и
профессия. Диагноз: обширный инфаркт легких. Положение практически  без-
надежное. Второй - преподаватель вуза, тридцати трех лет, холост - жерт-
ва несчастного случая. Открытая, травма черепа с ранением мозга и глубо-
ким кровоизлиянием. Тоже не жилец. Поражены  участки,  ответственные  за
жизненно важные функции. Оба лежат на реанимационных столах,  два  живых
трупа, в которых поддерживается некое подобие жизни за счет  искусствен-
ного кровообращения и дыхания. Однако если второй - безусловный кандидат
в морг, то первого можно попытаться спасти. Пересадка легких от второго.
Такое решение принимает профессор.
   Все готово к операции, но начать ее нельзя. Вы не представляете,  ка-
кими ограничениями связан в этих случаях врач.
   Во-первых,  на  такую  операцию  нужно  согласие  больного  либо  его
родственников и уж во всяком случае согласие родственников донора.
   Во-вторых, пересаживаемые органы можно взять только у мертвого, и по-
ка в теле донора теплится хоть какое-то подобие жизни, врач обязан  при-
нимать все меры к ее поддержанию. За это время другой может умереть.
   В-третьих... Впрочем, что там в-третьих! Можно без конца  перечислять
всяческие проблемы, с которыми сталкивается в это время хирург, но самая
гнусная из них - это напряженное  ожидание  смерти  больного.  Остановка
сердца, клиническая смерть, высокочастотные разряды в область  миокарда,
снова чуть заметные пульсации, опять остановка, на этот раз  разряды  не
помогают. Остается последнее средство: вскрытие грудной клетки и  массаж
сердца. Эта последняя мера дает результаты, хотя  совершенно  ясно,  что
ненадолго. Однако тут выясняется одна подробность, которая все сводит на
нет. У второго туберкулезные каверны в легких.
   Есть много людей, больных туберкулезом и не подозревающих об этом. Их
организм выработал какие-то средства поддержания болезни  в  равновесии,
так что она не прогрессирует. Но ни один врач не решится пересадить  по-
раженный туберкулезом орган другому человеку.
   В общем, можно было снимать перчатки и отправлять в морг два трупа.
   Я не зря обратил ваше внимание на особенности характера этого... про-
фессора. Без них не понять того, что произошло дальше.
   Мгновенно было принято другое решение: пересадка мозга тому, второму.
При этом, заметьте, без соблюдения всяких формальностей. Звонить в Моск-
ву и добиваться разрешения уже было некогда. По правде сказать, даже нет
уверенности, что тут были соблюдены те нормы, о которых я упоминал.
   - На что же он рассчитывал? - спросил я.
   - Трудно сказать. Прежде всего, конечно, на успех. Люди такого  скла-
да, когда их обуревает какая-то идея, просто не желают считаться с  воз-
можностью неудачи. В таком деле всегда кто-то должен быть первым и взять
весь риск на себя. Кроме того, он, видимо, справедливо полагал, что луч-
ше один труп, чем два. А вообще он, думается мне, действовал скорее  им-
пульсивно, чем рассудочно. Уж больно мало времени оставалось для  всяких
рассуждений.
   Вы можете воздержаться от описания самой операции. Дело это до  край-
ности тонкое, растягивается на несколько этапов и для непосвященного чи-
тателя вряд ли может представлять интерес. Да и вы наверняка наврали  бы
с три короба. Для писателя гораздо важнее психологические коллизии, а их
тут хоть отбавляй!
   Итак, операция сделана. На следующее утро жена донора разыскала следы
через справочную "Скорой помощи" и опознала его в морге. Ей сказали, что
он умер от  инфаркта  легких,  что,  конечно,  соответствовало  действи-
тельности. В остальные подробности ее не посвятили. Это было бы для  нее
слишком сильным ударом. Он оказался журналистом двадцати пяти лет от ро-
ду. Прожили они вместе всего год и очень любили  друг  друга.  Поверьте,
что самое трудное в нелегкой профессии врача - разговаривать с  близкими
умершего пациента. Даже если он сделал все, что в его силах,  все  равно
остается чувство, что ты в чем-то виноват. Поэтому  простим  профессору,
что он не стал с ней говорить сам, а послал своего ассистента.  И  самые
смелые люди иногда проявляют малодушие. Кроме того, не  нужно  забывать,
что оставался еще тот, второй, за которого профессор нес ответственность
не только перед обществом, но и перед своей совестью.  Тут  поводов  для
беспокойства было более чем достаточно.
   Что, собственно говоря, было известно из предыдущих опытов? Что у жи-
вотных с пересаженным мозгом сравнительно быстро восстанавливаются  дви-
гательные функции, чувство равновесия, что большинство условных  рефлек-
сов, выработанных у донора, исчезают после пересадки, но  восстанавлива-
ются быстрее, чем вырабатываются у экземпляров контрольной  группы,  что
особи с пересаженным мозгом вполне жизнеспособны. Вот, пожалуй,  и  все.
Вряд ли этого достаточно, чтобы прогнозировать поведение человека  после
такой операции. Тут есть очень много факторов, которые  на  животных  не
проверишь. Что остается в памяти, а что полностью стирается? Что  надол-
го, а может быть, навсегда  вытесняется  в  подсознание?  Наконец,  даже
речь. Ведь она тоже результат обучения. Характер. Я уж говорил, что дея-
тельность мозга невозможно рассматривать в отрыве от организма в  целом.
Неисчислимое количество путей взаимодействия, большинство которых  оста-
ется еще загадкой. Словом, человека с пересаженным мозгом нельзя считать
неким симбиозом чьей-то индивидуальности с другим телом. Это  совершенно
новый индивид. Как видите, сомнений больше, чем уверенности.
   Однако операция сделана. В постели - человек. Он дышит, реагирует  на
свет, глотает жидкую пищу, у него работают кишечник, почки, и...  ничего
больше. Идут недели, месяцы, его учат ходить.  Он  даже  выучивает  нес-
колько слов. Что же дальше? Дальше одна надежда, что поможет время. Вре-
мя идет. Он делает кое-какие успехи. С трудом, но разговаривает.  Учится
читать. Прошлое свое не помнит. Проходит год. Он свободно разговаривает,
читает, пишет. У него появляется интерес к окружающей обстановке.  Восс-
танавливается все, кроме памяти о прошлом. Все попытки ее пробудить  ос-
таются безрезультатными. Ему объясняют, что он  перенес  тяжелую  травму
мозга, вызвавшую полную амнезию. Он это понимает. Проходит еще  какое-то
время, и больничная обстановка начинает его тяготить.
   Возникает вопрос: что с ним делать? По  документам  он  преподаватель
вуза, но сами понимаете, что ни о какой профессиональной  пригодности  в
этой области не может быть и речи. От журналиста в нем  тоже  ничего  не
осталось. Учиться заново? Об этом еще рано говорить. Перевести на  инва-
лидность - сами понимаете, что это значит для него. Кроме того, пришлось
бы оборвать уникальный эксперимент в самой решающей фазе. Нужно дать ему
возможность встречаться с людьми, ходить в театр, кино,  держа  его  все
время под неослабным наблюдением специалистов.
   Я забыл упомянуть, что у этого преподавателя была возлюбленная. Узнав
о несчастном случае и об операции, она вс„ время просила, чтобы ей  раз-
решили его навещать. Обращалась даже в горздрав, но профессор  категори-
чески запретил всякие посещения. В то время, кроме вреда, это ничего  бы
не принесло. Однако теперь ситуация была иной.  Ей  разрешили  свидание.
Узнать ее он не мог, но появление нового человека  из  недоступного  ему
мира очень его обрадовало. Кроме того, она ему определенно  понравилась.
Это была красивая, обаятельная женщина.
   Ей разрешили приходить каждый день. Они  подолгу  разговаривали.  Она
рассказывала ему о его прошлой жизни, и бедняге даже  казалось,  что  он
начал кое-что вспоминать.
   В конце концов она попросила разрешения взять его к  себе.  Профессор
согласился на это.
   Все складывалось неплохо. У нее не было никаких сомнений относительно
того, что она берет к себе близкого человека, попавшего в беду.  Матери-
альных затруднений не предвиделось: у этого преподавателя были  сбереже-
ния, а клиника имела возможность держать его на больничном листе неопре-
деленно долгое время. Перемена же обстановки была просто необходима ему.
Что же касается морального аспекта всей этой истории, то, как говорится,
снявши голову, по волосам не плачут. Тем более что оба они были,  несом-
ненно, счастливы. Оставалось только ждать, что будет дальше.
   К сожалению, дальше все шло не очень ладно. То  ли  у  него  действи-
тельно начала пробуждаться память, то ли что-то из прошлой жизни  журна-
листа было попросту вытеснено в подсознание, но так или  иначе  он  стал
уходить из дома и часами простаивал на лестнице возле квартиры, где этот
журналист раньше жил. Его возлюбленная, естественно, встревожилась.  Она
даже обращалась за советом к профессору, но что он мог ей сказать? Види-
мо, надвигалось что-то неизбежное, и вряд ли можно было в этой  ситуации
что-либо изменить.
   Наконец случилось неизбежное. Он встретил жену. Жену журналиста.
   Я уже говорил, что они очень любили друг друга. Любовь! Сколько томов
о ней написано, и все же как мало она изучена! О,  черт!  -  Он  прервал
свой рассказ и потянулся к бутылке. - Не будем ханжами! Право,  вам  еще
один глоток не повредит. Ведь вы, так сказать, под наблюдением врача.
   - Откуда вам известна вся эта история? - спросил я.
   - Я... - Он запнулся. - Меня несколько раз приглашали на консультацию
к этому больному. Так что, продолжать?
   - Пожалуйста!
   - Значит, так. Они встретились. На него  это  произвело  ошеломляющее
впечатление. Видимо, ее образ все же где-то хранился в глубинах  памяти,
и то, что он считал любовью с первого взгляда, было  попросту  подсозна-
тельной реакцией.
   - А она?
   - Что ж она? Для нее это был посторонний человек,  видимо,  не  в  ее
вкусе, к тому же еще не изгладились воспоминания о  погибшем  муже,  так
что она на него просто не обратила никакого внимания. Он начал ее  прес-
ледовать. Поджидал у проходной, дома, заговаривал в метро, а если мужчи-
на очень настойчив, то рано или поздно... Словом, все шло по извечным  и
непреложным законам. Не судите ее строго. Совсем  еще  молодая  женщина,
остро переживающая одиночество. Кроме того, ей казалось, что в этом  на-
зойливом поклоннике есть что-то от человека, которого она любила. Конеч-
но, не внешность. Характер, манера говорить, десятки мелочей, из которых
складываются индивидуальные черты.
   - Но ведь была еще та, которая взяла его из клиники, он что, ушел  от
нее? - спросил я.
   - В том-то и дело, что нет. Ее он тоже любил. Как женщина она ему да-
же больше нравилась. Здесь в описании их отношений  от  вас  потребуется
большой такт. Нужно донять его психологию. Это  не  вульгарный  любовный
треугольник. Это... трудно объяснить... Точно так же, как в нем было два
человека, так и они обе... Нет, не то! Скорее  -  одна  женщина  в  двух
ипостасях, духовной и телесной. Вот именно! Обе они слились для  него  в
единый образ, расчленить который было уже невозможно. Может быть, специ-
алист уловил бы тут начало психического заболевания, но разве  множество
литературных героев, строго говоря, психически здоровы? Рогожин, Мышкин,
Настасья Филипповна, Раскольников, Карамазовы... Уфф!
   Он вытащил свою коробочку и отправил  в  рот  таблетку.  Выглядел  он
скверно, глаза блуждали, лоб покрылся потом. Кажется, нам с ним предсто-
яло поменяться ролями. Не хватало только, чтобы теперь я его успокаивал.
Однако вся эта история интересовала меня все больше и  больше.  Я  начал
кое о чем догадываться.
   - Скажите, - спросил я, - этот второй, преподаватель, он что препода-
вал?
   - Какое это имеет значение? Пусть хоть физиологию. Я ведь вам излагаю
сюжет, а не...
   - Продолжайте! - сказал я. - Сюжет действительно занятный.
   - Хорошо! Значит, эти две женщины. Ни та ни другая с таким положением
мириться не желала. Обе они были молоды, хороши собой и по-женски  само-
любивы. Каждая считала его своим. Разыгрывался последний акт трагедии, в
которой главные участники не знали своей истинной роли. Я не зря  упомя-
нул о начале психического заболевания. У мозга  есть  защитные  реакции.
Когда ситуация становится невыносимой, человек часто уходит в  вымышлен-
ный мир, реальность подменяется бредом. У специалистов это носит  специ-
альное название, но вы можете пользоваться термином "умопомешательство".
Особый вид, когда человек представляется себе кем-то другим. Итак, в фи-
нале вашего романа не исключена психиатрическая лечебница.
   - Невеселый финал, - сказал я. - Признаться, я ожидал другого,  а  не
пожизненного заключения в сумасшедшем доме.
   - Почему пожизненного? - возразил он. - У медицины  есть  достаточный
арсенал средств лечения таких болезней.  Вылечить  всегда  можно,  нужно
только устранить причину, а это самое трудное. Можно, конечно, на  время
убрать больного из конфликтной обстановки, но,  сами  понимаете,  что  в
данном случае - это всего лишь временная мера. Рано или поздно они снова
встретятся, и все начнется сначала. Есть более радикальный метод - расс-
казать больному правду, чтобы он знал причину заболевания, как  бы  пос-
мотрел на себя со стороны. Может быть, даже сам поведал  потом  об  этом
кому-нибудь... Однако тут накурено!.. Извините... больше не могу.  Пойду
в коридор.
   Я подождал, пока за ним закроется дверь, налил полстакана  коньяку  и
залпом выпил, потому что...
   И как я мог не вспомнить раньше, что эту мальчишескую  фигуру,  обла-
ченную в белый халат, и внимательные  зеленоватые  глаза  с  выгоревшими
ресницами я видел над своим изголовьем в клинике, когда меня учили гово-
рить, и потом сквозь пелену бреда...
   Многое становилось мне ясным, многое. И то, что  начатая  диссертация
казалась китайской грамотой, и обуревавшее стремление писать.
   Впрочем, теперь все это уже отходило на второй план. Важно было,  что
та женщина по праву назвала меня своим мужем.  Все  остальное  не  имело
значения, даже три месяца, которые мне предстояло провести в туберкулез-
ном санатории.

                             Последний кит

   Адмирал-директор, казалось, выпрыгнул из старинной книжки, полной чу-
десных приключений. Рукава темно-синего мундира были  до  локтя  расшиты
галуном, два ряда металлических пуговиц, украшенных силуэтом кита, сияли
отраженным светом ламп, седую голову венчала фуражка с лакированным  ко-
зырьком, окаймленным золотым шнуром. Мясистые щеки с  синими  прожилками
подпирал воротничок крахмальной рубашки с  тщательно  повязанным  черным
галстуком.
   Перед лицом этого фантастического великолепия Зигмунд  Ланис  сильнее
обычного почувствовал свою незначительность в мире, где все  сколько-ни-
будь стоящее внимания делали взрослые. Машинально, как бы ища поддержки,
он вцепился в рукав деда.
   Старый Ян Ланис тоже принарядился по  случаю  торжества.  Сегодня  он
сменил традиционный оранжевый  комбинезон  китобоя  на  морской  китель,
ставший ему уже слишком широким в плечах.
   Зиг незаметно потерся носом о рукав кителя и с удовольствием  вдохнул
запах нафталина, смешанный еще с чем-то, чем пахнут только очень  старые
вещи.
   - Это будет отличная охота! -  сказал  адмирал-директор.  -  В  поиск
включены двенадцать флотилий. Надеюсь, что ему от нас не уйти.
   Ян кивнул головой. Как все китобои, он был немного суеверен и не  лю-
бил предугадывать события.
   - Кит ваш, Ян, - продолжал адмирал. - Думаю, лучшего подарка  мы  вам
сделать не могли. Как вы к этому относитесь?
   - Конечно, но мне, право, неловко...
   - Чепуха! - перебил адмирал. - Человек выходит на пенсию один раз,  и
долг товарищей достойно отметить это событие. Прошу! - Он указал на вра-
щающееся кресло перед пультом. - Я буду у себя в  каюте.  Сообщите  мне,
когда кит войдет в зону поражения.
   Адмирал-директор повернулся и вышел из рубки, широко расставляя  нег-
нущиеся ноги.
   - Садись, малыш! - Ян вытащил из-под пульта укрепленное  на  шарнирах
сиденье. - Сегодня ты увидишь охоту, о которой не стыдно будет рассказы-
вать внукам. Дайте район! - нагнулся он к микрофону.
   На экране появилось изображение карты.
   - Узнаешь? - спросил Ян.
   Несколько секунд Зиг вглядывался в очертания материков.
   - Вот это... кажется... Гренландия, -  неуверенно  сказал  он,  ткнув
пальцем в экран.
   - Верно! А это?
   - Это?.. Не знаю.
   - Шпицберген. А вот - Чукотка. Ну что ж, посмотрим,  где  может  быть
наш кит. Дайте последние данные! - снова сказал Ян в микрофон.
   На маленьком экранчике слева появилась колонка цифр.
   - Так... - Ян ввел данные в счетную машину и нажал красный клавиш.
   По экрану поползла голубая линия, замкнувшая  акваторию  на  карте  в
несколько тысяч квадратных миль.
   - Вот в этом кольце его нужно искать.
   - Почему? - спросил Зиг.
   Ян взял с пульта указку, точно такую, какой в школе пользовался  учи-
тель географии.
   - Вот здесь локационные буи зафиксировали прохождение кита  три  часа
назад. Вот тут он был спустя еще два часа, тут он  изменил  направление,
но как бы он ни петлял, из этой зоны выбраться ему не успеть. Понятно?
   - А если он нырнет?
   - Все равно, от нас ему не уйти. Он  должен  подниматься  на  поверх-
ность, чтобы глотнуть воздуха. Сейчас мы начнем игру. - Ян откашлялся. -
Китобойным флотилиям занять исходные позиции! - В голосе деда  появились
незнакомые Зигу повелительные интонации. Вот так, вероятно, в  древности
капитан фрегата давал команду приготовиться к бою.
   - Скоро ты их увидишь, малыш, а пока придется немного подождать.  Все
делается не сразу.
   Ян достал из кармана старую трубку с изглоданным мундштуком и кожаный
кисет.
   Зиг попытался втянуть ртом  клуб  ароматного  дыма,  но  тот  умчался
вверх, подхваченный струей кондиционированного воздуха.
   - Он хищный, этот кит?
   - Вряд ли, - усмехнулся Ян. - Я уже не помню, когда последний раз ви-
дел зубатого кита. Им сейчас нечего жрать в океане.  Раньше,  когда  еще
была рыба, изредка попадались. Нет, это  обычный  усатый  кит,  питается
планктоном.
   - Зачем же их тогда убивают?
   Ян сделал подряд несколько затяжек.
   - Как тебе объяснить? Когда-то был промысел. Китовый ус, ворвань, мя-
со. Теперь все это гроша ломаного не стоит. Век синтетики. То, что дела-
ется на заводах, лучше и дешевле. Скоро наши флотилии  пойдут  на  слом.
Слишком дорого они обходятся, да и китов уже почти не стало. Может, этот
последний.
   - Тебе жалко?
   - Конечно! Спроси меня, какой момент лучший в моей жизни, и я отвечу:
тот, когда я вижу в прицельной рамке кита.
   - Почему?
   - Это трудно рассказать, нужно самому попробовать. Китобойное дело  -
настоящее мужское занятие. Вот я - человек, козявка по сравнению  с  ки-
том, но в моих руках техника, электронные приборы, корабли, ультразвуко-
вые торпеды, нейтронные пушки. Я царь природы, а он... словом, сам  уви-
дишь.
   Зиг почувствовал легкую тошноту. Он слез с сиденья и подошел к  иллю-
минатору. Линия горизонта, разделяющая маслянистую поверхность океана от
тусклого серого неба, медленно покачивалась в бронзовом кольце. Зиг под-
нялся на цыпочки и взглянул на гладкие валы, похожие на спины  исполинс-
ких животных. Где-то там, в безжизненной толще воды, блуждал  обреченный
Левиафан.
   - Я не про то спрашивал. Тебе кита не жалко?
   Ян удивленно взглянул на внука.
   - Кита? А чего его жалеть?
   - Ты вот сказал - царь природы. А может, кит тоже думает, что он царь
природы. Ведь он такой большой.
   - Думает! - фыркнул Ян. - Хитрости в нем действительно много,  а  ума
не больше, чем у кошки. Нет уж, чего-чего, а думать  он  не  может.  Вот
когда-то были дельфины, тоже из китовых, те, вроде, думали.  Даже  стре-
лять их запретили. Ученые такой визг подняли!
   - Ну и что?
   - Так и не выяснили, о чем они там думали. Рыба вывелась, и  дельфины
все передохли. Без пищи, думай не думай, а жить нельзя.
   Сверху из динамика раздался треск и кашель. Потом хриплый голос  про-
изнес:
   - Первая флотилия подходит к району поиска!
   - Смотри, малыш! - сказал Ян.
   На экране появил