згом упала вниз.  Но он не вынул ее.  Сохраняя
все то же сосредоточенное и растерянное выражение лица, вышел из кабины.
     В тот день началась его трамвайная эпопея,  закончившаяся в маленькой
комнате со спущенными шторами.
     Пешком   он   дошел   до   центра.   Миновал  оживленный  перекресток
Фридрихштрассе и Унтер-ден-Линден. Люди спешили куда-то. Никому ни до кого
не  было дела.  А  он  подумал,  что  за  ним  могут следить.  Обернулся и
остановился.    Его   обходили   равнодушно,   не   глядя,   автоматически
поворачиваясь боком.
     Немного успокоился.  Какой  смысл им  следить за  ним?  Раз  они  уже
явились к  нему  домой,  давно  бы  арестовали,  если  бы  знали,  где  он
находится...
     Остановил такси.  Секунду  смятенно размышлял.  Вспомнил,  как  стоял
ночью перед <Плясками смерти>.  Велел ехать к Мариан-Кирхе. Проносились за
окном  облетающие деревья,  серые стены домов и  стены домов из  ядовитого
темно-малинового  кирпича.   Ехать  было  хорошо  и  покойно.  Неторопливо
думалось...
     <На банковский вклад,  наверное,  уже наложили арест,  - размышлял он
под неторопливый стук счетчика. - Деньги, пожалуй, следует приберечь>.
     Вылез из  машины невдалеке от  церкви.  Подождал,  пока  такси уедет.
Перешел на другую сторону улицы и направился к трамвайной остановке.
     Маршрут  ј   41.   Узкая   темная   Софиенштрассе.   Налево  огромный
универсальный магазин Вертгейма. Розенталерштрассе и Розенталерплац. Здесь
его недавно жестоко избили.  Зеерштрассе.  Деревья.  Дома. Длинная красная
ограда. Тюрьма Тегеле.
     Легкая усмешка: приехали!
     Он доехал до круга.  Пересел в другой вагон и поехал обратно. Слез на
Розенталерплац.   Маршрут  ј  68.  Виттенау.  Северный  вокзал.  Больница.
Остановка за остановкой.  Люди входят и выходят.  Конечная! Герцберге! Дом
умалишенных. Инъекция фенола.
     Опять приехали.  И  опять куда надо...  Зато жизнь уменьшилась еще на
сорок минут,  а карман облегчился на 20 пфеннигов.  На Лотрингерштрассе он
освоил маршрут ј  4.  Такие же остановки,  такие же пассажиры и все тот же
серый  город  за  окнами  и  царапающие стекло  ветви  облетающих лип.  На
маршруте ј  99  даже задремал.  Церковь святой Гедвиги.  Галлеские ворота.
Темпельгоф.  Мариендорф*. Осень яснее чувствовалась в пригородах. Крутой и
горьковатый дым  сжигаемой на  полях  листвы.  Запах  усталой,  засыпающей
земли. Побуревшая трава. Желтые и красные листья.
     _______________
          * Маршруты берлинского трамвая даны по состоянию на 1933 год.

     Уже  под  вечер он  попал совершенно случайно на  Штеттинский вокзал.
Отсюда поезда отходят на Балтику. Море сейчас неприютное, штормовое. Серые
волны с угрюмым блеском. Желтоватая холодная пена...
     Стало зябко.  Начиналась мигрень.  Целый день он ничего не ел. Только
чашечку кофе  выпил утром.  С  булочкой.  Невероятное утро это  показалось
вдруг ужасно далеким.  Пути к нему были отрезаны надолго, навсегда. Только
теперь со  всей беспощадной обнаженностью до  него дошла мысль,  что он не
может  вернуться  домой.   Дома  больше  нет.  Все  зачеркнуто.  Перестало
существовать. И некуда, некуда деться.
     Зашел в ресторан-автомат Ашингера. Взял сосиски, кусок булки и кружку
пива.  Долго следил, как умирает день в светящейся янтарной глубине. Потом
медленно выпил пиво. Заел приятную хмельную горечь соленой редькой.
     Мирхорст  сел   в   первый   попавшийся  вагон.   Маршруты  перестали
интересовать его.  Он  знал,  что долго так не протянет.  За синим стеклом
чернела   согнутая  спина   вагоновожатого.   Вагоновожатому  воспрещается
разговаривать с  пассажирами.  39  индивидуальных мест.  В  зимние  месяцы
воспрещается пользоваться передней дверью для выхода.
     Скоро зима!
     Он  вышел на  неведомой остановке столь же  безотчетно,  как  и  сел.
Приятный  мужской  голос   плыл   из   установленного  где-то   неподалеку
репродуктора:  <...ожидается переменная,  скорее ясная погода. Температура
утром минус три  градуса,  днем  повышение до  плюс шести.  Над  Германией
распространяется низкое давление.  В ближайшие...> Мысленно перебрал почти
всех  своих  знакомых.  Не  знал,  кому  из  них  можно  теперь  доверять.
Остановился на  Вилли  Шумане,  с  которым вместе  учился в  университете.
Правда,  они не виделись лет шесть, а может, и все восемь. Но это пустяки.
Если только Вилли жив...
     <Бюллетень погоды  для  Берлина  и  прилегающих районов...>  -  нежно
ворковал репродуктор...
     ...Вилли привел его в  эту однокомнатную квартирку на  восьмом этаже.
Одолжил свою пижаму.  Принес мохнатое полотенце и кое-какую посуду. Зубную
щетку,  рубашку и  смену белья Мирхорст купил себе  сам.  Комната казалась
почти  пустой.  Тахта,  залитый чернилами письменный стол,  плетеный стул,
старинные часы  и  радиоприемник.  Голые стены украшал бронзовый барометр.
Стрелка  его  навеки  замерла на  <переменно>.  Неведомый хозяин  ее  был,
по-видимому,   убежденным  интернационалистом.  Повсюду  Мирхорст  находил
пустые пыльные бутылки с  этикетками всех стран и  континентов.  От нечего
делать стал их разглядывать:  ,  ,  , , , .
     Никакого  национального  чванства.  В  антипатриотизме романтического
хозяина тоже  нельзя обвинить.  В  его  пользу молчаливо свидетельствовали
липкие бутылки кюммеля и мозельвейна.
     Этот загадочный человек почему-то стал очень симпатичен Мирхорсту. Он
долго  гадал,   кем  мог  быть  этот  лакомка.   Перебрав  все  профессии,
остановился на двух: журналист или капитан дальнего плавания.
     ...Мирхорст прислушивался к шуму затихающего города. Он уже тяготился
неестественной жизнью преследуемого.  Знал, что долго так не протянет. Без
работы,  без  денег,  с  документами,  о  которых оповещена вся полиция...
Конечно,  со  временем придет что-то новое.  Может быть,  удастся наладить
жизнь, достать новые документы. Но хватит ли сил? И зачем?
     Мысли о  жене не давали ему покоя.  Порой казалось,  что ее уже нет в
живых,  что  с  тем  последним криком остановилось ее  больное сердце.  Он
начинал метаться по  комнате,  доведенный почти до  крайности,  разбитый и
раздавленный собственным воображением. Пойти туда он, естественно, не мог.
Еще глупее было бы  посылать Вилли.  Они бы выследили его и  арестовали их
обоих. А другого способа хоть что-нибудь узнать о доме не было. Телефон не
отвечал.
     Он  боролся с  собой  четыре дня.  Потом все  же  решился.  Всю  ночь
просидел он  с  трубкой на  подоконнике и  надумал рискнуть.  Это сразу же
успокоило  его.   Что-то  в  нем  окаменело  и  сжалось.  Пришло  странное
обессиливающее равнодушие.  Безумно захотелось спать. Он рухнул на тахту и
мгновенно полетел в какую-то мутную и бездонную пустоту.
     Проснулся  довольно  рано.  Торопливо  побрился.  Залепил  папиросной
бумагой порез на подбородке.  Электрический свет утомлял чуть припухшие за
ночь глаза.  Раздвинул шторы,  потушил свет и пошел на кухню сварить кофе.
Болезненный дрожащий сумрак тоже раздражал.
     Мирхорст перестал крутить кофейную мельницу,  выпил  стакан  холодной
воды,  схватил плащ  и  осторожно вышел  на  улицу.  Чтобы не  передумать,
вернее, чтобы не мучить себя сомнениями в пути, взял такси. Все же немного
быстрее.
     Когда машина остановилась у подъезда,  сердце его часто заколотилось.
У дверей никого не было.  Он быстро расплатился и вбежал в подъезд. Гулким
эхом  отозвалась захлопнувшаяся дверь.  Долго,  чертовски долго  опускался
лифт! Он тихо вошел в кабину, аккуратно затворил дверцы и нажал кнопку...
     Пришел Орфей на  берег священного Стикса.  Черные стеклянные воды  со
свистом неслись под каменным сводом подземного мира. <Перевези меня на тот
берег,  Харон>,  -  попросил Орфей молчаливого старца.  Ничего не  ответил
Харон,  будто не видел он и не слышал Орфея.  <Прошу тебя, Харон, перевези
меня! Мне нужно попасть к самому Аиду!>
     Не  успел  еще  остановиться лифт,  как  он  увидел сквозь зеркальное
стекло  и  металлическую  сетку  фигуру  в  резиновом  плаще.   Совершенно
инстинктивно нажал красную кнопку <стоп> и  сразу же  -  .  Лифт пополз
вниз. Мирхорст слышал, как кто-то бежал по лестнице.
     Кабина остановилась,  и Мирхорст бросился к выходу.  Вверху грохотали
ступени.  Когда до двери оставалось рукой подать, она резко распахнулась и
перед Мирхорстом возник человек.  В серой шляпе и резиновом плаще. Руки он
держал в карманах.
     Сразу наступила оглушительная тишина. Мирхорст обернулся. Несколькими
ступеньками выше,  чуть  боком к  нему,  стоял другой гестаповец.  Ноги на
ширине плеч, руки тоже в карманах.
     - Доброе  утро,  господин профессор,  -  сказал  нижний  гестаповец и
предупредительно распахнул дверь. Верхний медленно начал спускаться.
     Они  вывели его  во  двор.  Там  уже  стояла невесть откуда взявшаяся
машина.  Черный лак,  серебро радиатора,  холодный блеск  незажженных фар.
Злобная  шестицилиндровая NSU.  Она  сама  походила на  эсэсовца в  полной
форме. Мотор работал.
     <Как глупо, - подумал Мирхорст, - ужасно глупо. И бесполезно. Я так и
не узнал, что с ней>. Это было единственное, о чем он пожалел...
     - Да,  да, - сочувственно покачал головой штурмбаннфюрер Зиберт. - Вы
все почему-то возвращаетесь домой.  Как правило. Почти без исключений. Так
что я на вас не в обиде.
     Он снял пенсне.  Довольно прищурился. Улыбаясь, откинулся в кресле. А
глаза все не смеялись.  И  заостренные волчьи уши стояли прямо,  кинжально
торчали вверх.
     - Рад продолжить знакомство, господин профессор, очень рад. Теперь мы
будем встречаться значительно чаще.  Впрочем,  все  по-прежнему зависит от
вас.  И хотя горизонты несколько сузились со времени нашей первой встречи,
вы должны признать, что обстоятельства изменились, притом не совсем в вашу
пользу,  но  от  вас  еще  очень многое зависит.  Все еще можно поправить.
Учтите также,  что я  готов на некоторые вещи просто закрыть глаза.  -  Он
надел пенсне.  -  Не  на  все!  На  некоторые...  И  потому я  попрошу вас
ответить,  какой замок отпирают вот эти ключи.  - Он вынул из приоткрытого
ящика два ключа на латунном кольце и бросил их на стекло стола. - И кто их
вам дал?
     Ключи  от  квартирки,  в  которой Мирхорст прожил  последние дни.  Их
отобрали у него при обыске.
     - Вам  понятен мой вопрос,  господин профессор?  Я  неясно формулирую
мысли?
     Мирхорст беззвучно пошевелил губами.
     - Простите, не расслышал.
     - Я не могу.
     - Чего вы не можете?
     - Я не могу сказать вам про ключи.
     - Ах вот как! Не можете сказать... До чего же вы беспомощный человек,
профессор!  Не можете ответить на самый простой вопрос,  не можете сказать
несколько  слов,   когда  вас   об   этом   просят...   А   скрываться  от
государственной полиции вы можете?  - Зиберт резко подался вперед и уперся
в  Мирхорста пронзительным и  чуть  сонным взглядом рептилии.  -  Жить  на
конспиративных квартирах можете?  Проповедовать антинемецкие идеи  можете?
Хватит валять дурака,  профессор! Пора понять, что положение изменилось! Я
не  прошу вас о  каком-то  одолжении.  Я  требую ответа на вопрос.  Требую
именем фюрера и великого рейха!  Где вы скрывались?  Кто дал ключ? - Голос
его вырос до крика.
     Мирхорст молчал, напрягшись, до посинения сцепив пальцы рук.
     - Имейте в виду, здесь с вами не станут церемониться. Вы находитесь в
гестапо.  У  нас  свои  порядки!  У  нас  отвечают на  вопросы!  Подумайте
хорошенько над тем, что я вам сказал. Мы дадим вам время подумать.
     - Могу я встретиться со своим адвокатом?
     - Вы что,  с луны свалились?  -  эсэсовец непритворно удивился.  -  С
каким адвокатом? Да понимаете ли вы, где находитесь?
     Некоторое время Зиберт раздумывал над чем-то. Потом вдруг улыбнулся -
глаза по-прежнему не участвовали в  деформации лицевых мускулов -  и нажал
кнопку рядом с телефоном.
     - Постараюсь сделать для  вас,  господин профессор,  все,  что только
возможно.  Мне  бы  хотелось,  чтобы  вы  уяснили  наконец свое  настоящее
положение.  Мольтке!  -  обратился он к  вошедшему в  кабинет эсэсовцу.  -
Мирхорст,  арестованный по указу о превентивном заключении, с сегодняшнего
дня  переводится в  категорию 4А.  Проследите,  чтобы все  было  проделано
надлежащим образом. Уведите арестованного!
     Мирхорста опять посадили в  машину,  на  сей  раз это был пресловутый
<зеленый гейнрих> с  железным кузовом,  и  куда-то  повезли.  Его качало в
автомобильной  темноте.   Противно   пахло   бензином.   Временами  машина
подскакивала на  брусчатке.  Но ни разу не останавливалась.  Очевидно,  ей
всюду давали зеленый свет. Наконец она все-таки стала. Выключился мотор. С
лязгом отперли замок.
     - Вылезай! Живо!
     Щурясь от яркого света,  Мирхорст неуклюже спрыгнул на землю.  Машина
стояла посреди большого голого двора, окруженного сплошным четырехметровым
зеленым забором.  Глухие ворота были захлопнуты. Его провели в трехэтажное
кирпичное  здание.   В  сумрачной  комнате  усадили  на  скамью  и  велели
раздеться.   Он   покорно   нагнулся   и   стал   расшнуровывать  ботинки.
Сопровождавшие его  эсэсовцы о  чем-то  пошептались с  молодым человеком в
белом халате,  расписались в толстенной книге и, вскинув руки в нацистском
приветствии, ушли.
     - Совсем раздеваться? - спросил Мирхорст человека в белом халате.
     - Совсем,  -  ответил тот,  не  поднимая головы от бумаг,  на которых
что-то писал.
     Вошел  санитар с  белым полотенцем,  в  которое был  завернут горячий
стерилизатор для  шприца.  Никелированная поверхность дымилась.  Человек у
стола закончил писать, поднялся и подошел к Мирхорсту.
     - Дайте-ка вашу левую руку,  - сказал он, доставая пинцетом иголку. -
Сделаем небольшую прививочку.
     - Какую прививочку?
     Заторможенно шевельнулись обрывки мыслей: <Наверное, так полагается в
тюрьме.  А  этот в  белом халате,  значит,  тюремный врач...  На  окнах не
решетки,  а  вертикальные брусья,  но разница небольшая,  тюрьма -  всегда
тюрьма. Значит, это тюрьма...>
     Врач принял из рук санитара ампулу с желтоватой жидкостью,  с хрустом
обломал верхушку и  наклонил шприц.  Протер кожу  проспиртованной ваткой и
резко всадил иглу.
     Мирхорст поморщился.
     - Ну вот и все, - сказал врач, растирая ваткой предплечье. - Посидите
немного.
     Но  в  глазах у  Мирхорста все вдруг раздвоилось.  Голова пропиталась
тошнотворной тяжестью.  Она уже не держалась, поникла. Мысли расползались,
образы расчленялись.  Все  затопила вязкая молочная река,  на  поверхности
которой с косноязычным бормотанием лопались пузыри...
     ...Очнулся он  на больничной койке в  крохотной одиночной палате.  На
тумбочке лежала аккуратно сложенная пижама.  Белый стул привинчен к  полу.
Узкое  оконце закрашено белой краской.  На  потолке два  плафона:  белый и
синий. Дверь затворена. Тишина как в безвоздушном пространстве.
     Никак не мог сообразить,  почему вдруг здесь очутился. Смутно помнил,
что  вчера  ему  сделали  какой-то  укол.  Впрочем,  почему  именно вчера?
Неизвестно, сколько времени прошло с тех пор.
     Он вылез из-под одеяла.  Сел.  Повернулся и опустил ноги на пол.  Под
койкой стояли ночной горшок и больничные туфли. Надел пижаму, сунул ноги в
туфли.  Прошел к двери. Она была заперта. Осмотрел замок. Это был запор со
съемной  ручкой,  на  манер  тех,  которые  установлены в  железнодорожных
вагонах. Постоял немного у двери и прошаркал к окну. Закрашенный шпингалет
долго не поддавался.  Наконец он все же открыл его и распахнул окно. Перед
ним были вертикальные белые прутья,  за которыми находилась еще одна рама.
Стекло на ней оказалось незакрашенным.
     Он увидел двор, как две капли воды похожий на тот, куда его привезли,
высоченный гладкий забор и верхушки облетающих деревьев за ним.
     Он находился в  тюрьме,  в  тюремной больнице.  И  все не мог понять,
почему это произошло.
     Но  вскоре  все  разъяснилось.  Его  навестил  штурмбаннфюрер Зиберт.
Лязгнула вставляемая ручка, замок щелкнул, дверь открылась. И он предстал.
Поверх мундира был небрежно наброшен халат.  Вежливо поздоровался и сел на
неподвижный стул.
     Матовое одностворчатое окно задрожало в ледяных стеклах пенсне.
     - Ну  вот  мы  и  опять  увиделись,   господин  профессор!   Как  вам
понравилось здесь?
     - Где я нахожусь? - тихо спросил Мирхорст.
     - Как,  разве вас не поставили в  известность?  -  Брови его поползли
вверх,  лоб  сморщился.  Лицо  выражало чистейшее удивление.  Только глаза
оставались,  как всегда,  безучастными. - Значит, я это запамятовал. Прошу
меня простить.  А  находитесь вы,  господин профессор,  в  психиатрической
больнице.
     - То есть...
     - Ну  да!  -  улыбаясь,  перебил его Зиберт.  -  В  доме умалишенных.
Отделение для неизлечимых.
     - Но...
     - Ах,  да чего уж там!  -  штурмбаннфюрер с притворной досадой плавно
повел руками.  -  Я  прекрасно знаю все,  что вы хотите сказать.  Не надо.
Сидите себе и  ничего не говорите.  Все скажу я  сам.  И не делайте такого
возмущенного лица, оно меня огорчает.
     - Но на каком...
     - Основании,  вы хотите спросить?  -  опять перебил его Зиберт.  - На
основании диагноза,  поставленного крупнейшими специалистами.  У  вас  был
припадок.  Вы  сбежали из  дому.  Где-то  шатались несколько суток.  Потом
угодили в лечебницу.  Вас признали неизлечимым.  А вот,  кстати, документ,
присланный  вашей  супругой,  в  котором  она  обязуется  оплачивать  ваше
содержание пожизненно.  Как видите,  она в курсе дела. - Зиберт расстегнул
нагрудный карман,  достал  оттуда  вчетверо сложенную бумажку  и  небрежно
бросил ее Мирхорсту на колени.
     Бледный,  с  расширенными глазами,  Мирхорст действительно походил на
умалишенного.  Дрожащими руками он развернул документ,  но буквы прыгали в
глазах, и сердце катастрофически колотилось.
     - Ну вот видите теперь,  как обстоит дело? - ласково спросил Зиберт и
осторожно  забрал  документ  из  дрожащих  пальцев  профессора.   -  Я  же
предупреждал, что у нас свои порядки. Почему вы меня не послушались?
     Мирхорст застонал,  не разжимая зубов, и попытался подняться с койки,
но штурмбаннфюрер легонько толкнул его в грудь, и он остался сидеть.
     - Не устраивайте сцен!  Здесь тоже свои порядки, поэтому постарайтесь
приспособиться.  Иначе будет плохо.  Теперь слушайте меня  внимательно.  Я
кое-что   хочу   объяснить  вам.   В   частности,   мотивы,   которыми  мы
руководствовались.  -  Он достал из кармана костяную зубочистку и, скривив
рот, поковырял ею где-то в самом углу нижней челюсти.
     - Так вот,  -  начал Зиберт,  вытирая губы платком.  -  Мы  не  хотим
возбуждать общественное мнение.  Арест лауреата Нобелевской премии -  это,
согласитесь,  сенсация.  А  она-то  как  раз  и  нежелательна.  Зато  если
нобелевский лауреат вдруг  спятил и  угодил в  сумасшедший дом,  это,  как
говорится, уже его личное дело. Сидите смирно, говорят вам! Значит, так...
От  мира вы  отрезаны.  Здесь вас слушать никто не  станет.  Что бы  вы ни
сказали,   все  будет  воспринято  как  бред.   Понятно?  А  если  начнете
скандалить,  вам сделают укол,  спеленают и  перенесут в буйное отделение.
Любое отклонение от  режима,  любая попытка хоть как-то изменить положение
будут строго пресечены.  Помните о наказании! - Зиберт погрозил пальцем. -
И имейте в виду,  что вам когда угодно могут сделать укол,  от которого вы
начнете по-настоящему бредить.  Поняли? Если кто из внешнего мира и увидит
вас,   то  только  в  бредовом  состоянии,  подтверждающем  первоначальный
диагноз.  Но  и  это не  все.  Вас будут лечить.  Сумасшедших надо лечить!
Поэтому вас будут лечить электрошоком.  Когда вы  на  своей шкуре узнаете,
что это за штука, мы поговорим еще.
     Зиберт поднялся,  запахнул халат и пошел к двери.  Властно постучал в
нее,  и она тут