большому  облегчение  Фьяметты,  мастер
Бенефорте некоторое время  дремал.  Она  молилась,  чтобы,  проснувшись,  он
почувствовал себя лучше. И правда, когда его глаза открылись в  косых  лучах
предвечернего солнца, он впервые сел прямо.
   - Как мы плывем?
   - По-моему, озеру придет конец тогда же, когда и дневному свету.
   Она почти пожалела, что озеро не тянется на север  без  конца,  но  когда
холмы у этой последней излучины разошлись,  за  ней  оказалась  не  уходящая
вдаль водная гладь,  а  замыкающий  берег  и  крохотная  деревушка  Сеччино,
примостившаяся на его краю.
   - Ну, пока ветер не стихнет...
   - Последний  час  он  стал  капризным,  -  призналась  Фьяметта  и  снова
поправила парус.
   Мастер Бенефорте смотрел  на  бирюзовую  чашу  неба,  изогнувшуюся  между
холмами.
   - Будем уповать, что вечером не разразится  буря.  А  если  ветер  совсем
стихнет, у нас есть весла.
   Она поглядела на весла с тревогой. Тщетной оказалась ее последняя надежда
избежать страшного берега, пусть даже ветер и стих бы совсем, что как  будто
и должно было произойти. Последние  полчаса  они  еле  продвигались  вперед.
Поверхность  озера  стала  совершенно  шелковой,  и  пошлепывание  с   борта
маленьких поднятых ветром волн совсем  стихло.  До  деревни  оставалась  еще
миля. Фьяметта наконец сдалась и опустила парус.
   Она вставила тяжелые весла в  уключины  и  хотела  пересесть  на  среднюю
скамью, но мастер Бенефорте сердито фыркнул.
   - Пусти-ка! - сказал он. -  Твои  детские  ручонки  и  до  ночи  туда  не
догребут.
   Он прогнал ее со скамьи взмахом руки и сел па весла. Крякнув,  он  погнал
лодку вперед сильными  гребками,  всплескивая  воду  и  оставляя  крутящиеся
воронки на зеркальной поверхности. Но минуты через две он опустил  весла,  и
его лицо вновь стало серым даже в оранжевых отблесках заката.  Он  отдал  ей
весла без возражений и некоторое время сидел молча.
   Уже смеркалось, когда Фьяметта наконец  уткнула  нос  лодки  на  галечный
пляж. Ковыляя на затекших ногах, они выбрались из лодки  и  втащили  ее  еще
повыше на берег. Мастер Бенефорте бросил  чалку  на  хрустевшую  под  ногами
гальку.
   - Мы останемся тут на ночь? - с тревогой спросила Фьяметта.
   - Нет, если мне удастся раздобыть лошадей, - сказал мастер  Бенефорте.  -
Тут не спрятаться. Я вздохну свободнее, только когда  мы  переберемся  через
границу. Укроемся где-нибудь, где сеньору Ферранте до нас не  дотянуться,  и
тогда подумаем, что делать дальше.
   - А мы.., когда-нибудь вернемся домой?
   Он поглядел на юг над темнеющей водой озера.
   - Мое сердце осталось у  меня  во  дворе  в  Монтефолье,  спрятанное  под
глиной. Клянусь Господом и всеми святыми,  я  не  могу  долго  оставаться  в
разлуке с моим сердцем.
   На протяжении следующего часа им пришлось  убедиться,  что  рыбаки  -  не
большие любители лошадей. Лодкам ведь не требуются дорогое  сено  и  ячмень.
Один покачивающий головой хозяин хижины отсылал их  к  другому  с  радушием,
которое заметно убывало по мере того, как сгущался мрак. Под конец  Фьяметта
и ее отец оказались в сарае на самом конце деревни, где стоял  жирный  белый
одер с разбитыми коленями, седой мордой в жесткой щетине и самого почтенного
возраста.
   - А вы уверены, что нам не придется тащить его на себе? -  уныло  спросил
владельца мерина мастер Бенефорте. Фьяметта поглаживала бархатистую морду  и
слушала. У нее никогда прежде не было лошади.
   Хозяин принялся подробно  описывать  силу  и  многочисленные  достоинства
своего коняги, добавив, что он ему просто сын родной.
   - Дедушка, - проворчал в бороду мастер  Бенефорте.  Но  после  дальнейших
переговоров сделка была заключена: драгоценный камень  и  лодка  за  мерина.
Мастер Бенефорте выковырял алмаз  из  рукоятки  кинжала  под  подозрительным
взглядом продавца. Но резко возразил, когда  тот  потребовал  еще  алмаз  за
седло. Слово за словом - и сделка чуть было не оказалась расторгнутой.
   Тем не менее владелец мерина предложил им  хлеба,  сыра  и  вина.  Мастер
Бенефорте ответил, что не хочет  есть,  но  немного  вина  они  с  Фьяметтой
выпили. А сыр и хлеб завернули на дорогу.
   Восходящая луна как раз выплыла  из-под  восточной  гряды  холмов,  когда
крестьянин наконец подсадил  Фьяметту  позади  ее  отца  уа  широкую  теплую
лошадиную спину. Прогнутость  крупа  оказалась  удобным  седлом.  Ночь  была
ясной, и луна, хотя и шла на ущерб, светила  достаточно  ярко,  чтобы  можно
было видеть дорогу перед собой. А  быстрота,  на  которую  был  способен  их
скакун, делала ее вполне безопасной.  Мастер  Бенефорте  усмехнулся,  ударил
каблуками по жирным бокам мерина, и тот  затрусил  вперед.  Когда  деревушка
осталась позади, мерина такая перемена в его  жизни,  видимо,  подбодрила  и
он.., сказать, перешел на быструю рысь, было бы,  пожалуй,  слишком  сильно.
Но, во всяком случае, на вполне пристойную рысцу.
   Крепкое красное  вино  вдобавок  ко  всем  ужасам  и  тяготам  этого  дня
заставило глаза Фьяметты сомкнуться. Она прислонила голову к отцовской спине
и задремала, убаюкиваемая мерным покачиванием и ровным перестуком  лошадиных
копыт. Бывший хозяин мерина убедительно  предостерегал  их  против  демонов,
бродящих вокруг по ночам. Но после событий дня демоны казались Фьяметте куда
безобиднее людей. И темнота ее совсем не страшила при условии,  что  люди  в
ней не бродят.
   Внезапный рывок белой лошади разбудил  Фьяметту.  В  ушах  у  нее  шумела
кровь. Ее отец бил мерина, стараясь заставить его бежать быстрее.  И  нет  -
Дробные звуки рождались не у нее в голове,  а  врывались  в  ее  уши  извне.
Конский топот на дороге позади них. Ее  подбрасывало,  она  соскальзывала  и
потому обхватила мастера Бенефорте обеими  руками  вокруг  пояса,  а  затем,
принудив свою раскалывающуюся от боли голову  обернуться,  посмотрела  через
плечо.
   - Сколько их? - спросил мастер Бенефорте напряженным голосом.
   - Я.., я толком не вижу. - Всадники, да, темные силуэты на дороге позади,
холодный блеск металла. - Но больше двух. Четверо.
   - Мне бы купить черную лошадь! Эта проклятая животина сияет точно луна, -
простонал мастер Бенефорте. - А укрытия тут и плевка шлюхи не стоят!  -  Тем
не менее он повернул мерина на купающийся в серебристом тумане луг к  рощице
молодых деревьев.
   Но было поздно. Позади них  раздался  крик,  послышались  ругательства  и
улюлюканье -  преследователи  увидели  их  и  погнали  своих  коней  быстрым
галопом.
   На полпути через луг мастер Бенефорте натянул поводья так,  что  завернул
морду мерина назад, и выхватил кинжал.
   - Слезай и беги к деревьям, Фьяметта.
   - Батюшка, нет!
   - Помочь ты не можешь, только помешать. Мне нужно сосредоточиться.  Беги,
черт побери!
   Фьяметта возмущенно фыркнула, но тут же соскользнула с крупа,  удержалась
на  ногах  и  попятилась.  На  луг  выскочили  четыре  темных   всадника   и
развернулись веером, готовясь к  стремительному  нападению  с  трех  сторон.
Впрочем, не  такому  уж  стремительному:  их  лошади,  подчиняясь  натянутым
поводьям, перешли на медленную рысь, словно приближение в темноте к  мастеру
магу гасило охоту наброситься на него. "Они же не знают, как  он  болен!"  -
подумала Фьяметта.
   Главарь указал на нее и отдал команду одному из своих подчиненных, и  тот
сразу же повернул в ее сторону с куда более убедительным  рвением.  Фьяметта
подобрала юбки и помчалась к роще. Деревья росли густо  -  если  она  успеет
добежать туда, верхом ему между ветками не пробраться. А если нет...  Бросив
панический взгляд через плечо, она увидела, что остальные трое  приближаются
к мастеру Бенефорте, а он ждет  их,  подняв  кинжал.  Драматичность  момента
несколько портил белый мерин,  который  пытался  опустить  голову  и  начать
щипать траву.
   - Свиньи! - донесся до нее голос мастера Бенефорте. - Грязь!  Подъезжайте
и будете зарезаны, как режут свиней вроде вас!
   Мастер Бенефорте часто говаривал, что  лучшая  защита  -  это  нападение,
потому что почти все люди в сердце своем трусы. Но  тяжелое  дыхание  лишило
его слова необходимой грозности.
   Однако человек, посланный за Фьяметтой, ее, совершенно  очевидно,  ничуть
не боялся. Она нырнула в хлещущие ветки,  опередив  его  лишь  на  несколько
шагов. Он натянул поводья так, что его лошадь  вздыбилась,  и  спешился.  Он
даже меча не обнажил. Сапоги у  него  были  тяжелые,  а  ноги  длинные.  Она
петляла между стволами, спотыкаясь в легких туфельках о неровности почвы. Он
надвигался, в рывке схватил ее  за  юбку  и  опрокинул  ничком.  Она  больно
ударилась подбородком, выплюнула землю. Тут он навалился на нее, вдавливая в
траву. Она извернулась, готовая вцепиться ему  в  глаза.  Он  запыхался,  но
хохотал: в темноте блестели его зубы и белки.  Он  сжал  ее  запястья  одной
рукой.  У  нее  жгло  легкие,  не  хватало  дыхания,  чтобы  закричать.  Она
попыталась укусить его за нос.  Он  еле  успел  отдернуть  голову  и  грязно
выругался.
   Одной рукой, не торопясь, он принялся снимать с нее украшения. Серебряные
серьги и ожерелье, не очень дорогие, если не  считать  чудесной  работы,  он
сунул за пазуху. К счастью, проволочки поддались, прежде чем  порвали  мочки
ее ушей, но боль все равно была жгучей. Ему пришлось лечь ей поперек груди и
использовать обе руки, чтобы отогнуть ее большой палец  и  сдернуть  львиное
кольцо. Она пыталась ударить его  ногами,  но  не  доставала.  Он  подставил
кольцо под луч луны, буркнул  "ха!",  обрадованный  его  тяжестью,  а  затем
небрежно положил на землю, приподнялся на ладонях и оглядел ее тело. В пятне
лунного света среди теней листвы  блестели  грани  зеленых  глаз  серебряной
змеи.
   - Ого! - воскликнул он, ухватил свободной рукой пояс и дернул. Но пояс не
поддался. Он снова дернул, сильнее, так что приподнял  бедра  Фьяметты.  Его
рука выпустила пояс, скользнула вниз и больно  ущипнула  ее  сквозь  толстый
бархат.
   Глаза змеи  зажглись  красным  огнем.  Серебряная  головка  приподнялась,
качнулась из стороны в сторону, изогнулась,  широко  разинулся  рот,  и  два
серебряных клыка глубоко вонзились в шарящую руку.
   Насильник завопил, как приговоренный к смерти,  -  пронзительный,  нелепо
высокий вопль для такой могучей груди. Он прижал руку к плечу и  скатился  с
Фьяметты, сжался в комок, не переставая вопить. Теперь уже слова.
   - О Господи, я горю! Я горю! Черная колдунья! О Господи, я горю!
   Фьяметта, выпрямившись, сидела на прелых листьях. Он катался по земле как
одержимый, спина его судорожно выгибалась. Фьяметта  пошарила  вокруг  себя,
нащупала львиное кольцо, надела его на большой палец, вскочила  и  побежала,
продираясь сквозь весенние кусты.
   Конечно, они решат, что она постарается убежать отсюда подальше. А потому
она сделала круг и вернулась к опушке.  Там,  проломив  кусты,  лежал  ствол
старого бука с вывороченными корнями. Она вытянулась в его тени и замерла на
лесном мусоре настолько неподвижно и беззвучно,  -  насколько  позволяли  ее
тяжело вздымающаяся грудь и прерывистое дыхание.
   Она  слышала,  как  перекликаются   нападавшие,   но   мастер   Бенефорте
безмолвствовал. Жертва змеиного укуса, все еще вопя, наконец добрел до своих
товарищей, и его безобразные стенания поутихли. Нестройный  хор  их  хриплых
грубых голосов звучал по-прежнему в отдалении от нее.
   Медленно Фьяметта справилась с  дыханием.  Потом  послышался  удаляющийся
лошадиный топот. Но все ли они  уехали  или  кого-то  оставили?  Она  ждала,
напрягая слух, но только шуршали ветки, пищали  комары  и  где-то  раздалась
соловьиная трель. Луна, уже в зените, сплетала тени листьев в парчовый узор.
   Настороженно вглядываясь в полумрак широко  открытыми  глазами,  Фьяметта
тихонько вышла на край луга.  Никакой  браво  не  выскочил  из  засады.  Она
увидела только белую лошадь на середине луга, опустившую голову  в  молочный
туман. Она услышала, как на зубах мерина хрустит  сочная  луговая  трава,  и
начала красться по росистому холодному ковру.
   Неподалеку от мерина она увидела труп отца.  Он  лежал,  изогнувшись,  на
спине, посеребренная борода торчала вверх, открытые глаза мутнели  в  лунном
свете. Лозимонские брави забрали его солонку, плащ, золотую цепь, украшенный
драгоценными камнями кинжал и ножны, а также перстни, но она  другого  и  не
ждала. Забрали они и  его  тунику,  шляпу  и  башмаки,  оставив  ему  только
разорванную льняную рубашку и черные чулки-трико, наполовину расшнурованные.
Вид был тягостно непристойный. Словно старика застигла смерть,  -  когда  он
собирался одеться.
   Она боязливо ощупала его, ища колотые раны. Но их не  было.  Она  прижала
ухо к уже покрывшейся росой груди.  Но  что  можно  услышать,  когда  сердце
разорвалось? И кто услышит ее сердце, если оно разорвется сейчас.
   Видимо, его сразил недуг, прежде чем он успел нанести хотя бы один  удар,
защищаясь. Быть может, это усилие оказалось для него роковым.  Ей  казалось,
что день этот лишил ее способности чувствовать, но выяснилось, что  она  еще
может плакать. Только ее глаза плакали словно без  ее  участия,  словно  она
разделилась пополам. Другая ее половина спокойно оттащила неподвижное тело к
краю овражка, по которому во время дождя с луга стекала вода.  Она  ухватила
мерина за поводья - лозимонцы, видимо, побрезговали старым одром,  -  отвела
его туда, поставила в самом низком месте и  взгромоздила  мастера  Бенефорте
поперек покачивающейся спины. Покинутую оболочку мастера Бенефорте.  Где  бы
ни пребывал сейчас ее отец, здесь его не было.
   Белые волосатые уши мерина подергивались, его как будто смущала необычная
поклажа. Руки ее отца болтались над землей, его волосы свисали вниз,  прямые
и какие-то непривычные. Она, чтобы вести лошадь, встала  с  другой  стороны,
придерживая  ногу  пустой  оболочки,  уравновешивая  ее.  Все  еще  плача  и
испытывая непонятное спокойствие, она вывела лошадь на  дорогу  и  пошла  на
север.

Глава 5

   От зимы до лета было всего два дня пути, удовлетворенно заметил про  себя
Тейр. Он похлопал по плечу крупного бурого мула,  которого  вел  во  вьючном
караване караванщика  Пико.  Накануне  утром  они  миновали  снежные  высоты
Монтефольского перевала - голые скалы, коварный лед,  кусающийся  царапающий
ветер. Нынче вечером они двигались по обсаженной  тополями  дороге,  радуясь
зеленой сени, укрывавшей их от пылания солнца, заходящего за волнистую гряду
холмов. Он пошевелил пальцами: ноги у него были теплыми.
   Длинные пушистые уши мула,  свисавшие  по  сторонам  морды,  вдруг  чутко
насторожились, и он ускорил усталый  шаг.  Впереди  Пико  остановился,  снял
жерди, перегораживавшие ворота пастбища, и впустил  туда  караван.  Судя  по
тому, как они повеселели, всем восьми мулам место это было  хорошо  знакомо,
но Тейру тут все было в новинку.
   - Ведите их до рощи, - крикнул Пико через плечо  двум  своим  сыновьям  и
Теяру, указывая на купу деревьев в глубине пастбища. - Там  и  устроимся  на
ночлег. Снимем с них вьюки и пустим пастись.
   Мул пытался подтолкнуть Тейра к сочной траве на бережках ручья,  но  Тейр
послушно увел его в рощу и привязал к дереву.
   - Тебе же будет  вольготнее  без  вьюка,  -  утешил  он  его.  -  Сможешь
покататься по траве.
   Мул подергал длинными ушами, словно возражая, вздернул кремовую  морду  и
шумно фыркнул. Тейр ухмыльнулся.
   Он снял тяжелый вьюк - слитки меди и шкуры, а потом вьюк со второго мула,
который следовал за первым на веревке, и пустил обоих пастись.  Мулы  тяжело
зарысили к ручью, радостно взвизгивая. Старый белый одер с вогнутой  спиной,
одиноко бродивший по пастбищу, поглядывал на это вторжение с интересом, по и
с подозрительностью. Выражение его длинной седой морды напомнило Тейру  лицо
ученого монаха, старого брата Гларуса, когда тот  оглядывал  компанию  новых
шумных учеников.
   Тейр повернулся помочь Зильо, младшему сыну Пико, с тяжелыми вьюками двух
его мулов - казалось, вьюки вот-вот его раздавят. Зильо благодарно улыбнулся
и прямо-таки затанцевал, точно мул, с которого сняли узду.
   Пико, его сыновья и Тейр составили вьюки вместе, а сверху положили  яркие
полосатые попоны изнанкой кверху, чтобы  просушить  и  проветрить.  Мальчики
принялись распаковывать скудные принадлежности  для  устройства  ночлега,  а
Пико уже  разводил  огонь  на  старом  кострище,  благо  рядом  лежала  куча
хвороста. Тейр с интересом оглядывался по сторонам.  По  ту  сторону  дороги
тянулся длинный оштукатуренный дом в два этажа со службами  позади  него  во
дворе. Штукатурка  была  розоватой,  как  и  высокая  оштукатуренная  стена,
опоясывающая все строения и дом. Верх стены  щетинился  вцементированными  в
него ржавыми гвоздями и битым стеклом, однако широкие деревянные ворота были
гостеприимно распахнуты.
   - Если хочешь, можешь переночевать на постоялом  дворе,  -  сказал  Пико,
проследив взгляд Тейра и кивнув на дом, -  коли  устал  спать  на  земле.  У
Катти, хозяина, постели хорошие. Но запомни одно: он великий сквалыжник и за
свои  простыни  семь  шкур  сдерет.  Правду  сказать,  погонщикам  мулов  он
предпочитает прелатов - если сумеет их заполучить.
   - Спать вы там будете?
   - Нет, я всегда остаюсь с моими мулами и моим  грузом,  разве  что  дождь
льет или там метель. Он и так с меня много берет за пастбище и  хворост.  Ну
да место хорошее, трава отличная, и мулам тут нравится. А  если  отправишься
пораньше, так летом я успеваю добраться домой в Монтефолью еще засветло. А в
те вечера, когда костер дождь заливает, жена  Катти  всегда  хорошим  ужином
накормит. Ветчина у нее - прямо редкостная. Да,  чуть  не  забыл,  я  обещал
привезти окорок соседу, который за моим домом присматривает, пока меня  нет.
Напомни, когда я пойду туда расплатиться.
   Тейр кивнул, вытащил из сумки обмылок и пошел к ручью умыться. Вода  была
ледяной, но освежающей,  а  вечерний  воздух  -  таким  теплым,  что  он  не
удержался от соблазна, вымыл волосы, а  потом  вымылся  до  пояса,  а  потом
(гораздо  быстрее)   еще   ниже.   Тич,   старший   сын   Пико,   долговязый
пятнадцатилетний юнец, с  интересом  следил  за  ним.  Потом  стянул  сапог,
попробовал ногой воду и взвыл - таким холодом его обожгло.
   - Водичка в самый раз, - мягко сказал Тейр. Тич  прыгал  на  одной  ноге,
стряхивая капли.
   - Горец полоумный! - крикнул он, тыча мокрой ступней в сапог.
   - В руднике вода куда холоднее.
   - В таком случае избави меня Господи от рудника! - истово воскликнул Тич.
- Мне подавай пути-дороги. Вот это жизнь!  -  И  он  раскинул  руки,  словно
обнимая  сгущающиеся  вечерние  сумерки,  будто  все  вокруг  до   горизонта
принадлежало ему. - Ты бы лучше с нами остался, Тейр, чем корпеть взаперти в
темной душной мастерской.
   Тейр с улыбкой покачал головой:
   - Все дело в металле, Тич. Сотни людей трудятся, чтобы медь,  которую  мы
везем, попала в руки мастера, а кому честь? Ему, кому же еще. А  потом...  -
Тейр замялся, не решаясь открыть  свою  мечту,  которая  вряд  ли  нашла  бы
сочувствие. "Я хочу научиться делать замечательные и прекрасные вещи".  -  А
потом, темнее и душнее, чем в руднике, там не будет.
   - Ну да, конечно, кто  к  чему  привык,  -  согласился  Тич,  по  доброте
сердечной избегая спора.
   К ним неторопливо подошел Пико и  востребовал  энергию  Тича  для  других
целей:
   - Пошевеливайся, малый. Почисти-ка мулов.
   Тейр натянул пропыленную  шерстяную  тунику  и  чулки.  С  ними  придется
потерпеть до Монтефольи, а там  подыскать  прачку.  Может,  она  согласится,
чтобы он в уплату поработал - наколол дров или еще  что-нибудь.  Сопровождая
Пико, Тейр еще не израсходовал ни единой монеты из своего скудного запаса  и
надеялся растянуть их подольше, чтобы не слишком зависеть от щедрости своего
брата Ури.
   Он  предложил  обмылок  Пико,  а  Тич  вступил  в  перепалку   со   своим
десятилетним братом Зильо, пытаясь разделить  с  ним  рабо