вот
старичок... Сердце, что поделаешь. Стремительный век.
   Лишь один человек вел себя странно. Молодой, атлетически сложенный,  он
все время жмурился, хотя и стоял спиной к солнцу, закрывал глаза  ладонью,
старательно не смотрел на людей,  и  от  этого  казалось,  что  глаза  его
блудливо бегают. Но он действительно не хотел смотреть на людей, разве что
на Петра Ивановича... Но  Петр  Иванович  уже  не  мог  почувствовать  его
взгляда.
   Занятия у студентов одной группы политехнического института в этот день
были сорваны по неизвестной причине. Лишь на другой  день  узнали,  в  чем
дело.  Заведующему  кафедрой  пришлось   срочно   ломать   расписание,   а
женщина-профорг долго ловила преподавателей, чтобы собрать с них деньги на
венок. И почти каждый говорил: "Ну, надо же так... Ни с того, ни с сего...
Никогда ни на что не жаловался. Выглядел молодцом..."
   А в Марграде, в одной  из  образцово-показательных  школ  преподавателю
химии на уроке выжгло глаза. Что-то не то он смешал во время опыта. Что-то
не то он там сделал. Что-то не то... Не то...
   И никакой видимой связи не было между этими двумя событиями: смертью  в
Лагерном саду и  несчастным  случаем  в  школе.  Разве  что...  Разве  что
Ветругин и Расковцев учились в Усть-Манском  Университете.  Так  ведь  это
когда было...



   Виктор Колупаев.
   Настройщик роялей

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Весна света".
   OCR & spellcheck by HarryFan, 21 August 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Его звали просто настройщиком роялей. Никто не знал, сколько  ему  лет,
но все предполагали, что не менее ста; а ребятишки были уверены,  что  ему
вся тысяча, такой он был сухой, сморщенный и старый.
   Он появлялся в чьей-нибудь квартире часов в  десять  утра  с  небольшим
чемоданчиком в руке и  долго  не  мог  отдышаться,  даже  если  надо  было
подниматься всего на  второй  этаж.  Его  сразу  же  приглашали  пройти  в
комнату, предлагали стул, заботливо спрашивали, не налить ли  чаю,  потому
что настройщики на вес золота, ведь инструментов нынче стало  много,  чуть
ли не в каждой квартире, а настройщиков нет.
   И вот он сидит в чисто  прибранной  комнате,  делая  частые  неглубокие
вздохи, покорно дожидаясь, когда сердце перейдет с галопа на  неторопливый
шаг, и молчит. Он не произносит ни слова. И седенькой старушке, которая до
сих пор с опаской обходит пианино, приходится говорить. Она знает, что раз
пришел настройщик роялей, значит  надо  говорить  об  инструменте.  Она  с
радостью поговорила бы о чем-нибудь другом, например, о погоде, о том, что
в прошлом году грибов "просто пропасть  сколько  было",  или  о  том,  что
последнее время сильная ломота в ногах, но  положение  обязывает  говорить
только о пианино.
   - Вот купили эту роялю.  Говорят,  дочка  пусть  учится  играть.  Ей  и
было-то три года, а уж деньги копить начали. Теперь-то, говорят, в  кредит
можно купить. Ну да ведь не знаешь, что завтра будет.  Купили,  и  хорошо.
Слава богу, Танюша уже второй класс кончает. И играет. Придет со  школы  и
за нее, значит, за пианину эту. Понимает уже все. И по нотам разбирается.
   Старушка смолкла, ожидая, что заговорит настройщик роялей,  но  тот  не
произнес ни слова. И когда  молчание  стало  слишком  затягиваться,  снова
заговорила:
   - С матерью, с дочкой, значит, моей, они  по  вечерам  сидят.  Бренчат,
бренчат. Хорошо получается. Особенно  эти...  этюды.  И  отец  тоже  сядет
где-нибудь в уголке и слушает. Молчит и слушает. А потом расцелует  обеих,
а сам чуть не плачет. Их-то ведь ничему не учили... Время такое было.
   Настройщик слушал и иногда молча кивал головой, чему-то улыбаясь.
   - Вот я и говорю, - снова начала старушка.  -  Инструмент,  он  порядку
требует, присмотру. Настроить там  или  еще  что.  Я  сейчас...  -  и  она
поспешно ушла в спальню,  покопалась  там  с  минуту,  вернулась  назад  и
поставила на столик рядом с пианино масленку от швейной машины.
   Настройщик по-прежнему молчал, загадочно улыбаясь. Старушка  озабоченно
огляделась вокруг. Может, еще молоток нужен? Спросить, что ли?
   - Так, значит, Танюша  в  час  придет?  -  вдруг  звонким  мальчишеским
голосом спросил настройщик, так что старушка чуть не ойкнула от удивления.
Ведь она ему об этом ничего не говорила...
   - В час... в час...
   - Ну так я в час и зайду! - весело и громко сказал настройщик.
   - Как же, - забеспокоилась старушка. - А посмотреть хоть? Может, ремонт
ему какой... Да и тише сейчас. Никто не мешает.
   - А мне никто не мешает! Как же я без Танечки  буду  его  настраивать?!
Ничего не выйдет! Совершенно ничего!
   - Ну, ну, - оторопело сказала старушка. - Молоток-то у нас есть, вы  не
беспокойтесь.
   - А я пока пошел дальше, - сказал настройщик, взял  свой  чемоданчик  и
вышел из квартиры.
   На лестничной площадке он  немного  постоял  и  решительно  позвонил  в
соседнюю дверь.
   Его встретила полная высокая  женщина  в  тяжелом,  расшитом  павлинами
халате, в замшевых туфлях с загнутыми вверх носками и с огромной бронзовой
брошью на груди.
   - Вам кого? - деловито и громко осведомилась она.
   - Я настройщик, - тихим усталым голосом отрекомендовался старик.
   - А! Наконец-то. Проходите. Терпенья уже от соседей не стало.  Ноги  об
коврик вытрите. Снимать-то ботинки все  равно  не  будете.  Проходите  вот
сюда. Садитесь на этот стул. Пианино у нас чешское. Тыщу рублей вбухали. А
оно и играть-то не играет.
   Настройщик поставил чемоданчик на пол и осторожно  опустился  на  стул,
словно тот мог не выдержать его иссохшее тело.
   Хозяйка квартиры подошла к пианино, открыла крышку и стукнула  пятерней
по клавишам:
   - Слышите! Оно и не играет совсем.
   Настройщик повернулся к инструменту одним ухом, словно прислушиваясь.
   Женщина еще раз стукнула пальцами по клавишам и извлекла из инструмента
какой-то сумасшедший аккорд.
   Настройщик все так же молча продолжал сидеть на своем стуле.
   - Что же вы? - загремела хозяйка. - Пришли, так работайте. Или вам тоже
стаканчик водки надо? Нет уж! Приходили тут батареи промывать, так сначала
им водки надо. А после них ремонту на тридцатку пришлось делать. Водки  не
дам, и чаю сразу не дам. Сделайте,  а  потом  чаи  гоняйте...  Что  же  вы
сидите?
   - Кто у вас на нем играет-то? - осторожно спросил настройщик.
   - Я играю. А вообще-то для Коленьки купили. А вам-то что до этого?
   - Нужно, - твердо ответил настройщик.
   - Коленька, - позвала женщина. - Иди сюда. Уроки потом сделаешь.
   Из комнаты вышел мальчишка лет  десяти  и,  глядя  куда-то  в  сторону,
поздоровался.
   - Не хочешь играть? - вдруг спросил его настройщик.
   - Не хочу! Не хочу и не  буду!  -  скороговоркой  ответил  мальчишка  и
испуганно посмотрел на мать.
   Та погрозила ему кулаком и строго выговорила:
   - Мал еще: хочу не хочу. Что скажу, то и будешь делать.
   - Коля, сыграй мне что-нибудь, - попросил настройщик. - Просто так, как
будто для себя. А я послушаю, что у вас с вашим инструментом.
   Мальчишка насупился, но все же сел за пианино и сыграл этюд Черни.
   - Вы слышите, как тихо играет, -  сурово  сказала  Колина  мама.  -  На
третьем этаже уже ничего не слышно. За что только деньги берут?
   - А мне в школе сказали, что у меня слуха  совершенно  нет,  -  объявил
Коля.
   - Не твое дело, есть или нет, - отрезала мама.
   Настройщик подошел к пианино, и Коля поспешно уступил ему место. Старик
ласково пробежал по клавишам  пальцами  обеих  рук  и  осторожно  погладил
полированную поверхность.
   - Хороший инструмент. Почти совершенно не расстроен.
   - Так ведь играет тихо, - забеспокоилась хозяйка. -  Соседи  играют,  у
нас все слышно. Мы играем, им хоть бы хны. Ни разу не пришли, не  сказали,
что мы им мешаем. А мне чуть  ли  не  каждый  день  приходится  стучать  в
стенку. Телевизор не посмотришь... Сделайте, чтобы играло громко. Чтобы на
всех этажах слышно было.
   - Понимаю. Это пустяковое дело, - сказал настройщик.
   - А сколько берете? - подозрительно спросила Колина мама.
   - Я беру десять рублей, - твердо ответил настройщик.
   - За пустяковое-то дело?
   - Кому пустяковое, кому - нет.
   - Ох уж с этими халтурщиками спорить! Все равно вырвут.
   - Я настройщик роялей, - твердо сказал старик.
   - Господи, да заплачу я. Сделайте только все, чтобы как гром гремел.
   - Сделаем. Так, значит, Коля, ты не хочешь играть на пианино?
   - Нет, - ответил мальчишка, глядя в угол.
   "А слуха у сорванца действительно нет. Да и у матери тоже",  -  отметил
настройщик.
   Он снял с  пианино  передние  стенки,  верхнюю  и  нижнюю,  вытащил  из
чемоданчика инструменты, всякие молоточки, ключики, моточки струн и с  час
провозился с инструментом, ни на кого не обращая  внимания  и  прослушивая
его, как  врач  больного.  Потом  он  поставил  стенки  на  место,  закрыл
чемоданчик и сказал:
   - Готово. Можете проверить.
   Хозяйка недоверчиво подошла и долбанула по  клавишам  пухлой  пятерней.
Раздался ужасающий грохот, в окнах зазвенели стекла, и с телевизора  упала
фарфоровая статуэтка купальщицы.
   - Ну, теперь они у меня попляшут! - грозно сказала женщина. -  Коленька
устанет, сама садиться буду. А ну, сынуля, садись. Посмотрим, долго ли они
выдержат.
   Мальчишка, чуть не плача, сел за пианино, и квартира снова  наполнилась
неимоверным грохотом.
   - Прекрасно, - сказала Колина мама и выдала настройщику десятку.
   Тот не торопясь положил деньги  в  потрепанный  бумажник  и  взялся  за
чемоданчик. Лишь только он переступил порог квартиры, как  гром  сразу  же
смолк. Настройщик на всякий случай переступил порог в обратном направлении
и удовлетворенно улыбнулся. В  квартире  грохотало  пианино  и  дребезжали
стекла. Но только в квартире. Сразу же за ее пределами стояла  глубокая  и
приятная тишина.
   Настройщик знал свое дело.
   Он поднялся на третий этаж и позвонил в дверь,  из  которой  доносились
нестройные звуки пьяного квартета. Здесь все еще праздновали  затянувшийся
день рождения.
   Дверь отрыл  глава  семьи,  нетвердо  держащийся  на  ногах,  но  очень
вежливый и нарочито подтянутый.
   - Папаша, проходите. Мы вас ждали. Шум сейчас мы устраним. Не хотите ли
стаканчик за здоровье моей  любимой  дочери?  Впрочем,  пардон-с.  Бутылки
пусты. Но это мы в миг организуем. Садитесь за стол. Это моя жена. Это  не
то брат жены, не то  дядя.  Черт  их  всех  запомнит!  Его  драгоценнейшая
супруга. А это моя Варька. Что за черт! Варька, где ты?
   Не то дядя, не то брат жены оторвал голову  от  тарелки  с  салатом  из
ранних помидор, осоловевшими глазами посмотрел вокруг и сказал:
   - Я тебя знаю. Ты у меня на барахолке мотоцикл купил.
   - Молчал бы! - прикрикнула на него жена. - Какой  мотоцикл?  У  тебя  и
велосипеда-то никогда не было. - И она осторожно бумажной салфеткой  сняла
со лба мужа кольца тонко нарезанного репчатого лука.
   - Варька! - зычно крикнул отец. - Иди сюда. И сыграй нам на  пианино...
Три этюда... Три этюда для верблюда... - Пропел он и вдруг захохотал, а за
ним и все остальные. - Она у меня талант! Ее  на  конкурс  хотят  послать.
Талант, а для отца и гостей не заставишь сыграть! Варька! Ну,  Варюшенька,
сыграй нам.
   - У тебя дочь играет, - вдруг обрел дар речи не то брат, не то дядя,  -
а у меня машину сперли. - И он скривил губы, как бы собираясь заплакать.
   - Ну что  мелет  человек,  -  начала  успокаивать  его  жена.  -  Какой
автомобиль? У тебя и велосипеда-то никогда не было.
   - Варюшенька,  -  позвала  мать,  накладывая  себе  в  тарелку  тушеной
капусты, - сыграй, доченька. И дедушка послушает.
   В дверях показалась девочка. Вид у нее был сердитый и вызывающий.
   - Чего вам надо! Орете второй день, а я вам играй! Все равно ничего  не
понимаете.
   - А я говорю: играй! - приказал папа.
   Настройщик вдруг понимающе подмигнул девочке, и та прыснула в плечо  от
смеха. Потом села за пианино и отбарабанила что-то совершенно непонятное и
наверняка никому до этого не известное.
   Папа, мама и гости зааплодировали, а дядя-брат сказал:
   - Я всегда плачу, когда мотоцикл завожу.
   - Молчал бы уж, - вспылила его жена.
   - Варька у меня талант, вон как отчебучила! - похвастал папа.
   - Доченька, сыграй для гостей еще что-нибудь, - попросила мама.
   - А водочки-то тю-тю, нету, - сказал вдруг настройщик, и все забыли про
музыку.
   - Это мы сейчас сообразим,  -  уверил  папа,  и  через  минуту  папа  и
дядя-брат устремились в магазин.
   - Нельзя их одних отпускать, - сказала мама и, обе женщины бросились за
мужьями.
   - А теперь мы посмотрим, что случилось с  нашим  пианино,  -  довольным
голосом сказал настройщик. - И мешать нам никто не будет.
   - Да, не будет! Сейчас вернутся и затянут "Скакал казак через долину".
   - Не вернутся. Они дверь не найдут.
   - Правда, не найдут? Вот здорово! - сказала девочка. - Всегда бы так.
   - Так и  будет.  Как  только  они  тебя  заставят  играть,  сразу  всем
понадобится за чем-нибудь выйти, а дверей, чтобы вернуться назад,  они  не
найдут, пока ты их не захочешь впустить.
   - И я буду играть одна?
   - Одна. Никто тебе не помешает.
   - Спасибо, дедуля, спасибо! -  девочка  бросилась  на  шею  настройщику
роялей, так что тот едва устоял на ногах. - Я бы их совсем  не  пустила  и
все время играла.
   - Как  захочешь,  так  и  будет,  Варюшенька.  А  теперь  давай  вместе
возьмемся за него. А?
   - Давайте.
   Через час пианино было настроено,  и  старик,  устало  закрыв  глаза  и
чему-то   улыбаясь,   слушал   странную   и   смелую   музыку.    Варенька
импровизировала.
   Потом они сжалились и впустили  гостей  в  квартиру.  Настройщику  было
выдано десять рублей, и он осторожно положил десятку в потертый  бумажник.
Девочка не отходила от него и все время повторяла:
   - Я еще хочу вас видеть.
   А папе снова захотелось, чтобы дочь сыграла для гостей. Варенька  сразу
согласилась и заговорщицки подмигнула настройщику. Тот тоже хитро сожмурил
глаз, так что лицо его стало похоже на сморщенное яблоко.
   - Варька, отчебучь! - приказал папа.
   - Я тебя знаю, - сказал не то дяд