. Сами  же  они  не
двигались с места!
   Приходившие  теперь  поезда  привозили  не  камни,  а  толпы   рабочих.
Возвращались даже только что спустившиеся поезда с материалами и рабочими.
   Волнение все возрастало.
   Но вернувшиеся рабочие не имели никаких сведений о размерах катастрофы.
Они вернулись только потому, что возвращались все находившиеся за ними.
   И снова встревоженные  женщины  в  мучительном  страхе,  не  отрываясь,
смотрели на два маленьких  черных  отверстия,  глядевших  вверх,  как  два
коварных разъединенных глаза, взор которых предвещал горе и ужас.
   Около девяти часов пришли первые поезда, _плотно набитые_  взволнованно
жестикулировавшими рабочими. Они  возвращались  из  глубины  туннеля,  где
паника уже начинала сказываться. Они кричали и вопили: "Туннель горит!"
   Поднялся неистовый шум и вопли. Толпа бросалась то вперед, то назад.
   Тогда Гарриман,  размахивая  шляпой  и  крича,  появился  на  одном  из
вагонов. В утреннем свете, бледный, без кровинки в лице, он был  похож  на
труп, и каждый объяснял его вид происшедшим несчастьем.
   - Гарриман! Тише, он хочет что-то сказать!
   - Клянусь, что  я  говорю  правду!  -  крикнул  Гарриман,  когда  толпа
успокоилась; густые клубы пара вырывались с каждым словом из  его  рта.  -
Это вздор, что туннель горит! Бетон и железо не могут  гореть.  От  взрыва
загорелось каких-то несколько столбов за бурильной машиной, и это  вызвало
_панику_. Наши инженеры уже заняты тушением! Вам не надо...
   Но ему не дали  кончить.  Дикий  свист  и  рев  прервали  его,  женщины
поднимали камни.  Гарриман  соскочил  с  вагона  и  вернулся  на  станцию.
Обессиленный, он опустился на стул.
   Он чувствовал, что все погибло, что только Аллан  мог  бы  предупредить
катастрофу тут, наверху.
   Но Аллан не мог быть здесь раньше вечера!
   Холодный унылый вокзал был переполнен инженерами, врачами и  служащими,
поспешившими сюда, чтобы быть наготове для оказания помощи пострадавшим.
   Гарриман  выпил  литр   черного   кофе,   чтобы   уничтожить   действие
снотворного. Его вырвало, и он дважды терял сознание.
   Что он мог  предпринять?  Единственное  вразумительное  сообщение  было
передано ему  по  телефону  с  шестнадцатой  станции  одним  инженером  по
поручению Бермана.
   Берман полагал, что от  высокой  температуры  произошло  самовозгорание
столбов в обшитой досками штольне и  что  огонь  вызвал  взрыв  динамитных
гильз. Это было правдоподобное объяснение, но не мог  же  взрыв  быть  так
силен, чтобы его услышали на двенадцатой станции!
   Гарриман  послал  спасательные  поезда,  но  они  вернулись,  так   как
встречные поезда по всем _четырем_ путям стремились наружу и вытолкнули их
обратно.
   Гарриман телеграфировал Аллану в половине пятого, и телеграмма  догнала
его в спальном вагоне Нью-Йорк -  Буффало.  Аллан  ответил,  что  вернется
экстренным  поездом.  Взрыв,  телеграфировал  он,  исключается,  так   как
взрывчатые вещества в огне только сгорают.  Кроме  того,  в  самой  машине
количество взрывчатых веществ ничтожно. Отправить спасательные поезда! Все
станции занять инженерами! Горящую штольню затопить!
   Аллану легко было распоряжаться. Ведь пока  еще  ни  одному  поезду  не
удалось проникнуть в туннель, хотя  Гарриман  распорядился  о  немедленном
переводе всех поездов, шедших из туннеля, на выездные пути.
   Никто больше не телефонировал,  лишь  на  пятнадцатой,  шестнадцатой  и
восемнадцатой станциях еще  были  инженеры,  сообщавшие,  что  все  поезда
прошли.
   Но некоторое время спустя путь освободился, и Гарриман послал в туннель
четыре спасательных поезда один за другим.
   Толпа угрюмо пропускала поезда.
   Кое-кто из женщин выкрикивал грубые ругательства по  адресу  инженеров.
Настроение с каждой минутой становилось все более  возбужденным.  Потом  к
десяти часам утра прибыли первые поезда с рабочими из "чистилища".  Теперь
не оставалось сомнения, что катастрофа  была  ужаснее,  чем  кто-либо  мог
предполагать.
   Поезд приходил за поездом, и прибывавшие отряды  рабочих  кричали:  "На
последних тридцати километрах погибли все!"



4

   Людей с грязными желтыми лицами, возвращавшихся из туннеля, окружали  и
засыпали тучей вопросов, на которые они не могли  ответить.  Сто  раз  они
должны были повторять все, что знали о катастрофе, а рассказать это  можно
было в десяти словах. Женщины, нашедшие своих мужей, бросались им на шею и
открыто выражали свою радость перед другими, пребывавшими  еще  в  ужасной
неизвестности. Страх блуждал на лицах ожидавших, женщины сто раз повторяли
вопрос: не видел ли кто-нибудь их мужей? Они тихо плакали,  они  бросались
из стороны в сторону, кричали, посылали проклятия, снова останавливались и
смотрели вниз, вдоль пути, пока страх не гнал их опять с места на место.
   Надежда еще была, ибо слух, что погибли все находившиеся  на  последних
тридцати километрах, оказался преувеличенным.
   Наконец  пришел  и  тот   поезд,   отходу   которого   инженер   Берман
сопротивлялся до тех пор, пока его не  застрелили.  Поезд  привез  первого
мертвого - итальянца. Но этот итальянец погиб не от катастрофы. Он вступил
в отчаянную драку на ножах с земляком, своим amico [другом (итал.)], из-за
места в вагоне и заколол его. Падая, amico успел распороть ему живот, и он
скончался  уже  в  пути.  Все  же  это  был  первый   покойник.   Оператор
"Эдисон-Био" завертел рукоятку своего аппарата.
   Когда умершего внесли в станционное здание, никто в толпе уже больше не
мог сдерживать своих чувств. Ярость воспламенилась. И вдруг все  закричали
(как  раньше  рабочие  в  туннеле):  "Где  Мак?  Мак  заплатит  за   это!"
Истерически рыдавшая женщина пробивала себе дорогу через толпу других. Она
бежала за трупом, вырывая из головы целые пучки волос и раздирая  на  себе
ночную кофту.
   - Чезаре! Чезаре!
   Да, это был Чезаре.
   Но когда взволнованные толпы рабочих с  бермановского  поезда  (большей
частью итальянцы и негры) объяснили, что больше поездов  не  будет,  стало
сразу совсем тихо...
   - Больше не будет поездов?
   - Мы последние...
   - Кто вы?
   - Мы последние! Мы!
   Словно град картечи врезался в толпу. Все  бессмысленно  заметались  из
стороны в сторону, сжимая руками виски, как будто их ранили в голову.
   - Последние!!! Они последние!!!
   Женщины с воплями бросались на землю, дети плакали, но у иных тотчас же
вспыхнула жажда мести. И вдруг  вся  громадная  толпа  с  шумом  и  криком
двинулась с места.
   Смуглый коренастый поляк  с  воинственными  усами  вскочил  на  большой
камень и заорал:
   - Мак загнал их в мышеловку!.. В мышеловку!.. Отомстим за товарищей!
   Толпа неистовствовала. В каждой руке вдруг очутилось по камню, -  здесь
их было вдоволь. Ведь камень - оружие народа.  (В  этом  одна  из  причин,
почему в больших городах охотно покрывают улицы асфальтом!)
   Три секунды спустя во всем станционном здании не было целого окна.
   - Гарримана сюда!
   Но Гарриман больше  не  показался.  Он  позвонил  в  милицию,  так  как
ничтожная горсточка полицейских Туннельного города была бессильна.  И  вот
он сидел в  углу,  бледный,  задыхающийся,  не  в  силах  овладеть  своими
мыслями.
   Толпа осыпала его руганью и собиралась ворваться в дом. Но  поляк  внес
другое предложение. Ведь  виноваты  все  инженеры,  говорил  он,  -  нужно
поджечь их дома, и пусть погибнут в огне их жены и дети!
   - Тысячи, тысячи погибли!
   - Всех их уничтожить! - кричала  итальянка,  муж  которой  был  заколот
товарищем. - Всех! Отомстим за Чезаре!
   И она помчалась вперед, фурия с взлохмаченными волосами и в разодранном
в клочья платье.
   С диким ревом толпа повалила под дождем  через  мусорное  поле.  Мужья,
кормильцы, отцы  убиты!  Впереди  нужда,  нищета!  Отомстить!  Сквозь  шум
раздавались отрывочные звуки пения,  в  разных  местах  одновременно  пели
"Марсельезу", "Интернационал", гимн Соединенных Штатов. Погибли, погибли -
тысячи погибших!..
   Слепая жажда уничтожения,  разгрома,  убийства  овладела  взволнованной
толпой. Вырывали рельсы, сносили телеграфные  столбы,  сметали  сторожевые
будки.  Треск  и  падение  обломков   сопровождались   диким   ликованием.
Полицейских бомбардировали камнями и  освистывали.  Казалось,  в  припадке
ярости все забыли о своем горе.
   Впереди всех, направляясь к виллам и домам инженеров, мчалась  свирепая
орда разъяренных женщин.


   Тем временем отчаянный бег под океаном продолжался.  Все  спасшиеся  от
обвала, огня и дыма без передышки бежали  от  гнавшейся  за  ними  смерти,
едкое дыхание которой уже настигало их. Некоторые  брели  в  одиночку,  со
всклокоченными волосами, спотыкаясь, стуча зубами, другие шли по  двое,  с
криком и плачем; целые полчища людей, тяжело дыша,  тянулись  нескончаемой
вереницей; раненые, искалеченные лежали на земле и  молили  о  милосердии.
Иные останавливались, парализованные страхом, вдруг поняв, что никто не  в
состоянии проделать этот бесконечный путь пешком. Многие отказывались идти
дальше.  Они  ложились,  готовясь  умереть.  Но  были  и  хорошие  бегуны,
работавшие  ногами,  как  лошади,  перегонявшие  других  и   становившиеся
предметом зависти и поношения со стороны  усталых  людей,  у  которых  уже
подкашивались ноги.
   Спасательные поезда  не  жалели  звонков,  чтобы  дать  знать  о  своем
приближении. Из мрака, рыдая от радостного волнения, бросались в них люди.
Но так как поезд въезжал в глубь туннеля, то вскоре их охватывал страх,  и
они соскакивали, в надежде добраться пешком до  второго  поезда,  который,
как им сказали, ждал на расстоянии пяти миль.
   Спасательный поезд продвигался вперед очень медленно. Охваченные ужасом
рабочие, спасшиеся на последних товарных поездах, выбросили  много  камня,
чтобы освободить себе место, и теперь приходилось расчищать путь.  К  тому
же мешал дым. Он ел глаза, затруднял дыхание. Но поезд  шел  вперед,  пока
прожекторы могли преодолевать стену  дыма.  На  этом  спасательном  поезде
находились самоотверженные инженеры, поставившие на карту свою жизнь.  Они
соскакивали с поезда, бежали, надев защитные маски, в  наполненные  синими
клубами штольни и звонили. И действительно,  им  удалось  побудить  мелкие
обессиленные  кучки  людей,  потерявших  всякую  надежду,   к   последнему
напряжению и заставить их пройти оставшуюся до поезда тысячу метров.
   Потом и этот поезд должен был отступить. Немало инженеров  заболело  от
отравления дымом, и двое скончались через день в госпитале.



5

   Мод долго спала в этот день. Она замещала в  госпитале  отсутствовавшую
сестру и легла только в два часа ночи.  Когда  она  проснулась,  маленькая
Эдит уже сидела в  кроватке  и  коротала  время,  заплетая  свои  красивые
светлые волосы в тонкие косички.
   Едва они принялись болтать, как вошла служанка и подала Мод телеграмму.
   - В туннеле произошло большое несчастье, - сказала она, и в  ее  глазах
была тревога.
   - Почему вы только сейчас подаете мне телеграмму? -  недовольным  тоном
спросила Мод.
   - Господин Аллан телеграфировал мне, чтобы я дала вам выспаться.
   Телеграмма была послана Алланом  с  дороги.  Она  гласила:  "В  туннеле
катастрофа. Не выходить из дому. Буду к шести вечера".
   Мод побледнела. "Хобби!" - подумала она. Ее первая мысль  была  о  нем.
После ужина, весело и  шутливо  простившись  с  ней,  Хобби  отправился  в
туннель.
   - Что случилось, мамочка?
   - Произошло несчастье в туннеле, Эдит!
   - Много людей убито? - равнодушно, нараспев спросила девочка,  заплетая
косички красивыми движениями маленьких рук.
   Мод не ответила ей. Она неподвижно смотрела перед  собой.  "Неужели  он
был в это время глубоко в штольнях?"
   Эдит обвила руками шею матери и, утешая ее, сказала:
   - Не горюй! Ведь папа в Буффало!
   И Эдит засмеялась, желая убедить Мод, что папа вне опасности.
   Мод накинула халат и вызвала по телефону главную контору. Ее  соединили
не скоро. Но там ничего не знали или не хотели  знать.  Хобби?..  Нет,  от
господина Хобби никаких известий не было.
   Слезы выступили на ее глазах, торопливые слезы, которых никто не должен
был видеть. Взволнованная и обеспокоенная, отправилась она вместе  с  Эдит
принимать ванну. Это удовольствие они доставляли себе  каждое  утро.  Мод,
так же как и Эдит, любила плескаться в воде, смеяться,  болтать  в  ванной
комнате, где так странно и гулко звучали голоса, стоять под душем, -  вода
становилась все холоднее, потом делалась совсем ледяной, и маленькая  Эдит
начинала хохотать, словно ее щекотали. Потом они совершали  свой  утренний
туалет и завтракали. Это был час, доставлявший Мод самую большую  радость,
и она никогда им не жертвовала. После завтрака Эдит шла в "школу".  У  нее
была своя классная комната с черной доской, - так она попросила  устроить,
- и с настоящей маленькой партой, - ведь иначе это не была бы школа.
   Сегодня Мод сократила время купания и  не  получила  от  него  обычного
удовольствия. Эдит  всячески  пыталась  развеселить  мать,  и  ее  детские
старания тронули Мод почти до слез. После купания она  опять  позвонила  в
главную контору. Наконец ей удалось переговорить с Гарриманом, и он дал ей
понять, что несчастье, к сожалению, больше, чем можно было предполагать.
   Мод тревожилась все сильнее. Теперь только  она  вспомнила  о  странном
распоряжении Мака: "Не выходить из дому!" Она не понимала Мака. Садами она
прошла в госпиталь и шепотом разговаривала  с  сестрами,  ухаживавшими  за
больными. Здесь  также  царили  тревога  и  растерянность.  Мод  поболтала
немного с маленькими больными, но была так рассеяна, что ей  не  приходило
на ум ничего занимательного. В конце концов она вернулась домой еще  более
встревоженная и взволнованная.
   "Почему мне не выходить из дому? - подумала Мод. - Нехорошо со  стороны
Мака подвергать меня домашнему аресту!"
   Она опять повозилась у телефона, но на этот раз безуспешно.
   Потом она взяла платок: "Пойду посмотрю. Пусть Мак говорит, что  хочет.
Зачем мне сидеть  дома?  Именно  теперь!  Женщины,  вероятно,  напуганы  и
больше, чем когда-либо, нуждаются в утешении".
   Однако она опять положила платок. Взяв из спальни телеграмму Мака,  она
в сотый раз перечла ее.
   Но почему же? Почему, собственно говоря?
   Разве катастрофа была так велика?
   Да, но именно теперь она и должна быть на месте! Долг велит  ей  помочь
женам и детям рабочих. Мод даже рассердилась на Мака и решила  пойти.  Она
хотела знать, что, собственно, произошло. И все-таки она боялась  нарушить
странное распоряжение Мака. Какой-то затаенный страх шевелился в ее груди.
Наконец она решительным жестом накинула желтый макинтош и повязала  голову
платком.
   И пошла. Но у дверей ее снова охватило непонятное  чувство  страха.  Ей
казалось, что сегодня, именно сегодня она не  должна  оставлять  маленькую
Эдит одну. Ах, этот Мак, это он все натворил своей глупой телеграммой!
   Она пошла  за  Эдит  в  "школу",  закутала  ее  в  пелерину,  надвинула
обрадованной девочке капюшон на светлые волосы.
   - Я вернусь через час! - сказала Мод служанке, и они пошли.
   По мокрой дорожке в саду прыгала лягушка, и Мод испугалась,  чуть  было
не наступив на нее. Эдит ликовала:
   - Ах, какая лягушечка, мама! Какая мокрая! Почему она выходит из  дому,
когда дождь?
   День был тусклый, угрюмый, отвратительный.
   На улице ветер усилился, косой дождь лил холодными  струями.  "А  вчера
еще  было  так  жарко!"  -  подумала  Мод.  Эдит  доставляло  удовольствие
перепрыгивать через лужи. Несколько минут спустя они увидели  перед  собой
Туннельный город с его конторскими зданиями, трубами  и  лесом  столбов  с
проводами. Серым и пустынным казался он  в  дождь  и  слякоть.  Мод  сразу
заметила, что нет поездов с камнем. За много  лет  это  было  впервые!  Но
трубы дымили как обычно.
   "Совсем не так уж вероятно, чтобы он был как раз на месте катастрофы, -
подумала она. - Туннель так велик!" Но, несмотря  ни  на  что,  смутные  и
зловещие мысли бродили в ее голове.
   Вдруг она остановилась.
   - Послушай! - сказала она.
   Эдит стала прислушиваться и взглянула на мать.
   К  ним  доносился  шум  голосов.  Вот  уже  показались  люди,  -  серая
тысячеголовая движущаяся толпа. Но сквозь туман нельзя было разглядеть,  в
каком направлении она шла.
   - Почему эти люди так кричат? - спросила Эдит.
   -  Они  взволнованы  несчастьем,  Эдит.  Когда  отцы  всех  малюток   в
опасности, матери, конечно, тревожатся.
   Эдит кивнула головой и, подумав, сказала:
   - Верно, это _очень большое_ несчастье? Да, мама?
   Мод вздрогнула.
   - Я думаю, что большое, - ответила она, погруженная  в  свои  мысли.  -
Очень большое! Пойдем скорее, Эдит!
   Мод торопилась, ей хотелось... Да чего,  собственно,  ей  хотелось?  Ей
хотелось действовать...
   Вдруг  она  с  изумлением  заметила,  что   люди   приближаются.   Крик
усиливался. Она увидела также, что телеграфный столб, только что  стоявший
на месте, упал и исчез. Над ее головой задрожали провода.
   Мод быстро и взволнованно шла вперед, не  обращая  больше  внимания  на
оживленные  вопросы  Эдит.  Что  они  делают?  Что  случилось?  Голова  ее
затуманилась, и на миг у нее мелькнула мысль вернуться и запереться  дома,
как приказал Мак.
   Но ей показалось трусостью бежать от несчастных людей из  страха  перед
зрелищем чужого несчастья. Если она и не принесет большой пользы,  то  все
же хоть чем-нибудь да поможет. И ведь все знали ее - и женщины и  мужчины.
Они раскланивались с ней и оказывали ей небольшие услуги, куда бы  она  ни
приходила! А Мак? Что сделал бы-Мак, если бы он был здесь? Он был бы среди
них!..
   Толпа приближалась.
   - Отчего они так кричат? - испуганно спросила  Эдит.  -  И  почему  они
поют, мама?
   Да, в самом деле, они пели! По  мере  их  приближения  ясно  доносилось
дикое хриплое пение. Оно смешивалось с  возгласами  и  криками.  Это  была
целая армия, двигавшаяся плечом к плечу по серому пустырю. И Мод заметила,
что отделившаяся от толпы кучка  людей  разрушила  паровозик  узкоколейки,
закидав его камнями.
   - Мама?..
   "Что это? Мне не  следовало  выходить",  -  подумала  Мод  и  в  испуге
остановилась. Но возвращаться было поздно...
   Ее узнали. Она видела, как шедшие впереди жестами указывали  на  нее  и
вдруг свернули с пути в ее сторону. Она с ужасом заметила, что  они  бегом
устремились к ней. Но ободрилась вновь, увидев, что  в  большинстве  толпа
состояла из женщин.
   "Ведь это только женщины..."
   Она пошла им навстречу, внезапно охваченная безграничным состраданием к
этим  несчастным.  О  боже,  должно  быть,  произошло  что-то   потрясающе
страшное!
   Первый отряд женщин приближался, тяжело дыша.
   - Что случилось? - крикнула Мод, и ее участие было искренним.
   Но Мод побледнела, когда увидела выражение лиц  этих  женщин.  Все  они
казались безумными, потерявшими власть  над  собой.  Они  были  полуодеты,
вымокли на дожде, зловещий огонь горел в сотнях глаз.
   Мод  не  слушали.  Ей  не  отвечали.  Из  искаженных   ртов   вырывался
торжествующий и пронзительный вой.
   - Все погибли! - кричали ей голоса на все лады и на всех языках.
   И вдруг раздался возглас одной из женщин:
   - Это жена Мака, убейте ее!
   И Мод увидела, -  она  не  поверила  своим  глазам,  -  что  женщина  в
лохмотьях, в разорванной  блузе,  с  перекошенным  яростью  лицом  подняла
камень. Камень просвистел в воздухе и задел руку Мод.
   Она  инстинктивно  притянула  к  себе  маленькую  побледневшую  Эдит  и
выпрямилась.
   - Что вам сделал Мак? - крикнула  она,  и  ее  глаза,  полные  тревоги,
блуждали вокруг.
   Никто не слушал ее.
   Рассвирепевшая толпа, вся дикая армия обезумевших  людей,  узнала  Мод.
Раздался дружный рев. Камни вдруг посыпались со всех сторон. Мод съежилась
всем телом. Теперь она видела, что это было серьезно! Она повернулась,  но
везде были они, в десят