очно понять одно: каждая раса, у которой есть язык, сталкивается с проклятием - и благословением - фильтрования реальности. Ты говоришь, что люди в Городе отрезаны от жизни, но ты еще не бывал на Триа, где тубисты и богатые купцы почти всю жизнь проводят в пластиковых коробках, дыша кондиционированным воздухом и глядя в сенсорные ящики. А искусственные миры вокруг Киприаны Люс? И алалои тоже - разве они не отгораживаются от холода шкурами животных? Ох-хо! Может, ты скажешь, что у твоих алалоев нет языка?
     Данло, пообщавшись с почтенным фраваши, уже начинал понимать, как из слов создается реальность.
     - У них есть язык, - сказал он. - На второе утро мира бог Квейткель поцеловал замерзшие губы Елены, Манве и других детей Деваки. Сделав это, он даровал им Песнь. Она сложена, чтобы сыновья и дочери мира знали, каков он, этот мир. Слова ее чисты, как новый снег сореш, - не то что путаные слова цивилизованного языка, которому меня учит Файет.
     - Ох-хо! Ты опять главеруешь, хотя должен остерегаться главеринга, как оленуха шегшея - волка. Со временем ты оценишь красоту и тонкости этого языка. Ох-ах, концепций и точек зрения много. Очень много реальностей помимо холодной конкретности сореша и сарсары и даже помимо того, что ты называешь альтйиранга митьина.
     - Ты знаешь о сон-времени моего народа?
     - Я не был бы фраваши, если бы не знал, что такое сон-время. Оно занимает особое пространство, подобное пространству самадхи. Таких пространств много, очень много. Хочешь узнать слова, которыми они обозначаются?
     - Я и так уже весь переполнен словами. Вчера я узнал от Файет три новых - это названия трех способов восприятия истины.
     - Что же это за слова?
     Данло закрыл глаза, вспоминая.
     - Ханура, норнура, инура.
     - Что такое инура?
     - Файет определяет это как наложение друг на друга двух или нескольких конфликтующих теорий, идей или систем знания, чтобы при их пересечении образовалась так называемая сравнительная истина.
     - Ох-хо! Даже противоположные, казалось бы, истины могут иметь нечто общее. Итак, инура: держи это слово поблизости, Данло.
     Данло запустил пальцы в волосы.
     - Столько слов для правды, но ведь правда есть правда, не так ли? Зачем резать правду на тонкие ломтики, как женщина режет печенку шегшея? А пространство есть пространство - почему ты говоришь, что их много?
     - Все так: мыслительное пространство и сон-пространство, реальное пространство и множество виртуальных; пространство памяти и область чистой математики, и то, самое странное из всех, которое пилоты именуют мультиплексом. Много пространств и много реальностей.
     Данло не мог отрицать, что люди Города живут в иной, отличной от его, реальности, и умы их работают в иных, бесконечно странных пространствах. Сможет ли он когданибудь выучить язык этого странного народа? По правде говоря, он тянул с этим, боясь, что слова безумцев заразят безумием и его.
     - Да, все так. Очень жаль, что ты не можешь выучить язык фраваши - тогда ты понял бы, что такое здравый ум, а что безумие.
     Данло, как любой другой человек, действительно не мог выучить непостижимый язык фраваши, но мог усвоить их систему, ведущую к здравомыслию и освобождению. Как-никак, фраваши преподавали эту свою систему в Цивилизованных Мирах уже три тысячи лет. Фравизм, как его иногда называют, некоторые определяют как философию или даже религию, хотя он задумывался как антифилософия и антирелигия.
     Фравизм в отличие от буддизма, заншина или Звездного Пути, фравизм сам по себе не пытается вести своих последователей к просвещению, пробуждению или слиянию с Богом. То, что искали первые Старые Отцы - а некоторые и до сих пор ищут, -это свобода. Они стремятся, в частности, освободить человека от различных культур, языков, мировоззрений, культов и религий, порабощавших человечество несчетное число лет. Фравашийская система, помимо всего прочего, показывает, как закладываются индивидуальные взгляды и убеждения в детском возрасте, а в целом представляет собой совокупность способов, помогающих человеку разучиться искаженному и несовершенному взгляду на мир, где эволюционировало человечество. Многие религии, стремясь расширить круг своей паствы, перепрограммируют новообращенных. Для этого используются разные средства: изоляция, парадоксы, психический шок, даже наркотики и секс - а затем старые доктрины и верования заменяются новыми. Но фравашийские Старые Отцы не пытаются вселить в своих учеников новый набор верований и ограничиться этим. Их цель - полная трансформация мировосприятия, то есть способов, которыми зрение, слух и мозг упорядочивают хаос и реальность мира. Если быть точным, они стремятся эволюционизировать новые чувства.
     - Все так, - сказал Старый Отец, - через миллион лет человек так и остался человеком: он слушает, но не слышит, имеет глаза, но не видит. А хуже всего, ох-хо; что у него есть мозг, которым он думает, и думает, и думает, но по-прежнему ничего не знает.
     В беседах с учениками Старый Отец часто предостерегал их против того, что считал фундаментальной философской ошибкой человечества: против восприятия мира как чего-то разбитого на отдельные объекты. Он говорил, что реальность на любом уровне, от фотонов до философских бредней и сознания живых организмов, - это жидкая субстанция, обтекающая все, как большая сверкающая река. Дробить эту реальность на отдельные категории, созданные разумом, занятие глупое и бесполезное, все равно что пытаться заключить луч света в темный ящик. Эта страсть к разложению на части оказалась роковой для человека, ибо как только этот процесс начался, легкого и естественного возврата к здравомыслию уже не стало. Бесконечное неизбежно сделалось конечным, добро - противоположностью зла, мысли закостенели и превратились в верования, чьи-то радости и открытия - в железные догмы, и человек, отчужденный от всего, что воспринимал как постороннее, в конце концов поделил себя самого на тело и душу. Согласно учению фраваши, такое неправильное восприятие мира - источник всех страданий; оно подчиняет человека иллюзиям и заставляет его цепляться за жизнь - не такую, как она есть, а такую, какой он хочет ее видеть. Человек во всем ищет смысла, все время стремится сделать свою жизнь безопасной и понятной и потому не живет по-настоящему. И фраваши хотят облегчить его мучения.
     Фраваши с помощью своих ключевых слов, своего пения и своей логики возвращают человека к самому себе, и первая часть этой программы освобождения - это изучение языка под названием мокша. Данло, познакомившись получше с порядками в доме Старого Отца, нырнул во фравашийскую систему с восторгом тюленя, плавающего в океане, и тут же опять столкнулся со словами и правилами чужого языка.
     - Почтенный, я и с основным-то языком запутался, - сказал он Старому Отцу. - А теперь ты говоришь, что мне и мокшу учить надо, притом одновременно.
     - Ха-ха, вот именно запутался, но Старые Отцы для того и придумали мокшу, чтобы помочь человеку распутаться. Учись, а там увидим.
     Если фравашийская система в целом предназначена для освобождения человека от каких бы то ни было систем, то мокша была сконструирована как щит против нытья и лепета всех человеческих языков. Это язык синтетический: слова, специально изобретенные для непривычных концепций, сочетаются в нем с тысячами других, заимствованных из санскрита, английского, старояпонского и, само собой, из различных языков Тлена. Фравашийские отцы считают тлёнскую языковую семью самым совершенным из всех языков Старой Земли; из тлёнской грамматики они позаимствовали синтаксис, послуживший оправой для кристального фравашийского мировоззрения. Кое-кто утверждает, что мокша не менее трудна, чем сам фравашийский язык, но умный ученик обычно овладевает ею без проблем, как только избавляется он нескольких привычных понятий. Так, в мокше нет глагола "быть" в том смысле, что какая-то вещь может быть чем-то еще. Как говорят фраваши, "все есть, но ничто не есть что-то". Нельзя сказать на мокше: "Я - пилот". Можно сказать, например, так: "Я работаю пилотом", или "Я учился профессии пилота", или даже "Я пользуюсь привилегиями пилота", но заявить "я то-то и то-то" столь же немыслимо, как поведать: "Я - тарелка супа".
     Сначала этот аспект мокши смущал Данло, поскольку он думал, что путь к здравомыслию заключается в том, чтобы видеть взаимосвязанность всех вещей. Он был знаком с санскритским уравнением "тат твам аси" - ты есть то. В каком-то смысле он действительно был тарелкой супа (и снегом, и камнем, и птицей с белыми перьями), был одним и тем же. Считая, что в санскритском изречении заключена глубочайшая мудрость, он спросил Старого Отца, почему мокша такого выражения не допускает.
     - Ах-ха, - ответил тот, - дело тут не в мокше, а в естественных человеческих языках. Взять тот же санскрит. Есть ли в нем слово "ты"? Есть. А слово "я"? Есть, как ни печально. И вот язык, имея столь ядовитые понятия, вынужден прибегать к парадоксам, чтобы убрать из них яд. Ты есть то - мудро, не так ли? Красиво, сжато и глубоко - но это негодный способ для выражения вселенской истины. Есть ли способ лучше? Оххо, я учу тебя мокше. Если ты выучишь этот великолепный язык, правда будет звучать не в каком-то одном бессмертном изречении, но в каждой твоей фразе.
     Данло тогда приналег на мокшу и вскоре обнаружил еще одну причину, по которой нельзя сказать "я - пилот". Мокша, похоже, целиком освободилась от владычества местоимений, в том числе и от самого ядовитого из них.
     - Почему, ты думаешь, мокша подвергла изгнанию слово "я"? - спросил как-то Старый Отец. - Что это за "я", к которому человек так привязан? Вымысел чистой воды, величайшая фантасмагория. Можно ли подержать "я" в руках или попробовать на вкус? Можно ли дать ему определение или хотя бы увидеть его? "Что я такое?" - спрашивает человек. Гораздо уместнее было бы спросить: "Чем я не являюсь?" Сколько раз ты слышал: "Я сегодня не в себе" или: "Я не хотел этого говорить"? Ха-ха, вот я танцую - что же я такое? Движение и грация всего моего организма или просто ощущение себя, жмущееся в теле, словно нищий в холле роскошного отеля? Или "я" - это благородная, добрая, умная и сильная часть меня? Не одобряющая похотливую, эгоистичную и шальную часть? Кто я? "Я то-то и то-то", - говорит человек. Я в отчаянии, я буйствую, я не принимаю собственного отчаяния и буйства. Кто их не принимает? Я мальчик, я мужчина, я отец, охотник, герой, любовник, трус, пилот, асария и дурак. Которое из этих "я" ты - Данло Дикий? Где твое "я", которое меняется от настроения к настроению, с детства до самой старости? Есть ли в нем что-то, помимо памяти и любви к кушанью, которое ты называешь "носовым льдом"? Исчезает ли оно, когда ты спишь? Умножается ли вдвое в момент сексуального экстаза? Умирает ли вместе с тобой - или продолжает умножаться бесконечно? И как ты можешь об этом узнать? Все так: ты должен наблюдать за собой, чтобы не утратить свое "я". "Каким образом?" - спросишь ты. Ага! Если я наблюдаю за собой, которое "я" наблюдает за наблюдателем? Может ли глаз видеть сам себя? Как же тогда "я" может себя видеть? Сними кожицу с луковицы, и ты увидишь под ней другие слои. Поищи свое "я". Кто будет искать? Ты. О Данло, но кто будет искать тебя?
     Постепенно Данло открыл, что мокша разделалась не только с местоимениями, но и со всем классом существительных.
     Фраваши существительные ненавистны, как людям - болезни. Старый Отец говорил, что существительные - это лингвистические морозильники, превращающие в лед текучую жидкую реальность. Используя существительные для обозначения и ограничения всех аспектов мира, легко принять символ за реальность, которую он представляет. В этом состоит вторая великая философская ошибка, которую фраваши обозначают как "малая майя". Говоря на мокше, эту ошибку трудно совершить, так как функцию существительных там большей частью замещают глаголы, а также прихотливые вязанки прилагательных. Звезду, например, можно описать как "ярко-белая-продолжающая гореть", а сверхновую как "лучистая-великолепная-умирающая". Правила, ограничивающего выбор или количество определений, не существует, и можно создавать бесконечно длинные, точные (и красивые) концепции, нанизывая слова, как бусины на нить.
     Фанатов мокши в их описании мира ограничивают только собственное восприятие и поэтическая одаренность. Говорят, что один из первых невернесских Старых Отцов изобрел в виде упражнения десять тысяч слов для обыкновенного снежного яблока. Но для того, чтобы хорошо говорить на мокше, не обязательно обладать фравашийским словесным мастерством.
     В начале зимы, когда первый легкий снег припорошил улицы, Данло достаточно овладел языком, чтобы строить простые конструкции типа "Чена бокагеладесанга фарас", что значит примерно "эти честолюбивые-яркие-дикие-становящиеся пилотами".
     Если бы Данло при его феноменальной памяти подольше задержался в доме Старого Отца, он мог бы стать специалистом по мокше, а не пилотом. Но пока он сочинял стихи о животных и развлекал Старого Отца, пытаясь описать алалойское сон-время, его яркая судьба уже приближалась к нему быстро и неотвратимо, как свет взорвавшейся звезды.
     На девяносто третий день зимы, когда Данло стал думать на мокше, нарастил себе мускулы и загорел под теплым городским солнцем, Старый Отец позвал его к себе и сообщил, что его прошение в конце концов приняли.
     - У меня для тебя хорошие новости. Бардо Справедливый не любит фраваши, но другие мастера и специалисты его чувств не разделяют. Николос Петросян, Главный Акашик, просто обожает фраваши, ох-хо. Он мой друг, и он уговорил мастера Бардо принять мое прошение. Это большое одолжение и мне, и тебе.
     Данло, ничего не знавший о системе взаимных одолжений, сказал:
     - Я хотел бы познакомиться с лордом Николосом - должно быть, он добрый человек.
     - Да, но когда-нибудь, если ты выдержишь конкурс, тебе, возможно, придется отблагодарить его более существенным образом. Но пока что тебе достаточно просто принять участие в конкурсе. А чтобы участвовать в нем хоть с какой-то надеждой на победу, тебе нужно выучить основной язык.
     - Но я учу его, почтенный.
     - Да-да. Ты по десять часов в день распеваешь песни на мокше, а основному едва ли уделяешь полчаса.
     - Но основной - такой некрасивый язык. Такой... корявый.
     - Ах-ха, но в Ордене мало кто теперь говорит на мокше. Это почти мертвый язык. В колледжах и башнях Академии царит основной.
     Данло потрогал перо у себя в волосах.
     - Файет думает, что через год я буду бегло владеть им.
     - Но у тебя нет года. Конкурс начинается 20-го числа ложной зимы.
     - Все равно остается больше полугода.
     - Это верно. Но для поступления в Академию тебе потребуется не только язык. Основной - это лишь дверь к другим знаниям, Данло.
     - И ты думаешь, что эту дверь надо открыть прямо сейчас?
     - Ох-хо, решать тебе, конечно. Если хочешь, мы можем взять прошение назад и подождать до будущего года.
     - Нет. - Данло почти ко всему относился к твердокаменным алалойским терпением, но при мысли о путешествии, которое он должен был завершить, оно ему изменяло. - Я не могу ждать так долго.
     - Есть еще один способ.
     - Да?
     - Любой язык - человеческий язык - можно выучить за одну ночь. Впечатать его себе в мозг.
     Данло знал, что источник разума помещается у него в голове, в шишковидной железе, которую он называл третьим глазом. Но мозг - это всего лишь розовый студень, защищающий эту шишку от холода. Мозги животных очень вкусны, а перемешанные с золой, служат для выделки свежих шкур.
     - Как может удержаться язык в складках этого студня?
     Старый Отец, тихо посвистев, прочел Данло краткую лекцию о строении человеческого мозга. Прижимая свои длинные пальцы к черепу Данло, он показывал примерное расположение гаппокампуса и мозжечковой миндалины, заведующих памятью и другими мозговыми функциями.
     - Твой мозг, как орех бальдо, поделен на два полушария, правое и левое. Ох-хо, эти две половинки - как два разных мозга. Потому-то человек так и страдает от раздвоения: одна половина говорит ему "да", а другая - "нет".
     Данло потер глаза. Снисходительный тон Старого Отца порой надоедал ему. Он достаточно долго прожил у него в доме, чтобы научиться сарказму, и поэтому спросил:
     - А у фраваши мозг цельный? Не потому ли он вечно дрыгается, как проткнутая острогой рыба, и никогда не знает покоя?
     - Ты смотришь в корень, - ласково улыбнулся Старый Отец. - Мозг фраваши, ага! Все так: он у нас поделен на четвертушки. Фронтальные доли, - он с тихим свистом потрогал свою голову над золотистыми глазами, - почти целиком предоставлены языкам и сочинению песен. Другие части исполняют другие функции. Надо тебе знать, что фраваши и спят по четвертям. Мы больше думаем, чем вы, лучше умеем сочинять и исполнять музыку, поэтому и спим больше, много больше. И видим сны. В любой момент одна, две или три четверти нашего мозга находятся в состоянии сна. Мы редко бодрствуем полностью. И никогда, никогда, никогда не должны спать на все четыре четверти.
     Данло трудно было представить себе такой разум - он потряс головой и улыбнулся Старому Отцу.
     - А что говорят тебе твои четыре четверти? "Да", "нет", "возможно, да" и "возможно, нет"?
     - Ох-хо! Человек шутит над мозгом фраваши!
     Данло посмеялся вместе со Старым Отцом, потом посерьезнел и спросил:
     - В твоем мозгу язык помещается так же, как в моем?
     - Ах-ох, лучше сказать, что мозг фраваши впитывает язык, как полотно - воду. Существуют глубокие структуры, универсальные грамматики для слов, музыки и других звуков - услышав что-то один раз, мы уже не можем это забыть.
     - Но я человек и могу забывать, да?
     - Ох-хо, потому тебе и нужен импринтинг, если хочешь выучить язык быстро и во всей полноте.
     Данло вспомнил то, что усвоил быстро и во всей полноте в ночь своего посвящения, и спросил:
     - А это очень больно?
     Старый Отец улыбнулся своей садистской улыбкой, и его глаза превратились в золотые зеркала.
     - Больно ли? Ах-хо. Во время твоих прогулок с Оттой тебе встречались жакарандийские проститутки?
     Данло был бы шокирован, узнав, что есть женщины, продающие секс за деньги - если бы знал к тому же, что такое деньги.
     - Не помню, - сказал он.
     - Женщины, которые ходят с голыми животами, показывая всем свои татуировки. Это красные и пурпурные рисунки обнаженных женщин, сопровождаемые зеленой и синей рекламой их ремесла.
     - А, эти женщины. - Данло уже проникся красотой и изяществом горожанок. - Они очень красивые, да? Я не знал, как они называются.
     Старый Отец просвистел мотивчик, выражавший неодобрение проституткам, но до Данло это не дошло.
     - Импринтинг - все равно что татуировка мозга. Неизгладимые звуки и картины закрепляются в синапсах, а сами синапсы напоминают застывшие во льду шелковые нити. Физической боли ты не испытываешь, поскольку в мозгу нервов нет. Но боль иного рода - ах! Прилив новых концепций, точек отсчета, связей между словами - ты не можешь себе представить всех возможных ассоциаций. Ох-хо, еще какая боль, ангслан! Оттого что ты внезапно становишься больше, чем был. Боль узнавания. Ох, больно, больно.
     На следующий день Старый Отец повел Данло в импринтинговую мастерскую. Их путь проходил по знаменитой ледянке Фраваши, длинной оранжевой улице, ведущей мимо улиц Путан и Контрабандистов в самое сердце Квартала Пришельцев. Старый Отец держался на коньках неуклюже - его тазобедренные суставы, не столь гибкие, как у человека, к тому же похрустывали от артрита. Описывая кривую, он часто опирался на Данло, чтобы не упасть, и постоянно останавливался отдышаться. Странная это была пара: Данло со своим открытым лицом и любопытными глазами и добродушный, непроницаемый фраваши, высящийся над ним, как мохнатая гора.
     Ввиду теплой погоды Данло оделся легко, в белую полотняную рубашку, шерстяные брюки и черную шерстяную куртку (это наряд, само собой, дополняло белое перо в воло