а жизнь, вот видишь!
   - Что говорит врач?
   - Врач доволен. Терпение, говорит он, терпение!
   - Почему у тебя все окна открыты? Страшно дует, Хобби!
   - Я люблю сквозняк, Мак! - ответил Хобби, неестественно улыбаясь.
   Он  дрожал  всем  телом,  и  его  белые  волосы  развевались,  пока  он
поднимался с Алланом в кабинет.
   - Я уже опять работаю, Мак! Ты увидишь. Это нечто замечательное!
   И он подмигнул правым глазом, как будто подражая прежнему Хобби.
   Он  показал  Маку  несколько  листков,  покрытых  спутанными  дрожащими
штрихами. Рисунки должны были изображать его новую собаку. Но они были  не
лучше детских. А кругом  на  стенах  висели  его  же  грандиозные  проекты
вокзалов, музеев, торговых домов, в которых видна была рука гения.
   Аллан доставил ему удовольствие, похвалив рисунки.
   - Да, они действительно хороши, - с гордостью сказал Хобби и  дрожащими
руками налил два бокала "Блэк энд уайт".
   - Я опять начинаю работать,  Мак!  Только  я  быстро  устаю.  Скоро  ты
увидишь птиц. Птицы!.. Когда я спокойно сижу,  в  голове  моей  проносятся
самые странные птицы - миллионы птиц, и все движутся. Пей, друг мой!  Пей,
пей, пей!
   Хобби опустился в потертое кожаное кресло и зевнул.
   - А Мод была с тобой в Европе? - внезапно спросил он.
   Аллан вздрогнул и побледнел. У него закружилась голова.
   - Мод? - шепотом повторил он, и это имя странно прозвучало в его  ушах,
словно его не следовало произносить.
   Хобби моргал, напряженно о чем-то думая. Потом он встал и спросил:
   - Хочешь еще виски?
   Аллан отрицательно покачал головой:
   - Спасибо, Хобби! Я днем не пью.
   Тусклым взором смотрел он  сквозь  осеннюю  листву  деревьев  на  море.
Маленький черный пароход медленно шел к югу. Аллан машинально заметил, что
пароход вдруг остановился в развилине двух веток и больше не  трогается  с
места.
   Хобби опять сел, и они долго молчали. Ветер гулял по комнате  и  срывал
листья с деревьев. Над дюнами и морем, пробуждая чувство  беспомощности  и
вечно новой муки, пробегали одна за другой быстрые тени облаков.
   Потом Хобби заговорил опять.
   - Так вот бывает теперь с моей головой, - сказал он, -  ты  видишь?  Я,
конечно, знаю все, что произошло,  но  подчас  мои  мысли  путаются.  Мод,
бедная Мод! А кстати, ты слышал, что доктор Херц  взлетел  на  воздух?  Со
всей своей лабораторией. Взрыв пробил большую яму среди  улицы  и  погубил
еще тринадцать человек.
   Доктор Херц  был  химик,  работавший  над  взрывчатыми  веществами  для
туннеля. Аллан услышал об атом несчастье еще на пароходе.
   - Жаль! - прибавил Хобби. - Новый состав, над которым он работал,  был,
вероятно, неплох! - И он спокойно улыбнулся. - Очень жаль.
   Аллан заговорил об овчарке Хобби,  и  тот  некоторое  время  следил  за
разговором. Потом он перескочил на другую тему.
   - Какая прелестная женщина была Мод! - сказал он  без  всякой  связи  с
предыдущим. - Совсем ребенок! А вместе с тем она  делала  вид,  что  умнее
всех других. Последние годы она была не особенно довольна тобой.
   Аллан, погруженный в свои мысли, гладил собаку Хобби.
   - Я это знаю, Хобби, - сказал он.
   - Да, она иногда жаловалась, что ты оставляешь ее одну. Я  ей  говорил:
"Видишь ли, Мод, иначе никак нельзя". А однажды мы поцеловались.  Я  помню
это очень хорошо. Сперва мы играли в теннис, потом  Мод  стала  спрашивать
всякую всячину. Боже, как ясно я слышу сейчас ее голос! Она  назвала  меня
Франком...
   Аллан впился глазами в Хобби. Но ни о чем  не  спросил.  Хобби  смотрел
вдаль, и взгляд его был страшен.
   Вскоре Аллан поднялся. Хобби проводил его до калитки сада.
   - Ну, как, Хобби, не хочешь ли ехать со мной?
   - Куда?
   - В туннель.
   Хобби изменился в лице, у него задергались щеки.
   - Нет, нет... - робко ответил он, неуверенно оглядываясь.
   И Аллан, видя, что Хобби дрожит всем телом, пожалел о своем вопросе.
   - Прощай, Хобби, завтра я зайду опять!
   Хобби стоял у садовой калитки, понурив голову, бледный, с  воспаленными
глазами. Ветер играл его седыми волосами. Желтые засохшие  дубовые  листья
кружились у его ног. Когда собака проводила Аллана  яростным  лаем.  Хобби
засмеялся больным детским  смехом,  который  еще  вечером  звенел  в  ушах
Аллана.
   Аллан сразу же возобновил переговоры с рабочим  союзом.  Ему  казалось,
что теперь союз более склонен к соглашению. И действительно, союз  не  мог
дольше держать туннель под бойкотом. Освободилось  много  рабочих  рук  на
фермах, с наступлением зимы тысячи людей  прибывали  с  Запада  в  поисках
работы. Прошлой зимой союз раздал безработным огромные суммы, а этой зимой
пришлось бы  затратить  еще  больше.  С  тех  пор  как  работа  в  туннеле
прекратилась, в рудниках, на металлургических и машиностроительных заводах
произошло  неслыханное  сокращение  производства,  и  целая  армия   людей
оказалась выброшенной на улицу. Вследствие  большого  предложения  рабочей
силы заработная плата  сильно  упала,  и  даже  обеспеченные  работой  еле
сводили концы с концами.
   Союз устраивал митинги, созывал собрания, и Аллан говорил в  Нью-Йорке,
Цинциннати, Чикаго, Питтсбурге и Буффало. Он был настойчив и неутомим.  На
трибуне его голос гремел по-прежнему, и кулак его мощно  рассекал  воздух.
Теперь, когда его стойкая натура опять взяла  свое,  к  нему  вернулось  и
прежнее  могущество.  Снова  пресса  трубила  его   имя.   Дело   обстояло
благоприятно. Аллан надеялся возобновить работу в ноябре, самое позднее  -
в декабре.
   Но тут, совершенно неожиданно для Аллана,  над  синдикатом  разразилась
новая гроза. Гроза, последствия которой  были  разрушительнее  октябрьской
катастрофы.
   В   гигантском   здании   финансов   синдиката   послышалось   зловещее
потрескивание...



5

   С.Вульф   с   прежней   важностью   проезжал   по   Бродвею   в   своей
пятидесятисильной машине. Как и  прежде,  ровно  в  одиннадцать  часов  он
появлялся в клубе, садился за покер и выпивал свою чашку кофе.  Он  хорошо
знал, с какой  подозрительностью  встречает  общество  всякую  перемену  в
образе жизни, и поэтому внешне продолжал тщательно играть ту же роль.
   Но это был уже не прежний Вульф. У него были  заботы,  с  которыми  ему
приходилось справляться самому. Это было не легко! Его уже не удовлетворял
отдых за ужином с одной из своих  "племянниц"  и  "богинь".  Владевшее  им
нервное  напряжение  требовало  оргий,  излишеств,  цыганской   музыки   и
танцовщиц - до одурения. Ночью, когда он в постели  дрожал  от  утомления,
его мозг пылал. Дошло до  того,  что  он  каждый  вечер  одурманивал  себя
крепким вином, чтобы заснуть.
   С.Вульф был хороший хозяин. Его огромных доходов было вполне достаточно
для покрытия самых экстравагантных трат. Не в этом было дело. Но два  года
назад он попал в водоворот совсем иного характера и, несмотря на то что он
пустил в ход все свое умение, чтобы выплыть и добраться до тихой воды,  он
с каждым месяцем приближался к засасывавшей его пучине.
   В лохматой буйволовой голове С.Вульфа родилась наполеоновская мысль. Он
забавлялся этой мыслью, он ухаживал за ней, как влюбленный. Он ее лелеял и
растил, для собственного удовольствия, в часы  досуга.  Мысль,  фантом  из
дыма, вырастала, как  джин  из  бутылки,  которую  нашел  арабский  рыбак.
С.Вульф мог приказать ей вползти назад в бутылку, мог носить ее с собой  в
жилетном кармане. Но в один прекрасный  день  джин  сказал:  "Стой!"  Джин
достиг своего нормального роста, он стоял как небоскреб, сверкал  глазами,
гремел и больше не желал заползать в бутылку.
   С.Вульф должен был принять решение!
   С.Вульфу было плевать на деньги. Давно прошли те жалкие времена,  когда
деньги сами по себе имели для него значение. Теперь он мог черпать  их  из
уличной грязи, из воздуха. Миллионными трудами лежали  они  в  его  мозгу,
надо было только протянуть за ними руку. Без имени, без, гроша в  кармане,
когда-то он обещал себе  за  год  добиться  состояния.  Деньги  -  чепуха!
Средство для достижения цели. С.Вульф был  спутником,  вращавшимся  вокруг
Аллана. Он хотел стать центром, вокруг которого вращались бы другие.  Цель
была достойная, возвышенная, и С.Вульф решился.
   Почему бы ему не поступить так же, как поступали эти  Ллойды  и  другие
"великие державы"? Это, в  сущности,  то  же  самое,  что  сделал  молодой
С.Вольфзон двадцать лет назад, когда, поставив все на карту, он  элегантно
оделся, истратил тридцать марок на искусственные зубы и отплыл  в  Англию.
Им управлял закон, заставлявший его  через  известные  промежутки  времени
действовать одинаково.
   С.Вульф перерос в этот момент самого себя, демон заставлял его прыгнуть
выше головы.
   Его план был готов, выгравирован в мозгу, четкий, незримый для  других.
За десять лет он создаст новую великую державу, великую державу  по  имени
"С.Вульф". За десять лет великая держава "С.Вульф" аннексирует туннель.
   И С.Вульф принялся за работу.
   Он сделал то, что делали тысячи людей до него, но никто  еще  не  делал
этого в таких грандиозных масштабах! Он рассчитал, что для достижения цели
ему   нужно   пятьдесят   миллионов   долларов.   Он   действовал   смело,
рассудительно, не страдая от угрызений совести и предубеждений.
   Он спекулировал за собственный счет, хотя  по  договору  это  было  ему
категорически запрещено. Ну что ж, договор был клочком бумаги,  мертвым  и
ничтожным, и этот пункт был вставлен  великими  державами  нарочно,  чтобы
связать его по рукам. С.Вульф не обращал на него внимания. Он скупил  весь
хлопок Южной Флориды, продал его неделю спустя и  заработал  два  миллиона
долларов. Имея в тылу синдикат, С.Вульф обделывал свои дела, не трогая  ни
одного синдикатского доллара. За один год он отложил пять  миллионов.  Эти
пять миллионов он повел сомкнутым строем  в  наступление  на  вест-индский
табак. Но  циклон  уничтожил  табачные  плантации,  и  из  пяти  миллионов
вернулся только жалкий отряд калек. С.Вульф не  отказался  от  борьбы.  Он
опять вернулся к хлопку, и хлопок остался ему верен. Он  выиграл.  У  него
пошла счастливая  полоса,  он  выигрывал  все  больше  и  давал  блестящие
сражения. Но неожиданно он попал в засаду. Окруженная им медь побила  его.
Обнаружились неизвестные ему запасы  меди,  напавшие  на  него  с  тылу  и
наголову разбившие его. Он потерял много крови и был вынужден сделать заем
из синдикатских резервов. Водоворот захватил его. С.Вульф плыл,  набрав  в
легкие побольше  воздуха,  но  водоворот  засасывал  его.  С.Вульф  плавал
изумительно, но не мог сдвинуться с места. Бросая взгляд назад, он  должен
был констатировать, что скользит в бездну. С.Вульф делал отчаянные усилия,
он клялся обязательно передохнуть и воздержаться  от  дальнейших  авантюр,
если только доберется до тихой воды.
   Таковы были заботы С.Вульфа, от которых никто не мог его освободить.
   В прошлом году ему еще удалось выколдовать  удовлетворительный  баланс.
Пока он еще пользовался полным доверием синдиката.
   Времена стояли  плохие.  Октябрьская  катастрофа  опустошила  рынок,  и
С.Вульф седел, думая о грядущем январе.
   Дело шло о жизни и смерти.
   Денег! Денег! Денег!
   Ему не хватало трех или четырех миллионов долларов. Пустяк,  собственно
говоря. Два-три удачных хода - и у него опять была бы почва под ногами.
   Дело было серьезное, и С.Вульф защищался героически.
   Для начала он бросился в менее опасную, партизанскую войну,  но,  когда
подошло лето и оказалось, что завоевания идут  слишком  медленно,  он  был
вынужден принять серьезный бой. С.Вульф без колебаний пошел  в  огонь.  Он
еще раз связался с хлопком, а заодно наложил руку и  на  олово.  Если  эти
гигантские спекуляции удадутся хотя бы отчасти, он будет спасен.
   Месяцами он жил в спальных вагонах и пароходных каютах.
   Он объездил Европу и  Россию,  выискивая  позиции,  которые  стоило  бы
штурмовать. Свои личные расходы он по возможности сократил. Больше не было
ни экстренных поездов, ни салон-вагонов, С.Вульф  довольствовался  обычным
купе первого класса. В Лондоне и Париже он расстался со своими королевами,
поглощавшими большие суммы.  Они  отстаивали  свои  крепости  с  пеной  на
побледневших губах. Но они не подумали о том, что  боролись  с  С.Вульфом,
предвидевшим весь прошлый год  наступление  момента,  когда  ему  придется
расстаться со своим двором, и уже несколько месяцев назад  отдавшим  своих
богинь  под  надзор  детективов.  Великолепно  разыгрывая  возмущение,  он
доказывал им, что десятого мая, пятнадцатого мая, шестнадцатого  мая  -  в
такой-то и такой-то день - они с господином Иксом и Игреком были там-то  и
там-то в "увеселительных поездках". С помощью фонографа  он  воспроизводил
перед перепуганными дамами все разговоры, которые они вели. Показывал  им,
что пол и потолок были просверлены и что у каждого отверстия день  и  ночь
дежурили чей-нибудь глаз и чье-нибудь ухо.  Королевы  бились  в  сердечных
припадках. Потом он выбрасывал их за дверь.
   Он носился, словно бог мести, по Европе, увольняя своих  полководцев  и
агентов.
   Он продал рудники в Вестфалии и металлургические заводы в  Бельгии,  он
брал, где только это было возможно, свои  Деньги  из  предприятий  тяжелой
промышленности и превращал их в другие ценности, сулившие большие шансы. С
грубой  бесцеремонностью  он  расправлялся  с  земельными  спекулянтами  в
Лондоне, Париже и Берлине, закупившими  землю  в  Бискайе  и  на  Азорских
островах и  просрочившими,  в  связи  с  кризисом,  платежи.  Их  постигло
разорение. Ряд мелких банков лопнул. С.Вульф не знал пощады, он боролся за
свое   существование.   Раздав   трехмиллионные   "чаевые"   петербургским
чиновникам, он получил в Северной Сибири  лесную  концессию  стомиллионной
ценности,  приносившую  двадцать   процентов   дохода.   Он   преобразовал
предприятие  в  акционерное  общество  и  оттянул  половину  синдикатского
капитала, но обставил это так ловко, что синдикат  в  дальнейшем  сохранил
почти тот же доход. Его  манипуляции  были  на  граня  законности,  но  на
крайний случай "чаевые" были у  него  наготове.  Он  добывал  деньги,  где
только мог.
   Человек, подобный С.Вульфу, непрестанно напрягая все свои знания,  весь
свой опыт, все же мог полагаться только на свой  инстинкт.  Как  математик
заблудился бы в лесу сложных формул, если бы допустил мысль,  что  вначале
им сделана ошибка, так  и  человек,  подобный  С.Вульфу,  мог  действовать
только в убеждении, что все сделанное им и есть самое правильное.  С.Вульф
следовал своему инстинкту. Он глубоко верил в победу.
   Гонка по Европе не оставляла ему времени для других дел. Но он  не  мог
заставить  себя  вернуться  в  Америку,  не  повидав  отца.   Он   устроил
трехдневное празднество, в котором приняло участие все население  Сентеша.
Здесь, на родине, в том самом венгерском  местечке,  где  когда-то  бедная
женщина родила его на свет, его настигли первые тревожные известия.
   Некоторые из его более мелких спекуляций не удались, форпосты его армии
были разбиты. Первую телеграмму он равнодушно сунул в карман своих широких
американских брюк. После второй он вдруг перестал слышать пение, как будто
он на некоторое время оглох. После третьей он  велел  заложить  лошадей  и
немедленно уехал на вокзал. Он не обращал  внимания  на  палимый  солнцем,
хорошо знакомый ландшафт, его взор проникал вдаль,  видел  Нью-Йорк,  лицо
Мака Аллана!
   В Будапеште его ожидала новая горькая весть: играть на повышение хлопка
больше нельзя было без огромных потерь, и агент справлялся, должен  ли  он
продавать.  С.Вульф  медлил.  Он  колебался.  Но  не  от  раздумья,  а  от
неуверенности. Еще три дня назад он мог бы снять миллионы на этом хлопке и
все же не продал ни одного тюка. Почему?  Он  знал  хлопок,  он  три  года
работал только с хлопком. Он знал рынок  -  Ливерпуль,  Чикаго,  Нью-Йорк,
Роттердам, Нью-Орлеан, - знал каждого отдельного маклера.  Он  знал  закон
курсов, ежедневно окунался в  гущу  биржевых  цифр,  своим  тонким  слухом
улавливал голоса во всем мире  и  ежедневно  получал  несметное  множество
летящих по воздуху  беспроволочных  телеграмм,  которые  может  принять  и
прочесть  лишь  тот,  кто  умеет  разобрать  их  шифр.  Он   был   подобен
сейсмографу, записывающему малейшие  сотрясения,  и  регистрировал  всякое
колебание рынка.
   Из Будапешта он  помчался  экспрессом  в  Париж  и  лишь  из  Вены  дал
ливерпульскому агенту приказ продать хлопок. Он терял много  крови  -  это
была взорванная крепость! - но у него вдруг не хватило  мужества  рискнуть
всем.
   Через час он пожалел об этом приказе, но не  решался  отменить  его.  В
первый раз за всю деятельность он не доверился своему инстинкту.
   Он чувствовал себя усталым, ослабевшим, как после оргии, не мог принять
решения и чего-то ждал. Ему казалось, что расслабляющий яд  проник  в  его
кровь. Его тревожили дурные предчувствия.  Время  от  времени  его  слегка
лихорадило. Он задремал, но скоро очнулся. Ему снилось, что он говорит  по
телефону из своей конторы с представителями больших городов и все, один за
другим, повторяют ему, что все погибло. Он проснулся, когда голоса слились
в жалобный хор, предрекавший несчастье. Но то, что он слышал, было  только
шумом поезда, тормозившего на кривой. Он сел и стал  глядеть  на  холодный
свет лампочки, ввинченной в потолок купе. Потом взял свою записную  книжку
и стал вычислять. Во время подсчета он почувствовал какое-то оцепенение  в
ногах, в руках, подкрадывавшееся к сердцу: он не решился выразить в  голых
цифрах ливерпульские потери.
   "Я не должен продавать! - сказал он  себе.  -  Я  протелеграфирую,  как
только остановится поезд. Почему у этих дикарей  нет  телефона  в  поезде?
Если я теперь продам, я погиб - разве только олово даст не  меньше  сорока
процентов, но это  невозможно!  Я  должен  все  поставить  на  карту,  это
последняя надежда!"
   Он говорил по-венгерски! И это было странно, так как  он  привык  вести
деловые разговоры на английском языке, наиболее удобном  в  общении  между
коммерсантами.
   Но когда поезд вдруг остановился, какое-то остолбенение удержало Вульфа
на диване. Он думал о том, что вся его армия со всеми резервами находилась
под огнем. И он не верил в успех этого  сражения,  нет!  Голова  его  была
полна цифрами.  Куда  бы  ни  упал  его  взор,  всюду  он  видел  семи-  и
восьмизначные числа, столбцы цифр, итоги невероятной длины. Эти цифры были
аккуратно отпечатаны, холодны, вырезаны  из  железа.  Они  возникали  сами
собой, неожиданно изменялись, самовольно перескакивали из дебета в  кредит
или внезапно  исчезали,  словно  угаснув.  Дикий  калейдоскоп,  в  котором
шуршали цифры. Они звенели, как чешуйчатый панцирь, то  еле  заметные,  то
огромные,  одинокие  и  мрачные,   зловеще   тлеющие   в   пустом   темном
пространстве. Он обливался холодным потом и боялся  сойти  с  ума.  Ярость
цифр была так страшна, так жестока, что он заплакал от беспомощности.
   Затравленный цифрами до полусмерти, Вольф приехал в Париж.  Лишь  через
несколько дней ему стало немножко легче.  Он  чувствовал  себя  человеком,
внезапно потерявшим на улице сознание  и,  хотя  он  быстро  оправился,  с
грустью вспоминающим об этом признаке упадка.
   Через неделю он убедился, что инстинкт его не обманул.
   Игра на повышение хлопка перешла в другие руки, как только он сдал свои
позиции. Ее вел дальше консорциум, продержавший товар неделю  и  продавший
его с миллионным барышом.
   С.Вульф кипел от ярости! Если бы он  послушался  своего  инстинкта,  он
стоял бы теперь на твердой почве!
   Это была его первая большая ошибка. Но в ближайшие  же  дни  он  сделал
вторую. Он слишком долго продержал олово. Прождал лишних три дня  и  потом
продал. Он все-таки заработал, но тремя  днями  раньше  заработок  был  бы
вдвое больше: не двенадцать процентов, а  двадцать  пять.  Двадцать  пять!
Земля открылась бы его взору. Ли