нас это заняло пятьсот... - Я помолчал.
- Три часа... Как мы могли забыть о техническом прогрессе.
     Молча смотрели мы, как в монолитной  стене  напротив  нас  появляется
отверстие. В эту пещеру я и направил наш корабль.
     На кормовом экране  было  видно,  как  закрывается  люк.  Перед  нами
вспыхнул свет и сошелся лучом на какой-то двери. Когда я  опустил  корабль
на металлический пол, на экране связи появилось чье-то лицо.
     - Касселлахат! - прошептал мне на ухо Блейк. - Тот,  что  поддерживал
со мною контакт.
     Касселлахат - у него было умное  красивое  лицо  -  улыбнулся  нам  и
сказал:
     - Вы можете покинуть свой корабль и войти через эту дверь.
     Когда мы осторожно выходили наружу, в просторный  приемный  зал,  мне
показалось, что нас окружает пустое пространство.  "Это  похоже  на  ангар
межпланетного корабля, - подумал я. - Только какого-то чужого..."
     "Нервы!" - тут же одернул я себя, но по лицу Блейка  понял,  что  тот
испытывает похожие чувства. Через дверь мы вошли в коридор, который привел
нас в огромное роскошное помещение.
     Это могла быть тронная зала или  апартаменты  кинозвезды.  Все  стены
покрывали великолепные драпировки - то есть, сначала мне  показалось,  что
это драпировки, но потом я понял, что это не так. Это было... я  никак  не
мог понять...
     Я уже видывал дорогую мебель в доме Ренфью, но эти диваны,  стулья  и
столы фосфоресцировали, словно были сделаны  из  подобранных  по  оттенкам
разноцветных огней. Нет, не так. Они не фосфоресцировали, а...
     И снова я не пришел ни к какому определенному выводу.


     Времени на детальный осмотр уже не было. Мужчина, одетый так же как и
мы, встал нам навстречу. Я узнал Касселлахата.
     Он шел нам навстречу, улыбаясь, потом вдруг  замедлил  шаги,  потянул
носом. Мгновением позже он торопливо пожал  нам  руки,  резко  отступил  к
креслу и сел.
     Это было на удивление невежливо, но я обрадовался, когда  он  отошел,
поскольку, как ни  коротко  было  наше  рукопожатие,  успел  почувствовать
слабый запах духов. Это был незнакомый, но явно  неприятный  запах.  Да  и
вообще - мужчина, злоупотребляющий духами!
     Я  вздрогнул.  Неужели  за  эти  столетия  род  людской  стал   таким
изнеженным?
     Жестом он пригласил нас сесть. "Неужели это и  есть  приветствие?"  -
подумал я, усаживаясь.
     - Должен предупредить вас насчет вашего друга, - начал Касселлахат. -
Это явный шизофреник, и наши психологи могут поправить его  здоровье  лишь
ненадолго.  Полный  курс  лечения  потребует  большого  времени  и  вашего
сотрудничества. Вы должны соглашаться на все его  проекты,  конечно,  если
они не будут представлять опасности.
     - А теперь, - он одарил нас улыбкой, - позвольте  приветствовать  вас
на четырех планетах Центавра. Это великий день в  моей  жизни.  С  раннего
детства меня готовили для этой цели - быть  вашим  учителем  и  гидом.  И,
разумеется, я восхищен, что наступила минута, когда мои знания  в  области
вашего  языка  и  американских  обычаев  среднего  периода   могут   найти
практическое применение.
     Он выглядел далеко не восхищенным: смешно  морщил  нос,  и  выражение
лица у него было какое-то болезненное. Но его слова шокировали меня.
     - Что  вы  имеете  в  виду,  -  спросил  я,  -  говоря  об  "изучении
американского языка?" Неужели общенародный язык уже вышел из употребления?
     - Нет, разумеется, нет, - улыбнулся он, - но он так  изменился,  что,
честно говоря, вы не поняли бы даже такого простого слова, как "ихм".
     - Ихм? - повторил Блейк.
     - Что означает "да".
     - Вот оно что...
     Мы посидели молча. Блейк грыз нижнюю губу. Наконец он сказал:
     -  А  каковы  здешние  планеты?  По  радио  вы  что-то   говорили   о
популяционных центрах, которые вновь превращаются в городские метрополии.
     - Я буду счастлив показать вам столько наших метрополий,  сколько  вы
захотите осмотреть, - сказал Касселлахат. - Вы - наши гости,  и  несколько
миллионов кредитов положены на счет каждого из вас. Они к вашим услугам.
     - О, Боже! - вырвалось у Блейка.
     - Однако должен дать вам один совет, - продолжал Касселлахат. - Мы не
можем  допустить,  чтобы  наши  граждане  почувствовали  себя  обманутыми,
поэтому вам нельзя будет ходить по городу или смешиваться  с  толпой.  Они
смогут увидеть вас только в хронике или в закрытой машине,  а  услышать  -
только по радио. Если у вас есть какие-то  матримониальные  планы,  можете
раз и навсегда распрощаться с ними.
     - Не понимаю, - сказал удивленный Блейк; я тоже ничего не понимал.
     - Речь идет о том, - решившись, закончил Касселлахат, -  чтобы  никто
не почувствовал вашего неприятного запаха. Это могло бы  ухудшить  и  ваше
материальное положение.
     - А сейчас, - он встал, - я на  время  покину  вас.  Надеюсь,  вы  не
обидитесь, если впредь я буду в вашем присутствии  надевать  маску.  Всего
наилучшего, господа, и...
     Он замолчал, глядя на что-то позади нас.
     - Ага, ваш-друг тоже здесь, - сказал он.
     Я резко повернулся. Блейк вытаращил глаза.
     - Эй, друзья! - весело сказал от дверей Ренфью. - Какими же болванами
мы были! - добавил он с гримасой.
     Не зная, что ответить, я подбежал  к  нему,  схватил  за  руку  и  мы
обнялись. Блейк последовал моему примеру.
     Когда мы, наконец, выпустили Ренфью из своих  объятий  и  оглянулись,
Касселлахата уже не было. Он исчез как раз вовремя, потому что я уже хотел
дать ему в морду за его последнее замечание.


     - Итак, внимание! - сказал Ренфью. - Мы начинаем.
     Он посмотрел на нас с Блейком, оскалил зубы, радостно  потер  руки  и
добавил:
     - Целую неделю я оглядывал тут  все  и  обдумывал  вопросы  для  этой
старой квочки, а здесь...
     Он подошел к Касселлахату.
     - Что обусловливает постоянство скорости света? - начал он.
     Касселлахат даже не моргнул.
     - Скорость равна корню кубическому  из  tq,  -  ответил  он.  -  q  -
означает   глубину   континуума   пространства-времени,   t   -   всеобщую
толерантность или гравитацию,  как  сказали  бы  вы,  всей  материи  этого
континуума.
     - Каким образом возникли эти планеты?
     - Каждое солнце, чтобы удержаться в своем  пространстве,  выбрасывает
материю, как корабль  в  море  бросает  якорь.  Это  весьма  поверхностное
описание. Я мог бы дать вам математическое выражение, но его  пришлось  бы
записывать. В конце концов, я не ученый. Просто эти факты известны  мне  с
детства.
     - Минуточку, - прервал его Ренфью. - Солнце выбрасывает  эту  материю
безо всякого принуждения... лишь для того, чтобы остаться в равновесии?
     Касселлахат посмотрел на него.
     - Разумеется, нет. Принуждение очень сильно, уверяю вас.  Без  такого
равновесия солнце выпало  бы  из  своего  пространства.  Только  несколько
звезд-отшельниц могут поддержать равновесие без планет.
     - Несколько чего? - спросил Ренфью. Он был  потрясен  настолько,  что
забыл о вопросах, которыми собирался засыпать Касселлахата.
     Мысли мои прервал голос Касселлахата:
     - Солнце-отшельник, - услышал я, - это очень старая  холодная  звезда
класса  М.  Самые  горячие  из  них,  как  известно,   имеют   температуру
поверхности около девяноста  градусов  Цельсия,  самые  холодные  -  минус
десять. Это отшельник, в буквальном смысле слова, одичавший  с  возрастом.
Главная черта такой звезды в том, что она не допускает существования рядом
с собой материи, планет или даже газов.
     Ренфью  молчал,  задумавшись,  и  я  воспользовался  случаем,   чтобы
продолжить дискуссию.
     - Меня интересует, - сказал я, - всеобщее знание всех  этих  деталей,
даже если человек не является ученым. Например, когда мы  покидали  Землю,
каждый ребенок знал  принципы  действия  атомного  двигателя  буквально  с
пеленок.  Восьми-   и   десятилетние   мальчики   ездили   на   специально
сконструированных машинах-игрушках,  разбирали  их  на  части  и  собирали
снова. Эти принципы были у них в крови, а каждое новое достижение  в  этой
области было для них настоящим лакомством... Так вот, я хотел  бы  узнать,
что сейчас соответствует тогдашнему положению?
     - Аделедиктандер, - ответил Касселлахат. - Я  уже  пытался  объяснить
это мистеру Ренфью, но его мозг, похоже, не принимает некоторые простейшие
вопросы.
     Вырванный из задумчивости Ренфью скривился:
     - Он хочет убедить меня в том, что электроны могут мыслить, а я этого
не могу принять.
     Касселлахат покачал головой.
     - Не мыслить: думать они не умеют. Но зато у них есть психика.
     - Электронная психика! - воскликнул я.
     - Просто  аделедиктандерная,  -   ответил   Касселлахат.   -   Каждый
ребенок...
     - Знаю, - простонал Ренфью. - Каждый шестилетка скажет мне это. -  Он
повернулся к нам. - Потому я и подготовил вопросы, подумав,  что  если  мы
получим образование  на  уровне  среднеразвитых,  то  сможем  понять  этот
аделедиктандерный паштет, хотя бы как местные дети.
     Он повернулся к Касселлахату.
     - Следующий вопрос. Что...
     Касселлахат посмотрел на часы.
     - Мне кажется, мистер Ренфью, - прервал он его, - если мы  собираемся
на планету Пелхэм, то сейчас самое время. Вы можете задавать  мне  вопросы
по дороге.
     - В чем дело? - вмешался я.
     - Он свозит меня в крупные конструкторские лаборатории в  Европейских
горах на Пелхэме, - объяснил Ренфью. - Хотите поехать со мной?
     - Нет, - ответил я.
     Блейк пожал плечами.
     - Я не хочу лишний раз надевать этот комбинезон, который  хоть  и  не
пропускает нашего запаха, но и не защищает нас от их вони. Мы с Биллом,  -
закончил он, - останемся здесь и поиграем в покер  на  те  пять  миллионов
кредитов, которые лежат у нас в государственном банке.
     Касселлахат повернулся в дверях. Лицо  его  под  маской,  которую  он
теперь носил, постоянно выражало явное неодобрение.
     - Вы очень легкомысленно относитесь к дару нашего правительства.
     - Ихм! - подтвердил Блейк.


     - Значит, мы воняем! - сказал Блейк.
     Прошло уже девять дней с тех пор, как Касселлахат  забрал  Ренфью  на
Пелхэм. Контакт с ним был возможен лишь с помощью радиотелефона:  третьего
дня Ренфью позвонил и сказал, чтобы мы ни о чем не беспокоились.
     Блейк стоял у окна нашего помещения на вершине  небоскреба  в  городе
Нью-Америка, а я лежал навзничь на диване,  с  головой,  полной  мыслей  о
безумии Ренфью и воспоминаниями пятисотлетней давности.
     Наконец я прервал свои раздумья.
     - Перестань, - сказал я. - Мы оказывались  перед  лицом  изменений  в
метаболизме человеческого организма; вероятно, это вызвано новыми пищевыми
продуктами с далеких  звезд.  Видимо,  они  пахнут  лучше  нас,  если  для
Касселлахата быть рядом с нами - настоящая  каторга,  тогда  как  нам  его
соседство просто неприятно. Нас всего  трое,  а  их  -  миллиарды.  Честно
говоря, я не вижу решения проблемы, так что придется нам смириться.
     Ответа я не получил и вернулся к своим мыслям. Мой первый рапорт  был
принят на Земле, и, после изобретения межзвездного двигателя в 2320  году,
то есть спустя сто сорок лет после нашего отлета, люди  решили,  что  надо
делать.
     Четыре пригодные для заселения планеты Центавра были названы  в  нашу
честь:  Ренфью,  Блейк,  Пелхэм  и  Эндикот.  С  2320  года  их  население
увеличилось до девятнадцати миллиардов человек. Это не считая миграции  на
планеты более удаленных звезд.
     Пылавший космический крейсер,  который  я  видел  в  2511  году,  был
единственным потерянным кораблем по линии Земля -  Центавр.  Он  мчался  с
максимальной скоростью, когда его энергетические  экраны  среагировали  на
наш корабль. Автоматика немедленно включила торможение, но невозможно было
вдруг погасить такую скорость, и все его двигатели взорвались.
     Подобная катастрофа не могла больше повториться. Прогресс  в  области
аделедиктандеристики был так велик, что ныне даже  самые  большие  корабли
могли мгновенно остановиться на полной скорости.
     Нам было сказано, что мы не  должны  испытывать  чувства  вины  из-за
этого случая, поскольку результатом теоретического анализа этой катастрофы
явились важнейшие достижения в области  аделедиктандерической  электронной
психологии.
     Блейк опустился в ближайшее кресло.
     - Эх, парень, парень, - сказал он, - ну и влипли же мы. Единственное,
что нам осталось, это прожить еще лет пятьдесят в качестве паразитов чужой
цивилизации, где мы не можем понять, как действуют простейшие  технические
устройства.
     Я беспокойно зашевелился: меня мучили те же мысли. Однако я молчал, и
Блейк продолжал:
     - Признаться, когда я понял, что планеты Центавра колонизированы,  то
вообразил,  что  смогу  завладеть  сердцем  какой-нибудь  здешней  дамы  и
жениться на ней.
     Невольно я вновь вспомнил девичьи губы, касающиеся моих губ.
     - Интересно, - сказал я, - как все это переносит Ренфью. Он...
     Знакомый голос, донесшийся от двери, оборвал меня на полуслове:
     - Ренфью переносит это великолепно - первый шок сменился смирением, а
оно - стремлением к намеченной цели.
     Мы повернулись к двери и оказались лицом к лицу с Ренфью.  Он  шел  к
нам медленно, улыбаясь,  а  я  смотрел  на  него,  гадая,  хорошо  ли  его
вылечили.
     Он был в отличной форме. Его темные волнистые волосы были старательно
уложены, бездонные голубые глаза оживляли лицо. Он производил  впечатление
прирожденного физического совершенства: в обычных условиях все и всегда  у
него было кричаще ярким, как у актера в костюмированном фильме.
     И сейчас он был таким же - кричаще ярким.
     - Я купил космический корабль, парни, - сказал он, - выложил все свои
деньги и часть ваших. Но я знал, что вы одобрите мою идею. Верно?
     - Конечно, - согласились мы.
     - Что ты хочешь сделать? - спросил Блейк.
     - Я знаю, - вставил я. - Мы объедем всю вселенную,  посвятив  остаток
жизни открыванию новых неизведанных-миров. Джим, это была неплохая  мысль,
мы тут с Блейком едва не организовали клуб самоубийц.
     Ренфью улыбнулся.
     - Во всяком случае, скоро нам будет некогда скучать.
     Касселлахат не протестовал против проекта Ренфью, и спустя два дня мы
снова оказались в космическом пространстве.
     Три последующих месяца были необыкновенны. Поначалу я испытывал страх
перед бесконечностью  Космоса.  Молчаливые  планеты  проплывали  по  нашим
экранам  и  исчезали  вдали,  оставляя  после  себя  лишь  воспоминания  о
незаселенных, продуваемых ветрами лесах  и  равнинах,  пустых  волнующихся
морях и безымянных солнцах.
     Пейзажи  и  воспоминания   вызывали   у   нас   болезненное   чувство
одиночества: постепенно мы понимали, что это путешествие  не  поможет  нам
избавиться от бремени отчуждения, давившего на нас с момента  прибытия  на
Альфу Центавра.
     Мы не нашли тут никакой духовной нищи для наших сердец,  ничего,  что
дало бы нам удовлетворение хотя бы на год, а что уж говорить о пятидесяти!
     Я видел, что такие же мысли тяготят и Блейка,  и  ждал  какого-нибудь
сигнала, который говорил бы о том, что и Ренфью испытывает то же самое. Но
ничего такого не было. Это меня беспокоило, поскольку я заметил еще  одно:
Ренфью наблюдал за нами, и во всем его поведении был намек на некое тайное
знание, на какую-то тайную цель.
     Мое беспокойство усиливалось, и неизменное душевное равновесие Ренфью
нисколько не помогало. Однажды, в конце третьего месяца, я как  раз  лежал
на койке, погруженный в невеселые мысли о  нашем  положении,  когда  дверь
открылась, и вошел Ренфью.
     В руках у него были парализатор и веревка. Направив оружие  на  меня,
он сказал:
     - Мне очень жаль, Билл, но Касселлахат советовал  мне  не  рисковать.
Лежи спокойно, пока я тебя свяжу.
     - Блейк! - заорал я.
     Ренфью покачал головой.
     - Бесполезно, - сказал он. - Я уже побывал у него.
     Рука, в которой он держал парализатор, нисколько  не  дрожала,  глаза
его были холодны, как сталь. Единственное, что я мог сделать, это  напрячь
мускулы, когда он меня связывал, и помнить, что по крайней мере в два раза
сильнее его.
     "Он наверняка не сможет связать меня слишком сильно", - подумал я.
     Наконец он закончил.
     - Не сердись, Билл, - сказал он. - Мне неприятно это говорить, но оба
вы слишком разгорячились, прибыв на Центавр; это лечение,  рекомендованное
психологами, с которыми  консультировался  Касселлахат.  Предположительно,
это вызовет у вас шок, такой же сильный, как и прежде.
     Поначалу я не обратил внимания на его слова о Касселлахате, но  потом
меня осенило: невероятно, но Ренфью убедил Касселлахата, что мы с  Блейком
спятили! Все  месяцы  нашего  общего  путешествия  он  держался  молодцом,
чувствуя ответственность за нас. Это была тонкая  уловка;  вопрос  лишь  в
том, что должно стать причиной шока?
     - Это не затянется надолго, - услышал я голос Ренфью. -  Мы  как  раз
выходим на орбиту звезды-отшельницы.
     - Звезда-отшельница! - воскликнул я.
     Он не ответил. Когда дверь за ним  закрылась,  я  начал  возиться  со
своими путами, не переставая рассуждать. Что там говорил Касселлахат?  Что
звезды-отшельницы  держатся   в   пространстве   благодаря   неустойчивому
равновесию. В ЭТОМ пространстве. Пот стекал по моему лицу:  я  представил,
что нас отбросит в другую плоскость пространственно-временного континуума.
Когда я освободил, наконец,  руки,  то  почти  почувствовал,  как  корабль
падает вниз.
     Я был связан  не  настолько  долго,  чтобы  путы  успели  затормозить
кровообращение, поэтому сразу направился в каюту Блейка. Две минуты спустя
мы уже шли к рубке.
     Ренфью мы застали врасплох. Блейк схватил его парализатор, а я  одним
мощным рывком выдернул его из кресла и швырнул на пол.
     Он лежал неподвижно, вовсе не сопротивляясь и скалясь в улыбке.
     - Слишком поздно, - усмехнулся он. - Мы приближаемся к первой ступени
нетерпимости, и ничего нельзя сделать, разве что подготовиться к шоку.
     Я  почти  не  слышал  его.  Тяжело  опустившись  в  кресло  у  пульта
управления, я уставился на экраны.  Ничего  не  было  видно,  и  это  меня
поразило.  Я  взглянул  на  регистраторы:  они  яростно  дрожали,  отмечая
небесное тело БЕСКОНЕЧНЫХ РАЗМЕРОВ.
     Довольно долго смотрел я на эти невероятные данные, потом  передвинул
рукоять деселератора. Под  напором  полной  тяги  аделедиктандера  корабль
замер. Зримо представив себе две силы, противостоящие друг другу, я  выжал
рукоять до упора.
     Падение продолжалось.
     - Орбита, - услышал я голос Блейка. - Выведи нас на орбиту.
     Дрожащими пальцами я постукивал по  клавиатуре,  вводя  новые  данные
размера, гравитации и массы солнца.
     Отшельница не оставила нам ни одного шанса.
     Я попытался рассчитать другую орбиту, третью, четвертую... Наконец  я
вычислил орбиту, которая увела бы нас даже от мощного Антареса, но  жуткое
падение продолжалось.
     Экраны были по-прежнему пусты - ни  следа  материи.  На  секунду  мне
показалось, что  я  смутно  вижу  пятно  большей  черноты  на  фоне  мрака
космического пространства, но уверенности у меня не было.
     Наконец в порыве отчаяния я присел  возле  Ренфью,  который  даже  не
пытался подняться.
     - Слушай, Джим, - умоляюще сказал я,  -  зачем  ты  это  сделал?  Что
теперь с нами будет?
     Он беззаботно улыбнулся.
     - Подумай, - сказал он, - о старом, заскорузлом  отшельнике-человеке.
Он поддерживает связи со своими приятелями, которые так же  слабы,  как  у
звезды-отшельницы с  другими  звездами  в  галактике.  Вот-вот  мы  должны
наткнуться на первый уровень нетерпимости. Это проявляется в прыжках  типа
квантового, каждые четыреста девяносто восемь лет,  семь  месяцев,  восемь
дней и несколько часов.
     Это звучало сущим бредом.
     - Но что будет с нами? - напирал я. - Ради Бога, Джим!
     Он посмотрел на меня с иронией, и я вдруг п