для начала. Эксперимент будут проводить Афанасий Навагин  и  Александр
Ветров. У Александра, говорят, большая коллекция улыбок. Это очень кстати.
- И, обращаясь к нам с Афанасием, спросил: - Вы согласны?
   - Я согласен, - ответил Афанасий, бледнея от волнения.
   - Я согласен, - ответил я, чувствуя, что тоже бледнею.
   Нас  бросились  поздравлять.  Игорь  уже  пытался  задавать  конкретные
технические вопросы. Все что-то говорили, вряд ли слушая друг друга.  Было
шумно и как-то напряженно весело. Ведь это такое событие!
   Подготовка к эксперименту велась быстро. Я изучил отчет Навагина и  уже
хорошо представлял, с чем мне придется столкнуться в прошлом. Афанасий  не
знал покоя, без  конца  уточняя  мельчайшие  события  в  своем  "подшефном
времени". Несколько раз он просил меня показать ему коллекцию улыбок.
   - Для пользы эксперименту, - как говорил он.
   Не знаю, попросил бы он когда-нибудь меня об этом или нет, если бы  нам
в скором времени не пришлось работать вдвоем.
   - С этим можно... - говорил он, просмотрев коллекцию, но так ни разу  и
не улыбнувшись.
   "С этим можно начинать", - так я понимал его слова, и это даже  льстило
мне. Афанасий Навагин не порицал улыбку.



   8

   Эксперимент начался в конце лета.
   В этот день все были очень предупредительны к нам, старались что-нибудь
посоветовать, чем-нибудь помочь.
   - Не трусите? - спросил нас директор института перед самым началом.
   Я отрицательно покачал головой.
   - Я не струшу, - сказал Навагин.
   И вот началось...
   Мы стояли посреди бесновавшейся  толпы  мужчин,  женщин  и  подростков.
Багровые отсветы тысяч факелов  освещали  перекошенные  лица.  Рев  толпы,
отчетливые ритмы маршей, взвинченность,  скрытый  страх  и  выпиравшие  из
людей ненависть, звериная злоба и злорадство. Я знал, с чем  мне  придется
встретиться. И все же я был ошеломлен.
   Это были люди, только совсем не  такие,  какими  я  их  привык  видеть.
Посреди площади, окруженной многоэтажными домами, балконы,  окна  и  крыши
которых были  облеплены  людьми,  горел  костер.  Его  пламя  поддерживали
стопками  книг,  сгружаемых  с  автофургонов  и  грузовиков.   С   воплями
удовлетворения и злорадства люди хватали книги и бросали их в огонь.
   С того места, где мы стояли, было плохо видно происходящее, и Афанасий,
схватив меня за руку, потащил ближе  к  костру,  бесцеремонно  расталкивая
толпу.
   Наконец мы очутились почти возле самого костра.
   Улыбнуться здесь мне казалось кощунством. Я чувствовал,  что  не  смогу
этого сделать.
   - Как люди могут?!! - Я не сумел договорить.
   - Ничего. Сейчас начнется еще более интересное.  Вон  там.  -  Афанасий
показал рукой куда-то за костер и чуть правее. - Вон там  сейчас  один  не
выдержит. И его убьют. - Он сказал это спокойно.
   И  тотчас  же  в  той  стороне,  куда  он  показывал  рукой,   раздался
пронзительный крик, который отчетливо  прозвучал  даже  среди  этого  рева
обезумевшей от злобы толпы. Там, за  костром,  толпа  пришла  в  движение.
Потом от нее отделился  человек,  упал,  вскочил,  снова  упал  и  пополз.
Десятки рук схватили его за одежду, удерживая.  Но  он  продолжал  ползти,
волоча на себе других. На какую-то секунду ему  удалось  вырваться,  и  он
достиг костра,  выбрасывая  из  него  полуобгоревшие  книги.  Чьи-то  руки
рванули его назад. Через несколько секунд толпа чуть отступила от  костра.
На асфальте осталась лежать неподвижная фигура.
   - Он уже умер, - сказал Афанасий. -  Что  же  ты  не  показываешь  свою
коллекцию?
   - Я не могу.
   - Не можешь! - Афанасий встряхнул меня. -  Не  можешь!  Начинай!  Какая
разница, сейчас или в другой раз. Начинай!
   И я вспомнил улыбку Андрея... Я заставил себя это сделать. Грустную, но
живую, чистую, умную улыбку Андрея.
   Мне показалось, что лица  людей,  бросавших  мысли,  жизни,  надежды  и
чувства в огонь, чуть просветлели. На мгновение сбился  ритм  движения  их
рук. Но нет... Улыбка  отскакивала  от  них.  Она  была  ненужной,  чужой,
мешающей, вредной. Они даже не замечали  ее,  увлеченные  своим  делом.  А
потом вдруг один из них поднял с земли автомат и, не целясь, дал  короткую
очередь. И улыбка умерла, издав чуть слышный стон.
   - Ты видел?! - крикнул мне Навагин.
   Я все видел. Убили улыбку!
   - Теперь ты понял,  почему  я  ненавижу  улыбку?  Она  делает  человека
сильным! Убей улыбку и тогда можешь делать с человеком все, что  захочешь!
Ха-ха! Смотри, что они сделают с твоими улыбками! Ты проиграл!
   Тысячи больших и маленьких радостей, чувств и мыслей мог бы я  подарить
им.
   - Ты вернешься отсюда.  Вернешься  опустошенным!  И  тебе  уже  никогда
больше не захочется улыбаться! Ты возненавидишь улыбку, так же  как  и  я!
Смотри внимательно! Почувствуй свое бессилие...
   Убили улыбку. Убили выстрелом в упор!
   Я вспомнил Андрея. Его любовь, его  ненависть,  его  музыку.  И  улыбки
веером разлетелись по толпе.
   И я увидел, как их ловили, чтобы бросить на землю и топтать  ногами.  В
них стреляли, давили руками, тащили к костру и с размаха бросали в  огонь.
Человеческие беззащитные улыбки. Я видел,  как  несколько  улыбок  все  же
появилось на лицах людей. Одни со страхом пытались сорвать их,  срывали  и
отбрасывали куда-нибудь подальше, чтобы никто не  успел  увидеть.  Другие,
растерянные, не знали, что делать. Третьи старались спрятать их, но делали
это робко и неуклюже. Замеченная на лице улыбка срывалась с человека теми,
кто стоял рядом. Срывалась с кожей, с кровью, с криком разорванного рта.
   У меня не было больше улыбок Андрея.
   Нет, люди не могут так поступать, не могут не  понять.  И  я  отдал  им
улыбки Ольги, Любы, Светки, Толи Крутикова, Игоря. Улыбки встреченных мною
когда-то прохожих. Улыбки знакомых. И еще бессмысленные, такие беззащитные
улыбки моей маленькой Бекки.
   И все-таки я привел их в смятение.  Я  видел,  как,  пряча  под  пиджак
книгу, исчез в толпе человек. Я видел, как многие поспешно расходятся, как
в бешенстве топают ногами перепуганные  насмерть  мещане,  слабые  даже  с
оружием в руках.
   У меня осталась только  одна  улыбка.  Улыбка  Энн.  Она  была  слишком
горькая, чтобы отдать ее им. Но она была и  слишком  жаждущая  жить.  И  я
отдал им последнюю улыбку. Я заметил, как испуганно вскинула брови стоящая
неподалеку девушка и спрятала что-то на груди. Я уверен, это  была  улыбка
Энн.
   Они еще жгли книги, но толпа уже бросилась прочь от костра. И ни крики,
и ни выстрелы не могли ее удержать.
   И тогда Афанасий указал на меня пальцем.
   Дальше я ничего не помню...



   9

   Я очнулся лежащим на полу лаборатории на чьих-то пиджаках.
   - Где Афанасий? - спросил я.
   - Какой Афанасий? - удивленно спросил Игорь. - Что там произошло?
   - Где Афанасий Навагин?
   - Успокойся. Успокойся. О каком Афанасии ты говоришь?
   - Афанасий, который слишком тщательно изучил  свое  "подшефное  время".
Где он? - Я вскочил на ноги.
   - У нас не было никакого Афанасия. Ты что-то перепутал.
   В лаборатории  было  очень  много  людей.  Все  они  смотрели  на  меня
чуть-чуть испуганно и непонимающе.
   - Афанасий ненавидел улыбку! Разве вы не помните?
   - Такого у нас не было.
   - Ну хорошо, об этом позже. Как я выбрался оттуда?
   - Тебя вытащил Андрей, - сказал Игорь. И такая боль  почувствовалась  в
его словах! Светка плакала. Слезы... - Он умер. Его уже увезли.
   - Умер! - закричал я. - Почему?
   - Его убили выстрелом в спину, когда он спасал тебя.



   10

   Прошло несколько дней. Я стараюсь ни с кем не встречаться.  Я  понимаю,
как трудно сейчас со мной людям...
   Дальнейшие эксперименты отложены  на  неопределенное  время.  Никто  не
помнит Афанасия Навагина. Его не было.  Он  не  родился.  Значит,  все  же
где-то в прошлом что-то изменилось так, чтобы Афанасий не родился.
   Может быть, та девушка, что спрятала улыбку  Энн,  оттолкнула  от  себя
какого-то предка Афанасия. Может быть,  он,  увидев  эту  улыбку,  сам  не
посмел подойти к ней. Как бы то ни было, но Афанасий не родился.
   Значит, этот эксперимент сделал людей хоть чуть-чуть, но лучше.
   Ведь Афанасия нет.
   Но нет и Андрея.
   Неужели  каждый  раз,  чтобы  не  было  такого,  как  Афанасий,  должна
появляться могила такого человека, каким был Андрей?
   У меня больше нет улыбок. Я не могу  улыбаться.  Меня  все  понимают  и
стараются чем-нибудь помочь. Все, кроме Бекки. Ей я  еще  ничего  не  могу
объяснить. Это ужасно  -  стоять  над  кроватью  дочери  и  не  иметь  сил
улыбнуться.
   В газете я  прочел  одну  статью.  Кто-то  открыл  закон  "отталкивания
улыбок". Такой закон открыл когда-то  и  Афанасий.  Значит,  он  не  один.
Далеко не один. Их еще много.
   Ко  мне  приходят  друзья.  Я  часто  вижу  Ольгу.  Они  улыбаются  мне
осторожными бодрыми улыбками, как тяжелобольному.
   Не бойтесь!
   Мне нужны улыбки. Детские и взрослые, несмышленые  и  глубокомысленные,
радостные и горькие, счастливые и печальные. Мне нужны улыбки,  идущие  от
самого сердца, из самых светлых уголков души.
   Люди, мне нужны ваши улыбки!
   Я снова вернусь к тому пылающему костру.
   Люди, мне нужны ваши улыбки...



   Виктор Колупаев.
   На асфальте города...

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Весна света".
   OCR & spellcheck by HarryFan, 21 August 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   На  проезжей  части  дороги  собралась  толпа  прохожих,  какая  обычно
возникает, если кого-то сбило машиной. "Вот вам и еще  пример,  -  подумал
Игнатьев. - Очистить надо улицы от машин. Автострады можно строить  и  под
землей". Игнатьев возвращался с трудного совещания,  и  в  голове  у  него
гудело, а тут еще солнце жарит, как в тропиках.  Он  возглавлял  областную
комиссию, которой было  поручено  изучение  вопроса  о  переносе  дорог  и
автострад для  машин  под  землю.  Сам  он  был  ярым  сторонником  такого
мероприятия, но, являясь председателем, старался воздерживаться от эмоций.
Все учла комиссия: и стоимость предстоящих работ, и уменьшение загрязнения
воздуха, и количество автокатастроф. Все "за" и "против" были взвешены,  и
воображаемая стрелка решения застыла где-то  около  нуля.  Нужен  был  еще
какой-то факт, какая-то мелочь, нюанс, чтобы сдвинуть  стрелку  с  мертвой
точки.
   Игнатьев поровнялся с толпой и вдруг услышал крик своей младшей дочери:
   - Папочка!
   Папочка  мгновенно  перепугался  и  врезался  в  толпу,  тоже  негромко
выкрикивая: "Танечка! Танечка!"
   Перед ним расступились. Сначала он увидел темно-вишневую "Волгу", затем
своих  дочерей.  Всех  четверых  живых  и  невредимых.  Они  стояли  перед
автомобилем, обнявшись за плечи. За ними было пустое пространство, круг, в
который никто из прохожих почему-то не вступал.
   Шестилетняя Танечка отчаянно  трусила.  Это  было  заметно.  Она  бы  и
убежала давно, но старшая, десятилетняя Ира, крепко держала ее  за  плечо.
Рядом стояли Оля и Марина, близнецы, им недавно исполнилось по восемь лет.
   Старшая, конечно, понимала, что нет ничего  хорошего  в  том,  что  они
собрали такую толпу. И по ее глазенкам было  видно,  что  она  лихорадочно
ищет выхода из этого неприятного положения.
   Близнецы поглядывали исподлобья и были полны решимости. Первой  увидела
папу Танечка, резко вырвалась и с плачем (теперь,  раз  папа  был  близко,
можно было и зареветь) бросилась к нему.
   - Мы тут игра-а-а-ли...
   - Ох, сейчас начнется, - вздохнула Ира.
   - Все равно мы не пустим их, - сказала Оля.
   - Поиграть и то  негде,  -  вздернула  носик  Марина  и  отвернулась  в
сторону.
   Но все трое не сдвинулись с места.
   Папа прижал к себе Танечку, растерянно спрашивая:
   - Что тут у вас произошло? Что опять натворили?
   Пора бы ему и привыкнуть к беспокойному характеру  дочерей,  а  все  не
может. Все еще кажется, что  недавно  научились  ходить.  И  когда  только
успели вырасти?
   - Послушайте, дорогой товарищ Игнатьев, - дверца машины  открылась,  на
тротуар  вышел  слегка  взбешенный  товарищ  Чичурин,   начальник   отдела
строительства при горисполкоме, оппонент Игнатьева по проблеме  подземного
транспорта. - Хоть ты и одержим своей прекрасной идеей, но по  улицам  еще
разрешается ездить на автомобилях. И потом, с каких это пор взрослые стали
брать себе в союзники маленьких детей, да еще своих собственных?
   - Дети, - строго спросил Игнатьев, - что вы тут делали?
   И только сейчас он прислушался к шумевшим вокруг него людям. Говорили о
его дочерях неодобрительно, слышалось даже слово "безобразие".  Многие  не
знали, что здесь происходит, но на всякий случай останавливались.  А  один
студент художественного училища сначала присел на  корточки  на  асфальте,
потом выпрямился и сказал:
   - Это же искусство!
   - Да что тут происходит? - спросил папа.
   - Встали вот твои  дочери  поперек  дороги  и  не  дают  проехать.  Что
прикажете делать?
   - Ира, вы зачем здесь безобразничаете? Ведь это дорога!
   - Во-первых, здесь очень редко ездят, - начала Ира.
   - Мы здесь город строим! - сказала Оля. - Вот так!
   - Да-а, а разве по домам ездят? - взбунтовалась Марина.
   - Папочка, папочка, этот дядя  разрушит  наши  домики!  -  Танечка  уже
перестала плакать, хотя еще боялась оторваться от своего папочки.
   - Ну, Игнатьев! - вспылил Чичурин.
   - Хоть бы разошлись, что ли,  -  вздохнул  Игнатьев,  устало  оглядывая
собравшихся. - Ничего ведь не произошло. Сейчас мы  разберемся.  Товарищи,
расходитесь, пожалуйста.
   Собравшиеся стали расходиться.
   - Закурим, что ли, - предложил Мичурин. - Все равно опоздал.  Хотел  на
седьмой объект съездить.  Не  успею  теперь...  Ну  и  дочери  у  тебя.  С
характером.
   - Да, этого им не занимать. Всегда вместе, вот у них сил,  баловства  и
чудачеств всяких получается в квадрате. А почему они тут выстроились-то?
   Трое девочек стояли, не сходя с места. Немного сердитые,  но  нисколько
не испуганные и даже радостные, потому что отстояли свое, не испугались ни
"Волги", ни только что окружавших их прохожих.
   - Еду я, - сказал Чичурин. - А они на  асфальте  на  коленках  ползают.
Рисуют что-то. Я сбавил скорость. А сам думаю - разбегутся сейчас.  А  они
словно и не замечают. Я даже просигналил им, благо тут автоинспекция редко
появляется. Не услышать  меня  они  не  могли.  Нет,  ползают,  словно  не
замечают. Сигналю еще. Поднимается твоя средняя...
   - Олька?
   - Она самая. Встала и руки  в  стороны  расставила.  Кричит  что-то.  Я
остановился. Пока вылезал из машины, они уже все четверо...
   Какая-то светящаяся стрела-молния беззвучно пронеслась мимо них.  Потом
раздался негромкий хлопок. Двое взрослых вздрогнули  от  неожиданности.  А
лица девочек словно  засветились  каким-то  торжеством,  каким-то  детским
превосходством над взрослыми.
   - Сейчас еще один цветочек будет, - сказала Танечка и посмотрела  снизу
вверх на папу, словно ожидала одобрения или поддержки.
   - Здесь скоро все будет засеяно цветами, - сказала Оля, упрямо  сдвинув
брови.
   - Ага! Чтобы их  машинами  давили?  -  поджав  губы,  спросила  Марина,
обращаясь, конечно же, к взрослым.
   - Ох эти взрослые, - вздохнула Ира. - Разве они поймут.
   - А ну-ка, помолчите минутку, - строго сказал папа и добавил, обращаясь
к Чичурину: - Ну и что дальше?..
   - Ну, вылез я. А они говорят, что дальше дороги нет. Дальше  начинается
город.
   - Что еще за город?
   - Город на асфальте. На асфальте город. Значит, машинам ездить  нельзя.
Вот ведь как рассуждают. Полюбуйся.
   - Мел где взяли? - полюбопытствовал папа.
   - В магазине купили, - ответила Ира.
   - В классе взяли, - отвернулась Оля.
   - У девочки у одной, - пожала плечами Марина.
   - Папочка, папочка, а  мне  Ира  дала  один  кусочек,  -  заторопилась,
проглатывая буквы, младшая дочь Игнатьева.
   - В классе брать нельзя, - отрезал папа. - Нехорошо это.
   - Знаю, - сказала Ира. - Не будем больше.
   Папа и Чичурин сделали несколько шагов. И  вдруг  папа  чуть  не  упал.
Прямо перед ним, не более чем в метре,  из  асфальта  вытягивался  стебель
какого-то растеньица. Он достиг  высоты  сантиметров  в  двадцать.  Уже  и
листочки были на нем, густо-зеленые с  темноватыми  прожилками.  На  конце
стебля возник бутон, и через десять секунд перед потрясенным папой расцвел
цветок.  Мраморно-белый,  сочный,  с   пятью   лепестками,   необычный   и
очень-очень красивый.
   - Вот и расцвел  цветочек!  -  крикнула  Танечка  и  выпорхнула  из-под
папиной руки.
   Трое других девочек перестали изображать живую стену и тоже  подошли  к
цветку, стараясь не наступать на белые линии мела на асфальте.
   - Ой, какой красивый, - прошептала Оля. - Такого еще  не  было.  Правда
ведь, девочки?
   - Был, - уверенно сказала Марина. - У сто первого дома позавчера  такой
распустился.
   - Все-то ты знаешь, - вздохнула Ира. - Энциклопедический ум.
   - Вы что, серьезно, что ли,  хотите  сказать,  что  цветы  вот  так  из
асфальта и вырастают? - спросил папа.
   - Папочка! - испуганно крикнула Таня. - Ты на домик наступишь!
   Папочка поспешно сделал шаг назад.
   - Я что-то тоже не слышал, чтобы из асфальта цветы лезли,  -  поддержал
Игнатьева Чичурин.
   - Так ведь  здесь  не  слушать,  а  смотреть  надо,  -  сказала  Оля  и
исподлобья взглянула на взрослых: как расценят ее дерзость?
   - Это космические корабли маленьких человечков, - пояснила Ира.
   - Что же им, и не приземляться теперь? - недовольно спросила Марина.
   - Ах, корабли звездных пришельцев, - с облегчением рассмеялся папа.
   А в это время по воздуху опять чиркнула белая молния.
   - Еще два домика нужно строить, - сказала Ира.
   - Мы им вчера концерт устраивали, -  качала  Оля.  -  Они  очень  любят
музыку. Просили сегодня вечером еще раз сыграть.  Ты,  папочка,  дашь  нам
большой аккордеон?
   - Это кто же такие "они"? - переспросил Чичурин.
   - Маленькие человечки, - сказала Ира.
   - Папа, разве ты их не видишь? - спросила Оля.
   Папа внимательно посмотрел на асфальт.  Ну  что  ж.  Его  дочери  умели
рисовать. Особенно  старшая.  А  фантазии  хватает  у  всех  четверых.  На
асфальте  были  нарисованы  дома,  около  десяти  домов.   Одноэтажные   и
двухэтажные. Из кирпича  и  бревен.  С  резными  наличниками,  крылечками,
трубами, палисадниками, дорожками. Городок был цветной.  Фантазия  девочек
странно  и  причудливо   трансформировала   привычные   представления   об
архитектуре городов. Нечего  было  даже  и  пытаться  понять  стиль  этого
разноцветного городка. Это был особый  детский  стиль.  Здесь  одна  стена
могла быть выше другой, а крыша  покрывать  только  половину  дома,  труба
смешно заваливалась набок. Цветок мог быть выше дома, а маленькие  смешные
человечки...
   Папа вдруг  страшно  удивился.  Вот  человечки-то  были  нарисованы  не
детской рукой. Фигурки застыли в самых разнообразных позах.  Вот  женщина,
развешивающая занавески на окнах потешного  домика.  Садовник,  поливающий
клумбу. Бабушка в  окружении  внучат.  Мужчины,  собравшиеся  в  кружочек.
Выписана была каждая морщинка на лице, каждая  складка  одежды.  Выражения
лиц  были  схвачены  предельно  реалистично.  И  хотя  фигурки  напоминали
сказочные персонажи, в их изображении чувствовалась рука художника.
   - Да, я вижу,  -  вымолвил  наконец  папа.  -  Город  у  вас  получился
красивый. Хороший город. А кто рисовал маленьких человечков?
   - А ведь действительно  красиво!  -  воскликнул  Чичурин.  -  По  такой
красоте  ездить  колесами  было  бы  как-то  неудобно.  Чего   только   не
навыдумывает подрастающее поколение.
   - Папа, ну а цветы-то хоть ты видишь? - спросила Оля, глядя исподлобья.
Видно было, что она уже начинает сердиться на непонятливость  взрослых.  -
Ведь их за последнее время столько распустилось на асфальте.
   - Постойте! - перебил  Чичурин.  -