одками и в ярких свитерах даже в жару. Да и его, он это знал, не всегда
понимали. В сорок лет руководить молодежной газетой...
   - Ну что там у вас; Борис? - спросил он.
   - Стихотворение... Владимир я.
   - Отлично. Покажите.
   Чесноков протянул ему дрожащей рукой лист бумаги. Редактор на несколько
секунд углубился в чтение, а потом спросил:
   - Что вы этим хотели сказать?
   - ?
   - Ну, в чем идея, мысль стихотворения?
   - Шел молодой человек, - начал  Чесноков,  стараясь  говорить  бодро  и
непринужденно, - по улице... увидел девушку. И ему стало очень хорошо.
   - А что было потом?
   - Не знаю... Просто ему стало хорошо.
   - Они так и не поженились?
   - Нет. Он ее больше не встречал никогда.
   - Откуда вы знаете?
   - Я видел это собственными глазами.
   - Хорошо. Просто прекрасно... И что же вы хотите? Опубликовать в  нашей
газете?
   - Я просто пришел. Кому-то все равно надо показать.
   - А вы что, намерены этим заняться всерьез? Посвятить всю  свою  жизнь.
Или просто так?
   - Я бы хотел серьезно, - отважно ответил Чесноков.
   - Молодец! - Редактор даже вышел из-за  стола  и  похлопал  начинающего
поэта по плечу. - Если бы вы написали это просто  так,  мы  бы  напечатали
недельки через две-три. А если вы серьезно, то  придется  еще  поработать.
Серьезно всегда труднее, чем просто так.
   Через  двадцать  минут  Чесноков  вышел   из   редакции   радостный   и
улыбающийся. Стихотворение, конечно, не приняли,  но  сколько  он  услышал
полезного, сколько интересных тем подсказал ему  редактор!  А  в  будущем,
если его стихи окажутся  свежими  и  оригинальными,  то  даже  напечатают.
Честное слово, напечатают!
   Чесноков прибежал к себе в квартирку на пятом этаже, с шумом  распахнул
дверь, поцеловал Анечку, свою жену, бросился на диван, крикнул:
   - Работать и еще раз работать! - и начал подробно рассказывать.
   Анечка присела на край дивана, широко раскрыла свои  голубые  глаза  и,
охая и ахая в особенно страшных местах повествования, прижимала кулачки  к
груди. Так внимательно и не перебивая выслушала она Володеньку.
   А когда он закончил свой рассказ, сказала:
   - Володька! А ведь ты в душе и так поэт. Я это знаю.
   Владимир смутился и начал было возражать, но Аня перебила его:
   - Неужели ты станешь настоящим, общепризнанным поэтом?
   Чесноков вздохнул и сурово произнес:
   - Все зависит только от нас.
   Анечка утвердительно кивнула головой.



   2

   Чесноков работал старшим  инженером  на  радиозаводе.  Анечка  готовила
торты на кондитерской фабрике. Оба любили литературу, разбирались в поэзии
и значительную часть денег тратили  на  приобретение  книг,  чем  вызывали
недоумение, а иногда и смех у  соседа  по  лестничной  площадке  Вениамина
Кондратюка, весь бюджет которого был  подчинен  одной  цели:  приобретению
мотороллера - мотоцикла - мотоцикла с коляской - "Запорожца" -  "Москвича"
и т.д.
   Чесноков на три месяца был освобожден от мытья полов в квартире. Писать
так писать!
   Они приходили с работы почти одновременно, разогревали  вчерашний  борщ
или суп с лапшой, наскоро перекусывали. Владимир выкладывал на  стол  лист
чистой бумаги, шариковую авторучку и начинал расхаживать из угла  в  угол.
Анечка  занималась  домашними  делами,  которые  никогда  не  переделаешь,
сколько ни старайся.
   Начало каждого такого вечера пропадало для Чеснокова зря. Он ничего  не
мог написать. В голову лезла всякая ерунда, которая  отлично  рифмовалась,
но в ней не было ни крупицы чувства. Плоское, ремесленное, как  по  заказу
для ширпотреба.
   - Вовка, перестань мучиться, - говорила обычно Анечка,  вытирая  мокрые
руки передником и  бросая  свою  работу.  Она  брала  его  за  шею  своими
маленькими крепкими руками и заглядывала ему в  глаза.  И  ее  глаза  были
крохотным, но интересным, ласковым миром. Маленькой вселенной.
   - Ну, отпусти меня, - говорила она.
   - Подожди, - отвечал он. - Я еще не все прочитал.
   - Что там можно прочесть?
   - Все. Там все мои стихи.
   Она прижималась к его груди и слушала, как бьется сердце,  восторженное
и одержимое.
   Потом они садились на диван или прямо на пол, и она  о  чем-нибудь  его
спрашивала,  а  он  отвечал.  Или  он  спрашивал,  а  она  отвечала.   Они
вспоминали: "А помнишь...",  мечтали:  "Вот  будет  здорово...",  спорили:
"Володька, ты не прав"; решали тысячи проблем и создавали тысячи новых.  В
голове у Чеснокова рождались музыка и стихи.  Стихи  у  него  всегда  были
связаны с музыкой. Анечка замолкала, чувствуя, что с ним происходит что-то
странное. Может быть, это состояние странности она и любила в  нем  больше
всего. Он и сейчас был таким же, как в день их знакомства. И  она  хотела,
чтобы он был таким всегда - близким, родным и странным.
   - Прочти, - просила она шепотом.
   Он начинал говорить. И она переносилась в странный, необычный и в то же
время удивительно знакомый мир.
   В нем были друзья,  знакомые,  старый  сибирский  город,  ветер  морей,
россыпи звезд, молоденькие деревца и крики ребятишек за  окном.  Все  было
так, как она привыкла видеть каждый день,  и  только  какой-то  сдвиг  его
настроения делал все свежим, удивительно неожиданным. Мир раскрывался  под
каким-то новым углом зрения. Может быть, это было вдохновение? Или талант?
В  его  мире  плакали  и  смеялись,  радовались  и  печалились,  любили  и
ненавидели. Но все в нем было честным, странным и необыкновенным. И если в
его  стихи  иногда  врывался  крик  боли  и  отчаяния  при  виде  уродства
человеческих  отношений,  то  он  звучал   диссонансом.   Очень   странным
диссонансом,  без  которого  вся  музыка  поэзии  превращалась  в  изящную
пошлость.
   Перо и бумага ненужными валялись на столе.
   - Кажется, начинается сплошная ерунда, - говорил он, и они шли гулять в
Университетскую рощу или Лагерный сад,  если  погода  была  хорошая,  или,
раскрыв дверь на балкон, слушали шум дождя. И молчали.
   Сколько можно сказать друг другу таким молчанием!
   Иногда он сам записывал свои стихи, иногда это делала Аня.
   Случалось, что у него "заклинивало" и стихи не писались. Тогда они  шли
к кому-нибудь в гости или приглашали к себе.



   3

   Сосед по площадке купил мотороллер, Чесноков  помогал  грузить  его  на
машину, втаскивать в гараж, и вместе с  женой  был  приглашен  на  "обмыв"
покупки.
   Собралось человек восемь, все  заядлые  мотоциклисты  и  автомобилисты.
Разговор, естественно,  вертелся  вокруг  автомобильной  темы.  Кондратюка
поздравляли, пили за колеса, за руль, за запчасти. Советы сыпались со всех
сторон. Вениамин Кондратюк сиял. Его жена незаметно сновала из  комнаты  в
кухню, таская тарелки и стаканы.
   Вначале Чесноков чувствовал себя неуютно, но потом постепенно освоился.
Кондратюк то и дело бегал в гараж посмотреть,  не  сперли  ли  мотороллер.
Мотороллер никто не  спер.  Кондратюк  показывал  всем  ключ  зажигания  и
старательно окунал его в стакан с водкой.
   - А почему бы и вам не купить мотороллер? - спросил он Чеснокова.
   - Действительно, почему? - зашумели вокруг. - Красота! В лес, на  базар
за картошкой. Быстро.
   - Мы как-то не думали об этом, - сказал Чесноков.
   - Да у нас и денег-то нет, - сказала Анечка.
   - Ага! Денег у них нет! На книги, на барахло - есть. А на мотороллер  -
нет!
   - Книги не барахло, - сказал Чесноков.
   - Ну зачем вам столько книг?
   - А зачем тебе мотороллер?
   - Да хотя бы в лес съездить. В автобусе не надо  толкаться.  Захотел  -
съездил. В любой момент.
   - Так же и книги. Захотел - взял с полки и прочитал.
   - Ну прочитал раз, и хватит. Да и в библиотеке можно взять.
   - Можно ездить на такси. К чему мотороллер?
   Кондратюк даже опешил:
   - На мотороллере я буду ездить! Он окупается! А у  вас  эта  макулатура
стоит без пользы! Зачем?
   - Это не макулатура. Это люди, друзья. Верные - и на всю жизнь.
   - Врете вы! Интеллектуалами  хотите  казаться!  Чтобы  зашли  к  вам  в
квартиру и первым делом увидели полки с книгами. Вот, дескать, умные  люди
живут. Сервант с посудой в угол, значит, а книги на видное место... Знайте
все, что мы выше соседа! Он купил мотороллер, а книг не  покупает!  Писаки
гонорары задарма получают! Землю бы всех копать заставить!
   - Это ты переборщил, - начали успокаивать Кондратюка.
   - Подумаешь! - орал хозяин. - Я тоже книжный шкаф заведу!
   - Кур заводят, - сказал Чесноков.
   - Вот мотоцикл куплю, а потом книг  полный  шкаф  наставлю,  чтобы  все
знали, что я тоже не дурак.
   - Ну нет! - заорал Чесноков и даже ударил кулаком по столу. - Я тебе не
дам книги покупать. Не позволю! Там  люди,  мысли.  И  чтобы  они  в  твой
шкаф-гроб? Да они там зачахнут, с ума сойдут, умрут. Не позволю!
   - Пойдем домой, Володя, - сказала Анечка.
   Анечка тянула Чеснокова за рукав. Кондратюка держали за пиджак, он  все
время порывался броситься врукопашную.
   Чесноков проснулся на другой день с пакостным привкусом во рту.  Голова
хоть, слава богу, не болела. Анечка только сказала:
   - Как ты мог затеять с ним этот разговор?
   - Разве я начал? - оправдывался Чесноков.
   На площадке  он  встретился  с  Кондратюком.  Было  как-то  неловко  за
вчерашнее, и он спросил:
   - Э-э, Вениамин, как у тебя мотороллер?
   - Спасибо, ничего, - ответил Кондратюк.  Он  тоже  не  совсем  уверенно
чувствовал себя после вчерашнего разговора. - А ты, Владимир, дал  бы  мне
что-нибудь почитать. А? Чтоб за душу взяло!
   - Такого у меня нет, да и вряд ли где найдется, - ответил Чесноков,  но
Кондратюк не понял иронии.
   -  Ну  что-нибудь  там  современное.  Что  в  этом  году  на  соискание
Государственной премии выдвинуто?
   Они прикурили от одной спички и вместе вышли из подъезда. Работали  они
на одном заводе, в одном отделе.
   С неделю Чесноков просил Анечку даже не упоминать о стихах и литературе
вообще.
   Потом отошел.



   4

   Через три месяца было готово  около  тридцати  стихотворений.  Чесноков
отдал их перепечатать машинистке, работавшей на дому. При этом он  страшно
волновался, назвался чужим именем. Конфузился. И когда  наконец  все  было
отпечатано, облегченно вздохнул. Однажды в пятницу, после работы, он надел
белоснежную  рубашку,  черный  костюм,  нацепил   синтетический   галстук,
поцеловал Анечку и направился в редакцию.
   Особенно не размышляя, он пошел прямо к редактору. Но редактор был не в
духе. Его  никак  не  освобождали  от  работы  в  молодежной  газете.  Про
единственный визит Чеснокова он, конечно,  забыл  и  теперь  взвинченно  и
недружелюбно попросил его выйти вон. Чесноков, ничего толком не понимая, -
ведь его же просили прийти через три  месяца!  -  выскочил  в  коридор  и,
собравшись с мыслями, решил все бросить и идти домой. Редактору,  который,
в общем-то, был хорошим и добрым человеком, стало стыдно оттого, что он ни
с того ни с сего наорал на незнакомого человека. И через несколько  секунд
он тоже  был  в  коридоре.  Чесноков  еще  не  ушел.  Редактор  облегченно
вздохнул:
   - Молодой человек, что, собственно, у вас?
   Чесноков вкратце напомнил о своем первом  визите  и,  смущаясь,  достал
пачку листов. Редактор повел его в отдел поэзии к Пионову. Там  они  мирно
побеседовали. Чесноков оставил свои стихи. Пионов мельком взглянул на  них
и сказал:
   - А тут что-то есть... - и записал телефон и  адрес  Чеснокова,  обещая
позвонить на будущей неделе.
   Прошло четыре дня, и Пионов действительно позвонил. Он просил Чеснокова
немедленно прийти в редакцию. Дело очень важное и срочное.
   Чесноков отпросился с работы и кинулся  в  редакцию.  Если  они  решили
отказать,  то  незачем  было  бы  и  вызывать  его,  думал  он.  Наверное,
напечатают.
   Из проходной завода он выскочил радостный и чуть  ли  не  пел  во  весь
голос, но, подходя к редакции, сник и начал волноваться.
   Пионов встретил его довольно дружелюбно,  усадил  в  кресло,  предложил
сигарету и несколько минут молча рассматривал Чеснокова,  делая  вид,  что
роется в бумагах на столе.
   Молчал и Чесноков.
   - Я прочел ваши стихи, -  сказал  наконец  Пионов.  -  И  нисколько  не
преувеличу, если скажу, что написаны они здорово.
   У Чеснокова почему-то упало сердце.
   -  Я  сам  поэт,  -  продолжал  Пионов.  -  Скоро  в  Западно-Сибирском
издательстве выйдет мой сборничек. Я знаю,  что  говорю.  Написано  у  вас
талантливо. Когда вы их написали?
   - С июня по август, - внутренне холодея,  ответил  Чесноков.  Что-то  в
голосе Пионова говорило ему, что со стихами дело дрянь. Не напечатают.  Ни
при каких условиях не напечатают. - Три месяца. Недели две как закончил.
   - А как бы вы назвали весь цикл, если бы это понадобилось?
   В небольшой комнате клубами висел дым. Кто-то пытался  знаками  вызвать
Пионова в коридор, но тот только крикнул: "Закройте  дверь!  Я  занят,  не
видите, что ли?"
   - Я назвал бы его "Удивление".
   - Странно, - прошептал Пионов. - Очень странно.
   - А что случилось? - спросил Чесноков.
   - Вы никому не показывали свои стихи? - не отвечая на  вопрос,  в  свою
очередь, спросил Пионов. - Друзьям? Знакомым?
   - Нет. Мне и в голову не приходило.
   - Странно. А слышать или видеть их  раньше  у  кого-нибудь...  Впрочем,
расскажу все. Меня, как я уже говорил, взволновали ваши  стихи.  Я  сделал
подборку. У нас есть такая рубрика - "Молодые голоса".  Тимофей  Федорович
тоже одобрил. И тут к нам  зашел  Серегин.  Знаете  такого  поэта?  Нашего
сибирского?
   - Знаю, - кивнул головой Чесноков. - Читал.
   - Он у нас бывает часто. Читает все, что мы  готовим  в  набор.  Правит
иногда. Он прочитал ваши стихи и сказал... что это его стихи... Вот так.
   - Как его? - одними губами спросил Чесноков.
   - Он будет здесь с  минуты  на  минуту.  Я  пригласил  его.  Понимаете,
редакция  должна  разобраться.  Мы  не  имеем  права  попадать  в   глупое
положение.
   - Это мои стихи, - прошептал Чесноков.
   - И поэт-то он так себе, бездарность,  -  словно  не  слыша  Чеснокова,
сказал Пионов. - А вот, поди ж ты, выпустил уже четыре книжки. Все серость
невероятная. А тут сразу такой фейерверк...  Он  уже  отослал  рукопись  в
издательство. И там ее приняли. И название то же - "Удивление". Понимаете,
какая петрушка получается?
   Пионов встал из-за стола и принялся расхаживать по комнате,  постукивая
кулаком в раскрытую ладонь и что-то рассеянно напевая.
   - Насколько я понимаю, - сказал вдруг осевшим голосом Чесноков, -  меня
обвиняют в воровстве...
   - Что вы, что вы!  -  заволновался  Пионов.  -  Я  никого  не  обвиняю.
Редакция просто должна разобраться. И кроме того... Серегин уже признанный
поэт. У него летом, по его словам, был приступ вдохновения.
   - Это мои стихи, - твердо сказал Чесноков.
   Дверь отворилась, и в комнату уверенно,  как  в  собственную  квартиру,
вошел человек средних лет с портфелем.
   - Привет, Гриша, - привычно приветствовал он Пионова. - Сергей Серегин,
- протянул он руку Чеснокову. Тот неуклюже поднялся, держась  одной  рукой
за спинку стула.
   - Чесноков.
   - Вот как! Лю-бо-пыт-но!
   На протяжении последующих пятнадцати  минут  Чесноков  молчал.  Говорил
Серегин.  Он  бросил  на  стол  кипу  листов,   исписанных   чернилами   и
отпечатанных на машинке, и начал подробно рассказывать о том, как на  него
после полугодового перерыва снизошло вдохновение, как им овладела  радость
поэтических открытий, уверенность, что он оставит важную веху в поэзии.
   - Вот, все тут. Адский труд, бессонные ночи, тонны  бумаги.  На  каждом
листе дата. Можно проследить, как рождались эти стихи.  К  счастью,  я  не
уничтожаю черновиков. Вот доказательства, что это все мое. В  издательстве
почти приняли. Скоро договор...  И  в  Союз  писателей  не  сегодня-завтра
примут. А у вас, у вас есть черновики с датами?
   - Черновики у Анечки, - сказал Чесноков.
   - У Анечкина? - насторожился Серегин. - Не знаю такого.
   - У Анечки! - заорал Чесноков. - У моей жены! В голове! Понимаете!
   - Так, так, так. Понимаю, -  радостно  проговорил  Серегин.  -  Значит,
черновиков нет? И что же вас заставило...
   - Во всяком случае не веха...
   - Какая веха?
   - Важная веха в поэзии. Вы же сами это сказали. Я писал, потому что  не
мог не писать.
   В комнату вошел редактор и скромненько устроился в  углу  на  трехногом
стуле.
   - Что же делать? - с нескрываемым отчаянием в голосе спросил Пионов.
   - Во всяком случае, в газете ничего не помещать, - подсказал Серегин.
   - Это и так ясно, - буркнул Пионов. - Дальше что?
   - Плагиат! Я этого так не оставлю. Я судиться буду!
   - А вы будете отстаивать свои права? - спросил Пионов у Чеснокова.
   - Судиться, что ли? - ответил Чесноков. - Вряд  ли.  Ведь  у  меня  нет
черновиков.
   "Эх, бедняга, - подумал редактор. - Не в черновиках дело. В человеке".
   -  Я  вам  заявляю  со  всей  ответственностью!  -  неизвестно  к  кому
обращаясь, кричал Серегин.
   Чесноков неуклюже встал,  пробормотал:  "До  свиданья!"  -  и  пошел  к
выходу.
   - Вы уходите?! - крикнул ему Пионов. - Приносите еще что-нибудь.  Можно
и по одному стихотворению.
   - Я застолбил этот участок поэзии и никому не позволю! - все еще кричал
Серегин.
   "О-хо-хо, - подумал главный редактор. - Не в поэзии, а  под  солнышком,
чтоб теплее и сытнее, ты хочешь застолбить участок. И не попрешь тебя.  По
судам затаскаешь!"
   - Вы заходите, Владимир, - еще раз крикнул Пионов.
   Чесноков осторожно прикрыл дверь и, сгорбившись, вышел на улицу.



   5

   Моросил дождь. Сентябрь. Пакостно на душе.
   Чесноков побродил по Университетской роще, стараясь ни о чем не думать.
Небо вскоре прояснилось. В сентябре дожди еще не идут неделями.
   Когда он открыл дверь квартиры, Анечка была  уже  дома.  И  как  он  ни
старался казаться спокойным, она сразу же заметила, что  произошло  что-то
нехорошее. Она умоляюще взглянула на него, но он только покачал головой, и
тогда она не стала его ни о чем спрашивать. Он сам подошел к ней, погладил
волосы, приподнял  ее  голову  за  подбородок,  грустно  улыбнулся  и  все
рассказал. Она ни разу не перебила его, только глаза ее то расширялись, то
сужались.
   - Но ведь ты же не думаешь,  что  он  каким-то  образом  присвоил  твои
стихи? - спросила она,  когда  он  закончил.  И  голос  ее  был  чуть-чуть
испуганным.
   - Конечно, нет, Анечка, - ответил он. - Это просто нелепое  совпадение.
Грустно.
   И тогда она заплакала, а он не просил ее успокоиться - знал, что  этого
нельзя делать.
   В дверь позвонили. Это оказался сосед Кондратюк.
   - Мне бы рублишко разменять, - сказал он.
   - Проходи, - предложил Чесноков.
   Кондратюк прошел в комнату, увидел заплаканное лицо Ани и спросил:
   - Что у вас тут происходит? Похороны, что ли?
   Чесноков не умел лгать и в двух словах рассказал соседу о случившемся.
   - О, да ты, оказывается, в поэты метишь!
   - Никуда я не мечу, - ответил Чесноков.
   - Не скромничай, не скромничай. При, если есть возможность. Там  платят
здорово. Вот поэтому туда все и лезут.
   - Не все.
   - Все, все. А вакансий мало. Вот и тащат друг у друга, кто стих, а  кто
и роман. И у тебя сперли. Судись, мой тебе совет. Может, что и возьмешь. А
лучше купи мотороллер. Колеса, они, знаешь, всегда себя оправдают.  Я  уже
рублей на двести малины, смородины и прочей дребедени навозил.
   - Продаешь, что ли?
   - Не-ет! Возни много. Увидят свои сотрудники  со  стаканом  на  базаре,
засмеют. Я люблю, чтобы все было спокойно, тихо. Жена  на  зиму  варит.  С
братом мы: он - сахар, а я - ягоду.  Колеса  -  это  вещь.  Бери  зимой  в
кредит. За лето оправдаешь. Дело надежное.
   - Вениамин, у тебя, кажется, мотороллер спереть кто-то хочет.  Слышишь,
заводят?
   Кондратюк прислушался, вытянул шею, опрометью бросился к  двери,  забыв
разменять рубль.
   - Володя, ты есть хочешь? - спросила Аня.
   - Как зверь, - ответил Чесноков. - Сто лет не ел. - И он засмеялся.
   Аня подозрите