ня. - Ну
и как там, в небесах?
     - Не поверите, но в полете мы просто дохли от скуки, - усмехнулся я.
     - Понятное дело. - Он вырулил на переполненную машинами улицу. - Когда
мне было двадцать лет,  я  воевал в  Европе с  немцами,  во  вторую мировую
войну.  Нас встречали в сорок пятом как героев,  но,  честно говоря, девять
десятых времени мы валяли дурака,  ни черта не делали. Похоже, в армии мало
что изменилось с тех времен.
     - Вообще-то  экспедиция на  Марс не была армейской,  -  объяснил я.  -
Организовала ее ООН, но нами командовали офицеры, и дисциплина строилась по
военному образцу.
     - Конечно,  там ни черта не изменилось,  - упрямо повторил водитель. -
Не  надо объяснять мне,  приятель,  что  это  такое.  Вспоминаю,  как мы  с
ребятами в сорок втором...
     Я  откинулся на спинку сиденья и  из-под прикрытых век лениво смотрел,
как мимо мелькают дома, утопающие в зелени. Солнце било в переднее стекло и
казалось раскаленным,  а дышать в салоне было почти нечем. Не так, конечно,
как в Аризоне, но все-таки.
     Таксист спросил,  куда мне надо в  Сан-Габриэле.  Я  достал из кармана
пакет,  выбрал письмо с  надписью "Джо Валинез" и  прочел водителю обратный
адрес. И вновь спрятал письма в карман. Хотел бы я никогда не получать их!
     Но  что  делать,  если  родители  Джо  Валинеза написали мне  прямо  в
госпиталь?  И девушка Джима, и семья Уолтера. Пришлось пообещать повидаться
с ними.  Я всю жизнь считал бы себя последним мерзавцем,  если бы плюнул на
все и махнул домой в Огайо.
     Теперь,  в машине, я предпочел бы оказаться мерзавцем, но ехать домой,
в Хармонвилл.
     Валинезы  жили  в  южной  части  Сан-Габриэля,  в  квартале,  носившем
заметный отпечаток мексиканского стиля. Здесь располагалось множество лавок
и  одно-двухэтажных домишек с  огороженными двориками.  Все выглядело очень
мило  и  аккуратно,  особенно после  намозоливших мне  глаза калифорнийских
коробок.
     Я попросил таксиста подождать,  а сам вошел в магазинчик. За прилавком
стоял  высокий смуглый человек со  спокойными,  немного печальными глазами.
Увидев меня,  он  на  мгновение замер,  потом басистым голосом позвал жену.
Обойдя прилавок, он с трогательной улыбкой пожал мне руку.
     - Вы, конечно, сержант Хаддон, - сказал он. - Мы так вас ждали.
     Из подсобки появилась его жена, на первый взгляд слишком старая, чтобы
быть  матерью такого  безусого мальчишки.  Приглядевшись,  я  понял  -  она
постарела от горя.
     - Принеси стул, - сказала она мужу. - Что стоишь - видишь, гость устал
с дороги? Он же прямо из госпиталя...
     Я  сел и  тупо уставился на ящик с  консервированным перцем.  Валинезы
стали расспрашивать меня  обо  всем:  и  как  я  себя чувствую,  и  рад  ли
вернуться на Землю, и что там с моей семьей, и прочее.
     Они были воспитанными людьми и  даже не заикнулись о своем Джо,  но по
глазам чувствовалось - они жаждали моих воспоминаний о своем погибшем сыне,
как манны небесной.  Мне было чертовски неловко, поскольку я мало знал Джо.
Его ввели в  состав экспедиции только за пару недель до отлета.  А погиб он
первым - откуда мне было его знать?
     Я не нашел ничего лучше, чем спросить:
     - Командование написало вам об обстоятельствах его смерти?
     Валинез печально кивнул.
     - Да  -  что он умер от перегрузок,  спустя сутки после взлета.  Очень
трогательное письмо, сержант.
     Его жена вздохнула:
     - Да, сочувственное и, нам кажется, искреннее.
     Она пытливо взглянула на меня и добавила:
     - Но   вы  можете  рассказать  нам  остальное,   мистер  Хаддон.   Все
подробности. Не бойтесь причинить нам боль.
     Да,  я  мог -  если бы захотел,  конечно.  Все происшедшее сразу после
старта настолько сильно впечаталось в  память,  что я мог бы хоть ежедневно
прокручивать это, словно кинокадры.
     Я  мог  бы  рассказать этой милой чете все о  взлете,  который убил их
сына.  Длинной колонной мы подошли к  ракете-4,  печатая шаг,  и без спешки
поднялись по  пандусу внутрь.  То  же  самое происходило и  у  19 остальных
ракет, входивших в состав Второй экспедиции.
     Я  чуть "перемотал" пленку моей памяти вперед и  увидел себя в  отсеке
14,  вместе с десятью другими парнями.  Мы лежали,  спеленутые,  в гамаках,
окруженные со  всех сторон металлическими стенами,  в  которых не было даже
крошечного иллюминатора. Каждый раз, когда на плато рядом с нами стартовала
очередная  ракета,   нас  подбрасывало,   словно  на  спине  необъезженного
мустанга.  Наконец очередь дошла и до нас. Раздался оглушительный грохот, и
чья-то невидимая рука вдавила нас в гамаки так,  что мы не могли вздохнуть.
Кровь гудела в  ушах,  в  желудке плясали таблетки,  которыми нас напичкали
перед стартом, а  из-за  металлических стен  доносился чей-то громоподобный
вой: "Б-р-роом! Б-р-роом! Б-р-р-роом!.."
     Удар  за  ударом сотрясали наши  внутренности,  не  давая передохнуть.
Кто-то  стонал от  боли,  кто-то  всхлипывал,  но  все  эти звуки заглушало
ужасное:  "Б-р-роом!  Б-р-р-роом!"  Наконец дьявольский хохот  гиганта стал
утихать,  вибрация  уменьшилась,  и  мы  вновь  почувствовали наши  бедные,
вывернутые наизнанку тела, удивляясь, что остались живы.
     Мой  сосед  справа  Уолтер  Миллис разразился отборной руганью.  Брейк
Джерден со  стоном  выкарабкался из  своего кокона,  чтобы  поглядеть,  что
осталось от  его отряда,  и  тогда мы  услышали чей-то тонкий,  срывающийся
голос:
     - Брейк, я, похоже, ранен...
     Это  был  Джо.  На  его губах запеклась кровь,  дыхание было натужным,
хриплым,  но главное было в другом - с первого взгляда мы поняли, что он не
жилец.  Лицо  его  приобрело восковой оттенок.  Сложив руки на  груди,  Джо
поглядел на  нас  тоскливым взглядом.  Он  все понимал,  как и  мы.  Первая
экспедиция показала, что определенный процент экипажа при старте непременно
получит  повреждения внутренних  органов,  и  с  этим  ничего  нельзя  было
поделать. В нашем отсеке несчастливый билет вытащил Джо.
     Всем,  и ему в том числе, было бы куда легче, если бы он умер во время
взлета.  Увы,  ему не повезло.  Пришли врачи, заковали его грудь в гипсовый
жилет,  накачали наркотиками и  продлили агонию на многие часы.  А  у  нас,
остальных, все так болело и ныло, что сочувствия на беднягу Джо попросту не
хватало.
     Наконец парень совсем дошел до ручки.  Он стал громко стонать,  умоляя
снять с  него гипс.  Уолтер Миллис был единственным,  кто отозвался на  эту
просьбу,  но  Брейк  не  согласился.  Они  начали спорить,  не  стесняясь в
выражениях,  а  мы  лежали в  своих гамаках и  слушали.  Все  это  тянулось
довольно долго,  пока  один  из  соседей Валинеза не  заметил,  что  парень
подозрительно затих. Ему уже ничего не было нужно.
     Мы  позвали врачей,  и  они  унесли беднягу на  носилках.  Да,  я  мог
рассказать Валинезам, как умер их единственный сын - почему бы и нет?
     - Пожалуйста,  мистер  Хаддон,  расскажите  нам  все,  как  было...  -
прошептала миссис Валинез,  со  слезами глядя на меня.  Ее муж нахмурился и
коротко кивнул. Тогда я наконец решился.
     - Вы знаете,  что Джо умер в космосе, - начал я. - Он получил во время
старта  серьезные  повреждения  внутренних  органов  и   сразу  же  потерял
сознание.  К счастью,  ему не пришлось страдать - очнувшись, он почти сразу
же скончался. И боли, похоже, не ощущал. Он лежал и глядел в иллюминатор на
звезды.  Они были прекрасны, эти далекие солнца, словно ангелы, Джо смотрел
на них спокойным взглядом,  а  затем что-то прошептал,  повернулся на бок и
заснул навеки. Миссис Валинез, обливаясь слезами, тихо запричитала:
     - Боже,  спасибо за твою милость.  Мой сын умер,  глядя на звезды, что
летели в космосе, словно ангелы...
     Я  не мог смотреть на это.  Поднявшись,  я пошел к выходу,  а Валинезы
даже не  взглянули мне вслед.  Они сидели,  держась за  руки,  как дети,  и
плакали.
     Выйдя из лавки, я достал сигареты. Но не успел закурить, как на пороге
позник Валинез. Он растроганно потряс мне руку:
     - Спасибо, сержант Хаддон. Мы вам очень благодарны.
     - Я просто выполнил свой долг, - сказал я и поспешил к такси.
     Захлопнув дверцу,  достал конверт с  надписью "Джо Валинез" и разорвал
его в мелкие клочья. Я возблагодарил бы Господа, если бы никогда не получал
этого письма -  и  других,  что лежали у  меня в кармане,  тяжелые,  словно
могильные плиты.
     Я  сел на  утренний самолет,  направляющийся в  Омаху.  Сразу же после
взлета заснул, и ко мне вернулись кошмары...
     Чей-то голос прокричал:
     - Идем на посадку!
     И  ракета начала опускаться.  Мы  вновь лежали в  гамаках,  спеленутые
ремнями безопасности,  и мечтали, чтобы в стенах были иллюминаторы, и мы бы
видели,  что происходит снаружи. Но еще больше хотели, чтобы при посадке ни
одна ракета не разбилась - или хотя бы не НАША ракета...
     - Спуск продолжается...
     Двигатель гремел под  нами словно молот,  но  не  постоянно,  как  при
старте,  а  взрывными сериями:  "Бом-бом-бом-бом",  затем  пауза  и  снова:
"Бом-бом-бом-бом".  Сержант Брейк кричал что-то,  но слова терялись в реве,
доносящемся из-за стенок - ракета уже вошла в атмосферу.
     Грохот  двигателя  стал  иным  -  теперь  откуда-то  снизу  доносилось
непрерывное:  "Краш-краш-краш!"  Нам оставалось только молиться:  "Господи,
спаси, спаси, спаси!.."
     Последовал последний,  самый сильный удар, и отсек погрузился во тьму.
Лампы,  даже  аварийные,  разом погасли.  Все  заорали одновременно.  Потом
кто-то склонился надо мной в темноте и голосом Брейка Джердена приказал:
     - Фрэнк,   снимай  ремни  и  вылезай!  И  все  остальные  -  вылезайте
немедленно!
     Мы сели на Марс и остались живы. Но мы были полумертвы от усталости, а
начальству не терпелось начать действовать.
     Загорелся тусклый аварийный свет. Брейк орал не переставая:
     - Надеть дыхательные маски! Немедленно! Надо срочно выходить наружу!
     - Мой Бог,  мы только что сели,  разобраны на части, так что и пальцем
не пошевелить... мы просто не в силах!
     - А я говорю, надо выходить! Несколько ракет разбилось при посадке! Мы
должны помочь раненым! Надеть маски! Быстро, сукины дети!
     Пришлось оставить свои  гамаки.  Месяцы муштры в  Центре подготовки не
прошли даром. Джим Клаймер был уже на ногах, Уолтер пытался распутать ремни
в  гамаке подо мной.  Кто-то  отчаянно ругался в  полутьме,  и  ему вторили
несколько других голосов.
     Когда  я  наконец  спрыгнул на  пол,  мои  колени  подогнулись.  Рядом
приземлился юный Лассен и тут же завалился на бок.  Джим было склонился над
ним, но Брейк, стоя у распахнутого люка, орал без передышки:
     - Выходите, парни! Выходите, черт бы вас побрал!
     Мы побежали вниз по трапу. Зажим  маски такдавил мне на нос, что  я не
мог толком вздохнуть. Внизу, у  спущенного пандуса, стоял офицер и  кричал,
чтобы мы выходили наружу и присоединялись к пятому отряду.
     Холод. Ледяной холод, и бледное сияние маленького сморщенного Солнца в
медном  небе,  и  волнистая,  охряно-красная  песчаная  равнина  до  самого
горизонта...  Песок скрипел под  башмаками,  когда наш отряд проследовал за
капитаном Веллом к далекой металлической глыбе,  которая лежала, непривычно
наклоненная носом вниз, на склоне высокой дюны.
     - Торопитесь, парни! Быстрее!
     У  груды металла,  что когда-то была ракетой-7,  нас ожидало кошмарное
зрелище.  Корпус  был  смят  в  гармошку,  словно бумажный.  Через  трещины
выползали окровавленные люди, взывая о помощи. Из лопнувших топливных баков
доносилось громкое бульканье...
     Но нет, все это случилось позже. Сейчас я был еще на борту ракеты-4, и
мы еще не сели на Марс, а только подлетали к загадочной красной планете...
     - Внимание, заходим на посадку...
     Нет,  я  не хотел вновь пережить этот проклятый сон!  Я  орал что было
мочи  и  отчаянно боролся  с  ремнями  безопасности -  и  наконец  очнулся.
Оказалось,  я сижу в кресле самолета и перепуганная стюардесса стоит рядом.
Увидев, что я пришел в себя, она пролепетала:
     - Это Омаха, сержант! Мы идем на посадку.
     Глаза пассажиров были устремлены на меня,  и я понял, что опять кричал
во сне.  Спина была мокрой, как каждую ночь в госпитале, когда я просыпался
от собственных воплей.
     Я  дрожащими  руками  застегнул  ремень.   Пассажиры  уже  смотрели  в
иллюминаторы.
     Был полдень, и горячее солнце Небраски грело мне спину, когда я достиг
здания  аэропорта.  Мне  повезло  -  оказалось,  что  автобус в  Куффингтон
отправляется с минуты на минуту.
     Рядом  со  мной  сел  фермер  -  крупный парень с  короткой стрижкой и
мясистым  лицом.   Он  сразу  же  предложил  сигарету  и  поведал,  что  до
Куффингтона всего несколько часов езды.
     - Вы живете там?  - поинтересовался он, с любопытством разглядывая мою
форму.
     - Нет, в Огайо, - ответил я. - Мой друг Клаймер из этих мест.
     Фермер не знал его,  но вспомнил, что будто бы один из городских ребят
на самом деле был включен в состав Второй экспедиции.
     - Да, - кивнул я. - Это и был Джим.
     Он ухмыльнулся и задал мне все тот же дурацкий вопрос:
     - Ну и как там, в небесах, мистер?
     - Сухо, - ответил я. - Чертовски сухо. Ни капли воды.
     - Я так и думал,  -  сказал он.  -  По правде говоря, у нас тоже нынче
засуха будь здоров. А вот в прошлом году было отлично. В прошлом году...
     Куффингтон оказался небольшим городком,  окруженным золотистыми полями
пшеницы, тянувшимися до самого горизонта. Центральная улица была заставлена
по обеим сторонам магазинами и лавками, остальные густо заросли кустарником
и больше напоминали аллеи старого парка.
     Было  жарко,  и  я  не  спешил покидать автостанцию.  Пролистав тонкий
телефонный справочник,  я  обнаружил три фамилии Грэхем.  Первая же  из них
принадлежала мисс Илле Грэхем -  той,  которую я  искал.  Узнав,  что с ней
разговаривает по  телефону друг Джима,  она  взволнованно воскликнула,  что
немедленно приедет и просит подождать.
     Я стоял под навесом,  смотрел на тенистую улочку,  по которой запросто
разгуливали индюки,  и  думал  -  вот  почему  Джим  Клаймер  был  тихим  и
спокойным. Точно таким же, как это место.
     Подъехал двухместный автомобиль,  и  мисс  Грэхем  приглашающе открыла
дверцу.   Она  оказалась  миловидной  шатенкой,   выглядевшей  так,  словно
перенесла длительную болезнь.
     Видимо, я тоже был не в форме, поскольку она сочувственно взглянула на
меня и сказала:
     - Наверное,  вы  очень  устали с  дороги,  мистер Хаддон.  Я  чувствую
угрызения совести, что не предложила остановиться у меня на день-два.
     - Я в полном порядке,  мисс Грэхем,  -  заверил я. - И очень тороплюсь
домой, в Огайо, а мне надо перед этим еще побывать в паре мест...
     Когда мы неспешно ехали по улицам города,  я  спросил,  нет ли у Джима
здесь других родственников.
     - Увы,  нет,  -  ответила  мисс  Грэхем.  -  Его  родители  погибли  в
автомобильной катастрофе несколько лет  назад.  Джим некоторое время жил  с
дядей на ферме в  окрестностях Грандвейта,  но они не поладили.  Тогда Джим
переехал к нам и стал работать на местной электростанции.
     Свернув на соседнюю улочку, она добавила:
     - Моя мама сдавала Джиму квартиру. Об этом все знают.
     - Понимаю, - сказал я.
     Грэхемы жили в большом квадратном доме с просторной верандой. Во дворе
росли  старые липы.  Мы  вошли  в  дом,  и  девушка предложила мне  сесть в
плетеное кресло около окна.  Чуть позже она привела свою мать -  маленькую,
сгорбленную  старушку.  Мы  немного  поговорили,  и  старая  миссис  Грэхем
поведала мне,  что  Джим  был  для  нее  словно родной сын.  Она  настолько
разволновалась,  увидев меня,  что дочь вскоре увела ее обратно в  соседнюю
комнату.
     Вернувшись,  она уселась в  кресле рядом со мной и  показала небольшую
связку голубых конвертов.
     - Это письма, которые я получила от Джима, - сказала она грустно. - Их
немного, и они такие короткие...
     - Нам  разрешали посылать только тридцать слов  каждые две  недели,  -
объяснил я.  -  На  Марсе нас было около двух тысяч,  и  передатчик не  мог
работать на нас все время.
     - Удивительно,  как  много  вкладывал Джим  в  эти  несколько слов,  -
сказала она и протянула мне несколько писем.
     Я прочитал парочку.  Одно гласило:  "Порой я пытаюсь ущипнуть себя, не
веря,  что я один из первых землян,  ступивших на чужую планету. По ночам я
часто выхожу наружу,  смотрю на зеленую звезду Земли и говорю себе - а ведь
я помог осуществить вековую мечту человечества!"
     В  другом  послании  Джим  писал:   "Этот  мир  угрюмый,  пустынный  и
таинственный.  Мы мало знаем о нем.  До сих пор никто не видел здесь ничего
живого, за исключением лишайников, открытых Первой экспедицией, но на Марсе
наверняка есть и другие формы жизни".
     Мисс Грэхем спросила:
     - Вы нашли что-нибудь, кроме лишайников, мистер Хаддон?
     - Да, два или три вида растений, напоминающих земные кактусы, - сказал
я. - И еще много, очень много песка и скал. Это все.
     Когда я читал эти маленькие письма, я стал лучше понимать Джима. В них
открылось кое-что,  о чем я раньше не подозревал.  Оказалось, в душе он был
романтиком  -   этот  тихий,   медлительный  парень,  сторонившийся  шумных
компаний.  Он  относился  к  Марсу  и  к  нашей  экспедиции далеко  не  так
прагматично, как многие другие.
     Марс обманул нас.  После того,  как мы  насытились планетой по  горло,
иначе,  как  Дыра,  ее  никто и  не  называл.  А  вот  Джима наше поспешное
разочарование огорчило,  и он замкнулся в себе,  словно улитка, дабы не дай
Бог не проговориться, что он до сих пор без ума от марсианских закатов.
     - А вот последнее письмо,  которое я получила от Джима,  - мисс Грэхем
натянуто улыбнулась и протянула еще один конверт.
     Текст  гласил:  "Я  отправляюсь завтра  в  пустыню с  картографической
экспедицией.  Мы  будем  путешествовать по  местам,  где  не  ступала  нога
человека".
     - Я тоже был там, - сказал я. - Мы с ним ехали в одном краулере.
     - Джим, наверное, был счастлив до глубины души?
     Я задумался. Этот поход оказался сущим адом. Нам предстояло сделать не
так  много  -  провести предварительную топографическую разведку,  а  также
сделать замеры радиоактивности с целью определения возможных залежей урана.
     Все это было чертовски трудно,  но вполне терпимо. Но нам не повезло -
вскоре после нашего отъезда из лагеря началась песчаная буря.
     Марсианский песок,  чтоб  ему  было  неладно,  непохож на  земной.  За
миллиарды  лет  он  превратился  в  тончайшую  пыль,  которую  ветер  гонял
взад-вперед над мертвой, сухой пустыней. Песок с легкостью проникал везде -
под дыхательные маски, защитные очки, в двигатели краулеров, в пищу, в воду
и  даже  в  практически герметичные комбинезоны.  В  течение трех дней пути
вокруг нас не было ничего, кроме лютого холода, ветра и песка.
     Был ли Джим счастлив при виде этой красной преисподней?  Еще недавно я
только посмеялся бы над столь нелепым предположением,  но сейчас уже не был
так уверен. Кто его знает. Джим был очень вынослив и терпелив, даже больше,
чем я.  Может быть,  он  и  на самом деле воспринимал этот кошмар как самое
восхитительное и увлекательное приключение.
     - Да,  конечно же, он был счастлив, - сказал я, честными глазами глядя
на  мисс Грэхем.  -  Все мы  были в  восторге.  Да  и  любой на нашем месте
испытывал бы те же самые чувства.
     Мисс Грэхем слегка улыбнулась и забрала письма Джима.
     - Вы тоже переболели марсианской лихорадкой, мистер Хаддон? - спросила
она.
     Я сказал, что да, но в более легкой форме, чем Джим. И продолжил:
     - Врачи так и не разобрались,  вызывают ли ее какие-то вирусы, или это
просто  реакция  на  непривычные  условия.   Сорок  процентов  наших  ребят
переболело этой  лихорадкой.  Обычно она  протекала не  так  уж  и  тяже