Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Фантастика. Фэнтези
   Научная фантастика
      Войскунский Евгений. Незаконная планета -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  -
женились, и Тоня взяла в свои маленькие крепкие руки устройство их жизни. Вскоре Заостровцев подыскал себе работу в конструкторском бюро по ракетным двигателям и переехал с Тоней в новый поселок, выросший близ этого КБ, на опушке старинного бора в Подмосковье. В одном из стандартных двухэтажных домов им дали верхний этаж - три комнаты с широкой верандой, - и Тоня, вступив во владение, завела здесь твердый порядок. Ее целью было - оградить Володю от каких бы то ни было беспокойств и волнений. Что ж, она преуспела в достижении цели. Размеренной, расчисленной, рассчитанной жизнью зажил Заостровцев: пять часов работы, обед, отдых, прогулка, вечером - книги, немножко телевизора (по выбранной Тоней программе), иногда - кино (тоже с разбором, чтоб ничего тяжелого, трагического). Изредка ходили в клуб или в гости к сотрудникам. Однажды на первомайском вечере в клубе компания составилась остроумная, Тоня очень развеселилась, без устали танцевала-плясала, хорошенькая, хохочущая, беспечно носилась по залу. Вдруг - будто рукой провели по ее оживленному лицу, смахнули эту беспечность. В середине вальса Тоня выскользнула из рук опешившего партнера и кинулась бежать из зала. Она разыскала Заостровцева в баре - он сидел, отрешенно-задумчивый, и потягивал пиво из высокого стакана, - опустилась рядом с ним на табурет и, переведя дыхание после быстрого бега, сказала: "Ничего, я споткнулась о камень, это к завтрему все заживет..." И засмеялась, и была в ее смехе какая-то горчинка. Потом родилась у них дочка - ее назвали именем Надежды Илларионовны, Володиной покойной матери. И Тоня бесповоротно и окончательно замкнула свою жизнь в семейном кругу. Лишь по большим праздникам, уступая просьбам Володи и его сотрудников, позволяла себе устроить как бы небольшой концерт. Прикрыв глаза белыми веками, медленно читала на память своим красивым звучным голосом любимые стихи: "Ось земная склонилась к эклиптике, наклонилась как будто в усталости..." Или: "Судьба моя сгорела между строк, пока душа меняла оболочку..." Заезжих гостей Тоня встречала приветливо, но при разговорах была начеку, твердо пресекала болезненные (по ее мнению) для Володи темы. Ровно в десять вечера командовала "отбой". Алеша Морозов, навестивший их незадолго до экспедиции на Плутон, смеясь, назвал Тоню "комендантом Бастилии". Теперь Заостровцев и Надя ехали на велосипедах (это она, Тоня, придумала - никаких машин, ездить только на велосипеде), - ехали по узкой незнакомой дороге, обсаженной яблонями, и когда за поворотом, за вертикально вставшей, пока еще редкой пряжей дождя открылась старая мельница - краснокирпичный дом у речки, - Заостровцев вдруг понял, что знает эту дорогу. Когда-то в раннем детстве было это - ездили с матерью на дачу к Михайловым, ее родителям. Мост через речку был тот же, что и в детстве, - каменный ровесник старой мельницы. Дальше, влево от дороги, темнел под дождем массив дачного поселка с башенкой энергостанции, и Заостровцев отчетливо себе представил михайловскую дачу - островерхое строение с петухом-флюгером на коньке крыши - в глубине поселка. Тут-то и вспомнились ему Надины слова. Не от дождя, не от ветра - от этой мысли стало трудно дышать, к горлу подкатило, и как-то ослабли пальцы, лежавшие на руле. Он соскочил с велосипеда и подождал приотставшую Надю. - Ты что сказала? - крикнул, когда она подъехала и тоже слезла со своего велосипеда. - Что сказала?.. - Ничего я не сказала, - удивленно посмотрела на него Надя. По ее лицу, обрамленному голубым капюшоном, стекали струйки дождя. - Про дорогу к бабушке Наде - сказала? Ему яростно захотелось, чтобы Надя ответила - нет, ни о какой дороге к бабушке она не говорила и знать о ней ничего не знает... померещилось тебе, папочка. - Да, - сказала Надя, одной рукой придерживая велосипед, а другой, с зажатым платочком, вытирая лицо. - Вон там, - кивнула на дачный поселок, - бабушка жила. Раньше. - Откуда ты знаешь?! Мама тебе говорила? (Глупый вопрос, никогда он Тоне про эту дачу не рассказывал и не вспоминал даже...) - Нет, не говорила. - Надя поморгала длинными ресницами, будто к чему-то в самой себе прислушивалась. - Откуда-то знаю, - сказала она неуверенно. - А разве это не так? Заостровцев не ответил. Дождь припустил, пошел пузырями по асфальту, вокруг потемнело, хотя до вечера было далеко. - Папа, нам долго еще ехать? - спросила Надя. - Километров семь или восемь. Ему почему-то представилось, что все это - дождь, и дачный поселок, и разговор с Надей - происходит во сне. Ах, если бы... - Ты устала? - Нет... Ну, немножко... - Давай-ка свой велосипед. И подержи мой. Минут десять придется подождать. Сильно сгорбившись на детском велосипеде, Заостровцев поехал обратно через мост к мельнице. Там, в бывшем амбарном помещении, пустом, с проросшей сквозь сгнившие половицы травой, он прислонил велосипед к стене и поспешно вернулся к Наде - одинокой маленькой фигурке на мокрой черной дороге. Она смотрела на него и спросила, когда он подошел скорым шагом: - Зачем? - Никуда твой велосипед не денется, - сказал он. - Я не об этом. Тебе ведь будет тяжело. - Поменьше болтай. Он пристегнул к раме велосипеда второе седло, посадил на него Надю и, оттолкнувшись, закрутил педали. Надя, зажатая его руками, сидела перед Заостровцевым, и ему хотелось еще крепче ее зажать, чтобы спасти, уберечь... от чего?.. от странностей подсознания, которое вдруг высылает "наверх" отпечатки прошлого из неведомых глубин наследственной памяти?.. Неужели то, чего он боялся в самом себе, от чего бежал в тишину подмосковных лесов, передалось Наде... и передастся второму ребенку, которого ожидает Тоня? Тут он так ясно себе представил, как беспокоится Тоня, как она стоит на веранде, вглядываясь в затянутую дождем дорогу, что с силой (откуда только взялась?) нажал на педали. Плотная вода секла ему лицо, заливала глаза, а он, словно приобретя "второе дыхание", мчал с большой скоростью свой велосипед под непрекращающимся дождем. Скорее домой, скорее домой! "Осознать процесс собственного мышления" - так, кажется, говорил Лавровский, приезжавший к ним прошлой весной? Он провел у них целый день, очень трудный для него, Заостровцева, день. Не уходить, не прятаться от необычных свойств своей психики, как прячет страус голову под крыло, - а исследовать... осознать... проникнуть в собственное субсенсорное поле... иначе говоря, в подкорку... Так убеждал его Лавровский. В Институте человека, в котором он, Лавровский, работал, действует новая программа, этакий человеко-машинный комплекс под названием "Церебротрон", он тончайше настроен на совместную работу мозга и машины с гигантским запоминающим блоком, с анализирующим центром, способным оценить количество информации в организме. Необычайно важно зафиксировать, "поймать" то состояние мозга, при котором инстинктивное знание из долговременной памяти поступает в самоотчет. Это важно прежде всего потому... Но тут Лавровского прервала Тоня - решительной походкой вошла на веранду, где сидели мужчины, позвала обедать, а за обедом заявила Лавровскому, чтобы он Володю никуда не звал, не уговаривал и вообще оставил в покое. "Перестань, Тоня", - сказал Заостровцев, смущенный Тониной дерзостью. Но она просверлила его гневным взглядом и ответила, что никогда не перестанет, никаких экспериментов не позволит и никуда его не отпустит. Истинно - "комендант Бастилии"... Он испытал огромное облегчение, когда, выехав на дорогу, переходящую в длинную улицу поселка, издали увидел свой дом и фигуру в красном на веранде верхнего этажа. Это ждала их Тоня, завернувшись в красный дождевик, - наверное, ждала уже давно, беспокоилась, тревожилась, бедная, глаза проглядела. Подъехав, он снял дрожащую от холода Надю с седла и понес ее, с трудом передвигая одеревеневшие ноги, к дому. 4. ДЕРЕВО ПЛУТОНА Из записок Лавровского Никак не могу прийти в себя после поспешного бегства с Плутона. "Ломоносов" разгоняется и все дальше уходит от "незаконной" планеты. Чернота Пространства обступила нас. Я бывал на внутренних планетах, на Марсе и на больших спутниках Юпитера, но так далеко, на окраину Системы, попал впервые. Солнце отсюда выглядит не диском, пусть хотя бы и маленьким, а просто яркой звездой, - наверное, именно поэтому и возникает жутковатое ощущение, будто ты на краю пропасти и никогда больше не увидишь солнце. Вздор, конечно. Вот не думал, что нервы у меня могут так "разгуляться". Ну, надо собраться с мыслями. Никогда я не принимал всерьез гипотезу Морриса о том, что на Плутоне может быть жизнь. То есть я не исключал существования примитивных микроорганизмов, но что касается высокоорганизованной жизни, то считал ее невозможной. Откуда взяться такой жизни при температуре, всего на двадцать градусов превышающей абсолютный нуль? И вдруг потрясающая неожиданность: Эти "оголтелые энергетики", как назвал их Морозов, проявили не только нежелание контакта, но и прямую враждебность. Мы оказались плохо подготовленными. И не только технически. Мы совершили ужасную ошибку, прихватив эти два "кирпича". Скверная атавистическая манера - трогать руками. Мы вели себя не лучше, чем солдаты Писарро или Кортеса, увидевшие золотую серьгу в ухе туземца. Положим, я преувеличиваю, но в сущности... Я пишу сумбурно, забегаю вперед, а это никуда не годится. Буду просто записывать все, что с нами произошло, час за часом, - быть может, из упорядоченной информации вылупится, как птенец из яйца, понимание. Итак, на исходе третьего месяца полета мы достигли Плутона и вышли на орбиту вокруг него под большим углом к экватору. Под нами простирался сумеречный мир - темная, будто графитовая пустыня, тут и там округло всхолмленная, изрезанная глубокими трещинами. Больше сорока земных суток мы осматривали, прощупывали, просвечивали эту крайне неприветливую планету. Я не геолог и не стану здесь описывать, из чего "сделан" Плутон. Скажу только, что химия его поразительна: огромные массы тяжелых и редких металлов - осмия, германия, циркония и других, и еще, по мнению нашего геолога, неизвестные соединения сверхвысокой плотности. В этом смысле Плутон - поистине сокровище. Сам древнегреческий бог, владетель земных недр, чье имя носит планета, не мог бы представить себе таких богатств. Не планета, а кладовая редких металлов. Мы подтвердили это. Еще мы открыли замерзшие газы - следы когда-то существовавшей здесь атмосферы - косвенное доказательство того, что Плутон знавал лучшие времена и лучшие условия в другой, бесконечно далекой от нас системе. Ну, еще были установлены факты относительно силы тяжести, температур, радиации и прочего, что нужно знать планетологам. Больше ничего. Никаких признаков формирующей деятельности. Никакой жизни. А между тем Плутон "кричал". Мощный поток тау-частиц изливался с планеты, и мы вскоре обнаружили, что его источник фиксируется в определенном месте, в обширной котловине с координатами: шесть градусов северной широты, сто тридцать два - западной долготы. Прошин выслал в эту местность разведывательные зонды. От них исправно поступала информация о величине тау-потока (он явно убывал), а фотоматериал был смутный. Угадывались очертания круглых холмов, и только. Но вот с очередного зонда поступила серия снимков, на которых как бы перебегали слабые огоньки. А на одном снимке различалась фигура какого-то существа. Во всяком случае, я это утверждал, и меня поддержал Морозов, а Прошин и остальные участники экспедиции возражали. Справедливости ради скажу, что, действительно, фигура эта не столько различалась, сколько угадывалась и дорисовывалась воображением. Больше она не повторилась ни разу, а вот огоньки то и дело появлялись на снимках снова. От автоматов больше нечего было ожидать, и мы принялись настаивать на высадке разведки. Прошин колебался. А колеблется он своеобразно: становится вдруг чрезвычайно любезен, начинает расспрашивать о родных и знакомых, об институтских занятиях. Ну, со мной такие номера не проходят, и я как-то сказал командиру, что бывают случаи, когда осторожность теряет свое название и переходит в другое качество. Прошин рассердился и два дня не разговаривал со мной. Но мы с Морозовым продолжали наседать, наконец он сдался и велел нам готовиться к разведке. Десантная лодка покинула корабль, сделала виток и, выбросив пламя из дюз тормозного двигателя, пошла на посадку. Расчет Морозов сделал точно, и лодка мягко опустилась в той самой котловине, в которой были обнаружены источник излучения и признаки жизни. Выдвинув перископ, разведчики огляделись. В жизни не видел Морозов более мрачной картины. Это была замкнутая невысокой горной грядой долина, протянувшаяся с севера на юг. Изборожденный трещинами грунт, и округлые холмы, и гряда гор на близком горизонте - все было черно. Оттенки черного цвета, от аспидного до темно-серого, - иных красок Плутон не знал. И лишь звезда необычной яркости - далекое Солнце - давала немножко света, позволявшего разглядеть на фоне черного неба черную неровную линию гор. Сколько лет, с самого детства, мечтал Морозов об этой минуте, и вот она настала: он на Плутоне. Но почему-то не испытывал радости. Его томило тягостное чувство, оно шло, наверное, от беспросветной черноты, от немоты и бесприютности этого промерзшего мира. - Невозможно представить, что тут есть жизнь, - негромко сказал он, медленно повертывая перископ. Лавровский, прильнувший ко второй паре окуляров, не ответил. В десантном скафандре он казался крупнее и выше, чем был на самом деле. Покосившись на его спокойное лицо, Морозов мысленно обругал себя за то, что поддался непонятному томительному чувству. Непонятному? Да нет, если уж не хитрить с самим собой, то понять можно... Можно понять - но не нужно. Надо делать свое дело, вот и все. Он включил рацию и связался с кораблем, доложил Прошину обстановку. Попросил разрешения на выход из десантной лодки. Да, ничего подозрительного не видно. Нет никаких "деревьев" - их сейчас и не может быть. ("Не сезон", - захотелось ему добавить.) Да, объедем долину и вернемся на лодку. Есть, Петр Иванович. Есть. Они отвалили люк и выехали на вездеходе из грузового отсека. Сразу же Морозов включил панорамную съемку, передающую изображение на корабль. Затем повел машину на север вдоль восточной горной гряды. Грунт был твердый и неровный, вездеход кренило и подбрасывало, фары выхватывали из тьмы выбоины и трещины, которые приходилось объезжать. Морозов повернул влево, объезжая широкую расселину. Вдруг возникло ощущение, будто за ними, за движением машины кто-то следит. Чтобы отвлечься от неприятного чувства, Морозов затянул вполголоса старинную песню из своей коллекции кристаллозаписей: "Вы мне не поверите и просто не поймете, в космосе страшней, чем даже в Дантовом аду..." - Черт знает, что вы поете, - поморщился Лавровский. - Пожалуйста, я могу другое. Какие песни вы любите? - Я не люблю песен. - Может, спеть старую космофлотскую? Про хлореллу? - Не надо, Алеша. Это глупая песня. Не надо так не надо. По правде, Морозов немного робел перед Лавровским. Держался, положим, биолог просто, во время перелета бывал говорлив, частенько был бит Морозовым в шахматы. Однако Морозов знал, что скрывается за этой простотой, за неказистой внешностью. Знал, что еще в студенческие годы Лавровский, исследуя проблему избыточности мозговой ткани, проделал на себе эксперимент, едва не окончившийся гибелью. Слышал о какой-то сложной системе "тренировки мозга", предложенной Лавровским для колонистов Марса. Читал книжку доктора Рамона, который работал с Лавровским на Амальтее, - Рамон с восхищением отзывался о своем коллеге. Далеко не прост был Лев Сергеевич Лавровский, доктор инвариантной биологии. Вездеход шел на север вдоль восточного края долины, и пейзаж был по-прежнему безрадостно однообразным - не на чем остановить взгляд. "Так вот ты какой, Плутон, - подумал Морозов. - Все-таки я добрался до тебя. Хоть Марта и не хотела меня отпускать. Пусть она считает, что мне неизвестно, перед каким тяжким выбором поставил ее Прошин накануне старта. Мне все известно. Мухин, мой соперник, танцевал с молоденькой лаборанткой из медпункта, и та по простоте душевной проболталась, что Марте поручено проделать сравнительный анализ медицинских характеристик каких-то двух космонавтов. Мухин, конечно, сразу смекнул, в чем дело. Он счел себя не вправе утаить от меня важную информацию, касающуюся в равной степени нас обоих, но взял с меня честное слово, что я никогда и никому... Ну, это само собой разумелось. Как же трудно тебе было. Марта! Но ты все правильно поняла. И за это тоже я тебя люблю..." Впереди были холмы, и Морозов начал их объезжать, но вдруг резко затормозил. Двуногое существо стояло довольно далеко, метрах в пятидесяти, но в ярком свете фар можно было различить гладкую голову, без шеи переходящую в толстенькое туловище - ни дать ни взять тюлень на двух ногах, с двумя короткими руками. В одной руке существо держало как будто палку. Росту оно было небольшого - чуть выше метра. Несколько секунд разведчики изумленно рассматривали его, потом странное существо повернулось и длинными прыжками унеслось прочь, в темноту. - Ну вот, - сказал Морозов и прокашлялся. - Ну вот, Плутон обитаем. Лавровский, подавшись вперед, вглядывался в холмы, освещенные фарами, будто ожидая появления невесть кого еще. Потом откинулся на спинку кресла, бросил коротко: - Вызывайте Прошина. - Через тридцать пять минут, - сказал Морозов. - Сейчас корабль в радиотени. - Тогда - вперед. Машина тронулась, медленно объезжая гряду холмов. Морозов посмотрел на шкалу наружного термометра, сказал: - Минус двести пятьдесят. Как можно жить при такой температуре? Ну, какие-нибудь живучие микробы - это еще понятно, но ведь тут был явный примат. - Примат, - подтвердил Лавровский. - И мы с ним познакомимся. - Непременно, - сказал Морозов. Мысли у него неслись беспорядочно, и вдруг - непрошеная, ненужная - возникла из далекого прошлого картина гибели "Севастополя", наплывающее пятно, беззвучная вспышка взрыва... Он на мгновение зажмурился, отгоняя видение, а когда открыл глаза, увидел впереди огоньки. Они то вспыхивали, то гасли, перебегая, как поняли разведчики, по черному пологому склону, замыкающему долину с востока, - это было похоже на вспышки электросварки. Вездеход направился в ту сторону, он шел медленно, и теперь надо было смотреть в оба и быть готовым ко всему. В дальнем свете фар вырисовались на пологом склоне фигуры аборигенов. Их было много, и они что-то делали, судя по тому, что в местах их скоплений беспрерывно вспыхивали огоньки. И еще было видно, как они поднимались и повертывались, встревоженные ярким световым лучом, который, наверное, ослеплял их, привыкших к вечной ночи. - Остановите машину и погасите фары, - сказал Лавровский. Теперь в сомкнувшейся черноте были видны только перебегающие огоньки. Морозов переключил перископ с оптики на инфракрасное видение. Сла

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору