й,
счастливый и горький мир окружает их. Он всегда был разным. А разве  можно
скучать, когда тебя все время окружает разное и новое?  Зевают  от  скуки,
когда  все  уже  давным-давно  известно  и  ничего  нового  в  будущем  те
предвидится.
   Он писал, потому что и ему, и жене Анечке, теперь уже  Анне,  это  было
интересно.
   Однажды Чесноков неопровержимо доказал, что пишет именно он. Еще раньше
Пионов обращал внимание на то, что необычные стихи выпадают из  творчества
некоторых поэтов, а для Чеснокова они являются системой. Нужно было только
доказать, у кого они появляются раньше.
   Чесноков начал новую повесть из жизни инженеров. Она  была  задумана  в
виде трех  рассказов,  от  лица  трех  главных  действующих  лиц.  Повесть
писалась легко. Чесноков вообще писал легко. Была уже закончена  первая  и
начата  вторая  часть.  Как  обычно,  просматривая  в   библиотеке   новые
поступления, Владимир встретил первую часть повести в одном  журнале.  Это
было настолько привычным, что не удивило ни его, ни Анну.
   В тот год была ранняя весна. Днем снег  таял,  а  утром  подмораживало.
Чесноков шел на работу, поскользнулся, упал и сломал руку. Бывает же такое
невезение! Его положили в больницу, но кость  руки  долго  не  срасталась.
Вдобавок ко всему обнаружилось повреждение  позвоночника.  Короче  говоря,
Чесноков проболтался в больнице месяца три. Писать  он  не  мог,  но  зато
читать сколько угодно. Как-то на глаза ему попался журнал с первой  частью
повести, и он  обратил  внимание  на  сообщение  редакции  о  том,  что  в
следующем  номере  будет  напечатана  вторая  часть.   Чесноков   разыскал
следующий номер. Продолжения в нем не оказалось. И в третьем номере он  не
нашел  ничего.  Зато  в  журнале  появилось  редакционное  сообщение:   по
независящим от  редакции  причинам  публикация  повести  откладывается  на
неопределенное время.
   И тогда Чесноков послал автору  телеграмму,  в  которой  советовал  или
расторгнуть договор с издательством, или изменить сроки публикации, потому
что он, Чесноков, в настоящее время не может заняться этой повестью.
   Автор  телеграмму  получил,   хотел   ответить   Чеснокову   чем-нибудь
ядовито-ехидным, но передумал. Мало ли у любого писателя недоброжелателей!
Со всеми не  будешь  вести  переписку.  А  повесть  у  него  действительно
застопорилась. Ни слова. В голову лезла всякая ерунда, но  только  не  то,
что нужно. Он уже несколько раз ходил  на  завод,  чтобы  посмотреть,  как
работают инженеры. Сам он никогда инженером не был. И все равно ничего  не
получалось. И редакция уже надоела своими  звонками.  Ну  где  он  возьмет
продолжение, если вдохновение пропало!
   А Чесноков неожиданно для самого себя написал автору письмо, в  котором
просил его сообщить сроки, когда он  начал  и  закончил  вторую  и  третью
части. К этому времени Чесноков уже вышел из  больницы  и  за  две  недели
закончил вторую часть.
   И на автора повести вдруг нашло вдохновение, да причем  такое,  что  он
закончил вторую  часть  точно  за  две  недели.  На  радостях  он  написал
Чеснокову пространное письмо о том, когда и как он  написал  вторую  часть
повести. Благожелательным читателям надо иногда отвечать.
   Теперь Чесноков твердо знал, что пишет все-таки он  сам.  У  него  даже
возникло желание подшутить над автором повести и совсем не  писать  третью
часть. Но, немного поразмыслив,  он  решил,  что  незачем  издеваться  над
человеком - ведь он, в общем, ни в чем не виноват.
   Судя  по  критическим  статьям,  рецензиям  и  заметкам,  Чесноков  был
талантливым писателем. От  Кондратюка,  как  от  старого  друга  семьи,  у
Чесноковых не было тайн. И  Кондратюк  был  чрезвычайно  обрадован,  когда
узнал, что сосед доказал свое первенство.  Значит,  если  рассказы  начнут
печатать под настоящей фамилией, Чесноков лез в гору не зря, а потому  что
там материальное благополучие, добытое честным трудом,  которое  Кондратюк
ценил превыше всего.
   У Чеснокова не было никаких связей в литературных кругах, да и времени,
чтобы  обивать  пороги,  у  него  не  было.  Иногда  он  встречал  Тимофея
Федоровича. Тот все еще продолжал работать редактором молодежной газеты  и
по-прежнему убедительно  доказывал,  что  его  надо  перевести  на  другую
работу. Но эти встречи были случайными и короткими.
   И Чесноков продолжал писать, пожалуй,  даже  с  большим  желанием,  чем
раньше. Не ставят его фамилию  на  обложке  романа?  Черт  с  ними!  И  не
поставят никогда? Уже привык к этому. Главное, что его  повести  и  романы
нравились. Люди в них находили  то,  что  тщетно  искали  в  произведениях
других авторов. И еще - его  романы  были  все  так  же  чуточку  чудными,
необычными, в них все  еще  сквозило  удивление.  Чесноков  не  переставал
удивляться миру и людям.



   8

   Поведение  Чеснокова  начало  раздражать  Кондратюка.  Не   воруй,   не
обманывай, живи честно! Все это правильно. Кондратюк никогда  в  жизни  не
совершил ни одного нехорошего поступка.  Не  крал,  не  обманывал;  Своими
руками, своим собственным горбом он заработал  и  автомобиль,  и  дачу,  и
кооперативную квартиру одному из сыновей. Гнул шею, если  этого  требовали
обстоятельства, и в выходные дни,  и  в  отпуск.  Но  ведь  это  приносило
пользу, окупалось, было необходимым. Если бы кто-нибудь попытался отнять у
него выходной костюм или сломать изгородь на даче, разве бы он  не  впился
своими руками в горло обидчика, разве не бил бы его смертным  боем?!  Мое!
Не трожь! Заработай сам!
   А Чесноков отдавал все добровольно. И Черное море, и яхты, и поездки за
границу, и деньги, и славу. Кому? А кто подвернется. Чеснокову все  равно.
А ведь все, все принадлежало Чеснокову. По закону, по праву.
   Кондратюк чувствовал, как рушится его спокойный, понятный, обычный мир.
Оба его сына пропадали целыми вечерами у Чесноковых. И  для  них  не  было
большего авторитета, чем  дядя  Володя.  Непорядок!  И  его  жена,  тихая,
незаметная женщина, никогда не решавшаяся  высказать  свое  мнение  вслух,
вдруг зачастила к соседям, перестала смотреть в пол, подняла голову,  хоть
и теперь никогда не противоречила мужу. Да  и  сам  Кондратюк  был  частым
гостем у Чесноковых. Там всегда  было  шумно.  Людям  почему-то  нравилось
бывать  в  этой  небольшой  стандартной  квартирке,  сплошь   заставленной
книгами.
   А разговоры... Что это были за разговоры! Каждое  слово  в  отдельности
было понятно Кондратюку. Но смысл фраз?! Что это? Зачем? Почему  жена  его
ворочается по ночам и  не  спит,  лежит  с  открытыми  мокрыми  глазами  и
улыбается? Почему старший сын ушел  из  дому?  Почему  тошно  смотреть  на
сверкающий лаком автомобиль? Почему вокруг пустота?
   А все потому, что Чесноков пишет. Зачем пишет?
   - Зачем ты пишешь?
   - Интересно.
   - Какая польза от этого?
   Чесноков взял с полки книгу в нарядном переплете.
   - Хочу, чтобы такое читали поменьше.
   - Я читал. Книга интересная.
   - Ложь тоже бывает интересная.
   А время  шло.  Дети  выросли  и  разъехались.  Анна,  теперь  уже  Анна
Ивановна, располнела, но смеялась все так же заразительно весело и все так
же  любила  своего  Володьку,  теперь  уже  Владимира  Петровича,  худого,
сутулого, поседевшего.
   И все так же весело было в их квартирке. Даже когда Чесноков  оставался
один, а Кондратюк приходил к нему, чтобы покурить и помолчать, даже  тогда
в квартире было  что-то  удивительное.  Кондратюк  как  бы  видел  и  Анну
Ивановну, и свою жену, детей Чеснокова  и  своих,  знакомых  и  незнакомых
людей. Все они хорошо понимали друг друга, спорили и часто не приходили  к
единому мнению,  но  все  равно  стремились  сюда.  Как  они  могли  здесь
очутиться? Ведь все они были далеко. Они хорошо знали друг друга, и только
его, Кондратюка, никто не замечал. И, докурив папироску, он молча  уходил,
чтобы выпить стакан водки и лечь спать. Кругом было тихо  и  пусто  как  в
гробу.



   9

   Чеснокову уже было за сорок пять, когда он  встретил  в  последний  раз
Тимофея Федоровича. Тот  так  и  вышел  на  пенсию  редактором  молодежной
газеты. Много мыслей и фактов накопилось в его памяти за  шестьдесят  пять
лет. И Тимофей Федорович писал книгу - итог своей долгой жизни.
   Сначала они поговорили о погоде. Потом Тимофей Федорович  посетовал  на
постоянные боли в пояснице, а  Чесноков  пожаловался  на  боли  в  сердце.
Вспомнили Пионова. Он к этому времени был уже главным редактором  толстого
журнала.
   - Все по-прежнему? - спросив Тимофей Федорович.
   - Да, - ответил Чесноков.  -  Но  работать  становится  все  труднее  и
труднее. Напишу еще один роман, если успею, и все.
   - Я тоже заканчиваю шедевр. А что за роман у  вас?  -  полюбопытствовал
Тимофей Федорович.
   - Хочу назвать его "Зачем жил человек?" - ответил Чесноков.
   Тимофей Федорович вдруг оступился на ровном месте и тяжело задышал.
   - А у вас? - спросил Чесноков.
   - Да так, ерунда, в общем-то. Пустяки.
   - Ну, Тимофей Федорович, у вас  не  могут  получиться  пустяки.  Я  вас
хорошо знаю.
   - Да, да. Конечно. - И Тимофей Федорович  перевел  разговор  на  другую
тему.
   Они еще  с  часок  побродили  по  Университетской  роще,  поговорили  и
разошлись.
   "Вот и моя очередь пришла, -  подумал  Тимофей  Федорович.  -  Осталось
только уничтожить рукопись". Он тоже писал роман под названием "Зачем  жил
человек?"
   Удивительный талант Чеснокова коснулся и его.
   Больше они не встречались.



   10

   Чесноков умер в конце осени, когда шли  затяжные,  нудные  дожди  и  на
улицах была непролазная слякоть. Он умер сразу,  никого  не  обременив  ни
своими болезнями, ни своими страданиями.
   Чесноков умер.
   Кондратюк  даже  не  предполагал,  что  у  Чеснокова  столько   друзей.
Прилетели его дети и дети самого Кондратюка, не появлявшиеся дома  годами.
Прилетел  Пионов,  вызванный  Тимофеем  Федоровичем.  Люди   шли   длинной
печальной вереницей в квартиру. Несколько часов длилось это прощание.
   - Господи, - повторяла Анечка сквозь слезы. - Он совсем не страшный. Он
все такой же. Он все такой же.
   На лице Чеснокова застыло вечное удивление. Он словно хотел сказать:
   - Смерть... Так вот ты, оказывается, какая... странная.
   Кондратюк стоял у  изголовья  гроба.  Его  покачивало  от  усталости  и
выпитой водки. Глаза слезились, руки мелко вздрагивали.  Но  ему  не  было
жаль  Чеснокова.  Сейчас  он  ненавидел  его  лютой  ненавистью.  Это  он,
Чесноков,  сделал  бессмысленной  всю  его  жизнь,   свел   на   нет   его
нечеловеческие усилия. Он, проживший такую бессмысленную жизнь,  перетянул
на свою сторону столько людей. Плачут! И дети - его,  Кондратюка,  дети  -
плачут! И тихая незаметная женщина плачет! А когда он,  Кондратюк,  умрет,
будут они плакать? Чуть-чуть, потому что так положено?
   - Зачем жил человек?! -  закричал  Кондратюк.  -  Какая  от  него  была
польза? Какая?!
   Сыновья молча взяли его под руки и увели в свою квартиру.
   - Зачем жил человек?! - продолжал кричать Кондратюк. -  Лжете  вы  все!
Зря! Зря жил!
   - Ты!.. - закричала на него жена, тихая, незаметная женщина. Она всегда
была тихая, и мать у нее была тихая, и бабка. - Как ты смеешь! Тебе  этого
никогда не понять!
   Неужели это его жена? Откуда она и слова-то такие знает?
   - Ненавижу! Ненавижу! - кричала тихая женщина.
   И дети не вступились за отца.
   Все перевернулось  и  рассыпалось  в  голове  Кондратюка.  Может  быть,
впервые в жизни он подумал: а зачем живет он сам? Как он живет?  Не  крал,
не обманывал! Брал только то, что положено по закону. Неужели этого мало?!
Что нужно еще? Что?!
   Когда все возвращались с кладбища, Кондратюк бросился с моста в ледяную
воду Маны. Его выловили и откачали. Кондратюк остался жить.
   Тимофей  Федорович  уговорил  Пионова  задержаться  в  Усть-Манске   на
недельку. Они вместе разобрали архив Чеснокова. Страшно волнуясь,  Тимофей
Федорович начал читать последний роман Чеснокова, роман, который он  писал
и сам. Он предполагал встретить абсолютное сходство. Но это был совершенно
другой роман. Тимофей Федорович напрасно волновался.
   Пионов взял с собой рукопись романа с твердым  намерением  опубликовать
его под фамилией  Чеснокова.  Он  было  хотел  взять  и  рукопись  Тимофея
Федоровича. Ну  что  особенного,  если  у  двух  разных  романов  окажется
одинаковое название?
   - Нет, Гриша, - сказал  Тимофей  Федорович.  -  На  вопрос  "Зачем  жил
человек?" можно дать только один ответ. Так пусть уж на него  ответит  сам
Чесноков.



   Виктор Колупаев.
   Жемчужина

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Весна света".
   OCR & spellcheck by HarryFan, 21 August 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   - Теперь открой глаза, - тихо сказал Он Ей на ухо.
   Она послушалась Его, широко открыла и без того огромные черные глаза  и
сразу же задохнулась от радостного удивления, охватившего все ее существо.
   Прямо над ее головой  сияла  спиральная  галактика  с  десятком  изящно
изогнутых рукавов. Она  перевернулась  через  голову  на  сто  восемьдесят
градусов, и спираль оказалась под ногами. Но  зато  теперь  перед  глазами
мириадами звезд искрились  два  шаровых  скопления.  Она  повернулась  еще
чуть-чуть, и перед Ней возник сплюснутый  диск  четвертой  галактики.  Еще
правее. Вот оно что! Они находились на окраине пятой галактики.  Огромный,
вполнеба, Млечный Путь!
   Затаив  дыхание,  зачарованно  смотрела   Она   на   этот   блистающий,
искрящийся, живущий какой-то своей,  странной  жизнью  мир.  И  Он  иногда
бросал по сторонам любопытный взгляд, но все его внимание  было  поглощено
ее лицом в черной волне волос, в котором без  труда  угадывалось  ощущение
красоты происходящего и грустная мысль, что все  это  скоро  кончится.  Ее
глаза в траве ресниц старались сразу охватить и запечатлеть навечно _все_.
   А потом пришло что-то вроде легкого опьянения.  Они  подняли  руки  над
головой, и мир подчинился их желанию. Они играли галактиками, закручивая в
пространстве замысловатые кривые. Они могли менять их местами,  заставлять
кружиться в стремительном хороводе. Они  зажигали  сверхновые,  сталкивали
друг с другом целые миры, высекая из них фонтаны негаснущих искр,  и  даже
одним махом стирали всю картину мироздания, закрывая на секунду глаза.
   Так прошел час. Он тронул ее за плечо и сказал:
   - Мы еще не выбрали. Летим?
   - Летим, -  ответила  Она,  и  они  понеслись  в  гущу  звезд,  которые
осторожно расступались при их приближении.
   Она была слабее Его и отстала.  Он  почти  тотчас  же  почувствовал  ее
отсутствие, остановился и окликнул, но не получил ответа. Она слышала Его.
Ей просто пришло в голову, что Она одна в космическом  пространстве  и  (а
это так и было) не знает дороги к Солнцу и Земле. Сладкий ужас приключения
сжал ее сердце, но его голос был уже настолько тревожен, что она не смогла
продолжать игры и, внезапно появившись из черной пустоты, обвила его грудь
маленькими крепкими руками. Он нахмурил брови и сказал что-то серьезное  и
нравоучительное. Она рассмеялась. Тогда Он сжал ее  руку  в  своей  и  уже
больше не выпускал.
   - А как мы возьмем ее с собой? - спросила она.
   - О! - загадочно ответил Он. - Как тебе нравится вот эта?
   Пролетая мимо звезды Бетельгейзе, они немного задержались.
   - Нет, - сказала Она. - Издали она хороша, а вблизи какая-то  уж  очень
рыхлая. Да и очень большая. Разве такую втиснешь в нашу комнату?
   - Пожалуй, - согласился Он, и они понеслись дальше.
   Алголь отпугнул Ее своим красноватым цветом. Денеб Она просто пожалела.
Жаль было брать глаз прекрасной  птицы.  Мицар  нужно  было  брать  только
вместе с Алькором, а зачем им две? Им нужно  только  одну  звезду.  Сириус
остался на своем месте, потому что в южных широтах стояла ясная  погода  и
отсутствие самой яркой звезды земного неба было бы тотчас  же  обнаружено.
Зачем тревожить людей? Завороженная красотой, Она остановилась возле  Веги
и уже хотела сказать: "Вот эту!", - но Он потянул Ее за руку, проговорив:
   - Я знаю, что тебе нужно. Летим!
   И они снова понеслись прочь от Солнца, рассекая своими упругими  телами
холод пустоты, пронизанной мириадами светящихся лучиков.
   - Хочешь Жемчужину из Короны? - спросил Он.
   - Правда? - обрадовалась Она. - Хочу!
   Они остановились в одном парсеке от звезды, излучавшей приятное  тепло,
и  Он  заметил  на  лице  своей  подруги  всплеск  восторга  и  отчаянного
удивления. Это были отблески несущейся им навстречу звезды.
   - Это действительно Жемчужина, - тихо сказала  Она.  -  Я  поняла.  Это
Гемма.
   - Да, Гемма, - просто ответил Он.
   - Возьмем ее с собой!
   Они  были  совсем  рядом  с  Жемчужиной  Северной  Короны.   Ее   глаза
расширились от страха при виде  такой  массы  раскаленной  материи.  А  Он
подлетел вплотную, и теперь казалось, что Он держит  звезду  на  вытянутых
руках.
   - Обожжешься! - крикнула Она. - Надо было взять хотя бы перчатки!
   - Вот ерунда, - смеясь сказал Он и сдвинул Гемму с ее вечной орбиты.
   - Но она все равно очень большая для нашей комнаты!
   - В нашей комнате поместится вся галактика, - пошутил Он и стал  слегка
сдавливать звезду с боков до тех пор, пока она не превратилась в небольшой
шар.
   - Без нее здесь плохо, - сказала Она с грустью.
   - Мы вернем ее завтра утром. Ведь это только на одну ночь.
   - Да, только на одну ночь, - печально согласилась Она.
   На левой вытянутой руке Он держал пылающую жемчужину, а  правой  крепко
сжимал ее руку.
   Обратный путь до Земли они проделали за пятнадцать минут.  Над  Сибирью
стояли  трескучие  сорокаградусные  морозы,  и   туман   покрывал   тысячи
километров пространства.
   Они вынырнули сверху из тумана прямо перед своим подъездом и, не  успев
затормозить, сбили с ног человека в унтах, полушубке  и  пыжиковой  шапке.
Человек  упал,  и  бутылки  "Столичной"   и   шампанского,   подозрительно
позванивая, покатились по утоптанному снегу.
   - Новый год еще не начался, а они уже пьяные разгуливают,  -  проворчал
человек в полушубке и бросился собирать бутылки. К  счастью,  ни  одна  не
разбилась. Он так и не взглянул на пламенеющую жемчужину, хотя  машинально
отметил в уме, что перед подъездом небывало светло.
   Они взбежали на свой этаж - лифт не работал по  случаю  праздника  -  и
открыли ключом дверь квартиры. Он осторожно положил звезду  на  стиральную
машину, стоявшую в коридоре, и начал оттирать побелевшие  от  мороза  щеки
своей жены. Она замотала головой, засмеялась и убежала в ванную  принимать
душ, пока не пришли гости.
   Потом  они  долго  выбирали,  на  какую  ветку  положить  Жемчужину,  и
расположили ее почти на самом верху, но так, чтобы ее можно  было  достать
рукой. В их  малогабаритной  квартирке  можно  было  достать  рукой  и  до
потолка. Во всяком случае ему.
   Она быстро накрыла на стол, а без пятнадцати двенадцать  пришли  гости:
молодой,  подающий  надежды  астроном  с  пухлой,  как   поролон,   женой;
сосед-пенсионер,  бывший  пожарный,  и  физик-теоретик  с  женой  -   тоже
физиком-теоретиком. Минут десять все топтались в коридорчике, помогая друг
другу раздеваться, доставая подарки и поздравительные открытки, целуясь  и
обнимаясь. Потом пожарный сказал:
   - А ведь пять минуток осталось... - и крякнул.
   Все всполошились, женщины  забеспокоились  за  свои  не  приведенные  в
порядок прически, но времени было в обрез, и все поторопились занять  свои
места за столом.
   Он притащил из холодильника пару заиндевевших  бутылок  шампанского,  а
молодой астроном проделал с  ними  все  необходимые  манипуляции,  да  так
ловко,  что,  когда  по  радио  раздался  голос  диктора,  извещавшего   о
наступлении Нового года и раздался бой курантов, бокалы у  всех  были  уже
полны и совершали движение в центр стола, где и  встрет