ны на вид. И уклонялись от прикосновений.
     Жесткий сказал:
     "Это верно, Ун?"
     С Триттом он говорить не стал.
     Ун распластался. Распластался над самой  поверхностью  камней.  Таким
распластанным Тритт его еще никогда не видел. Он сказал:
     "Мой правник излишне ревностен. Мой правник... он... он..."
     Тут Ун начал заикаться, раздуваться и не мог дальше говорить.
     А Тритт говорить мог. Он сказал:
     "Без эмоционали мы не можем синтезироваться".
     Тритт знал, что Ун онемел от смущения, но ему было все  равно.  Время
пришло.
     "А ты, левый мой, - сказал Жесткий, по-прежнему  обращаясь  только  к
Уну, - ты тоже так считаешь?"
     Жесткие говорили почти как Мягкие, но гораздо более резко, почти  без
переходов. Их было трудно слушать. То есть ему, Тритту.  А  Ун  как  будто
привык, и ему слушать было нетрудно.
     "Да", - промямлил наконец Ун.
     Только тут Жесткий повернулся к Тритту.
     "Напомни мне, юный правый, как давно ты знаком с Уном?"
     "Достаточно давно, чтобы подумать об эмоционали, - сказал  Тритт.  Он
старательно удерживал все свои грани и углы. Он не позволял себе бояться -
слишком важной была его цель. - И меня зовут Тритт", - добавил он.
     Жесткому как будто стало весело.
     "Да, выбор оказался неплохим. Вы с Уном очень друг  другу  подходите,
но тем труднее выбрать для вас эмоциональ. Впрочем, мы почти  уже  решили.
То есть я решил,  и  уже  давно,  однако  надо  убедить  других.  Наберись
терпения, Тритт".
     "Все мое терпение кончилось".
     "Я знаю. И все-таки подожди", - Жесткий опять говорил так, словно ему
было весело.
     Когда  Жесткий  оставил  их  вдвоем,  Ун  округлился  и  стал  гневно
разреживаться. Он сказал:
     "Тритт, как ты мог? Ты знаешь, кто это?"
     "Ну, Жесткий".
     "Это Лостен. Мой специальный руководитель. Я не  хочу,  чтобы  он  на
меня сердился".
     "А чего ему сердиться? Я говорил вежливо".
     "Ну, неважно", - Ун уже почти принял нормальную форму.
     Значит, он перестал злиться. Тритт почувствовал  большое  облегчение,
хотя и постарался это скрыть. А Ун тем временем продолжал:
     "Это же очень  неловко,  когда  мой  дурак-правый  вдруг  подходит  и
начинает разговаривать с моим Жестким".
     "А почему ты сам не захотел?"
     "Всему есть свое время".
     "Только почему-то для тебя оно никогда своим не бывает".
     Но потом они помирились и перестали спорить. А вскоре появилась Дуа.
     Ее привел Лостен. Тритт этого не заметил. Он не смотрел на  Жесткого,
он видел только Дуа. Но после Ун объяснил ему, что ее привел Лостен.
     "Вот видишь! - сказал Тритт. - Я с ним  поговорил,  и  потому  он  ее
привел".
     "Нет, - ответил Ун. - Просто наступило время. Он все равно привел  бы
ее. Даже если бы ни ты, ни я ничего ему не сказали".
     Тритт ему не поверил. Он твердо знал, что  они  получили  Дуа  только
благодаря ему.
     И конечно, второй такой Дуа в мире быть не могло! Тритт  видел  много
эмоционалей. Они все были привлекательны, и он  обрадовался  бы  любой  из
них. Но, увидев Дуа, он понял, что никакая другая эмоциональ им не подошла
бы. Только Дуа. Одна только Дуа.
     И Дуа знала, что ей полагается делать. Совершенно точно знала. А ведь
ей никто ничего не показывал, говорила она им потом. И ничего не объяснял.
Даже  другие  эмоционали,  потому  что  она  старалась  держаться  от  них
подальше.
     И все-таки, когда они все трое оказались вместе, каждый знал, что ему
надо делать.
     Дуа начала разреживаться. Тритту еще  не  приходилось  видеть,  чтобы
кто-нибудь так разреживался. Он даже не  представлял  себе,  что  подобное
разреживание  возможно.  Она  превратилась  в  сверкающую  цветную  дымку,
которая заполнила все вокруг. Он был ослеплен. Он двигался,  не  сознавая,
что движется. Он погрузился в туман, который был Дуа.
     Это совсем не походило на погружение в  камни.  Тритт  не  чувствовал
никакого сопротивления или трения. Он словно парил. Он осознал,  что  тоже
начинает разреживаться - легко, без  тех  отчаянных  усилий,  которых  это
обычно требовало. Теперь, когда Дуа  пронизывала  его  всего,  он  в  свою
очередь без малейшего напряжения рассеялся в густой дым. Ему казалось, что
он струится, исчезая и растворяясь в радости.
     Смутно он увидел, что с другой, левой, стороны приближается Ун,  тоже
расходясь дымом.
     Затем  он  соприкоснулся  с  Уном,  смешался  с  ним.   Он   перестал
чувствовать, перестал сознавать. Он не понимал - он ли окружает Уна, Ун ли
окружает его. А может быть, они окружали друг друга или были раздельны.
     Все растворилось в чистой радости бытия.
     Она заслонила и смела и чувства, и сознание.
     Потом они опять стали каждый сам по себе. Синтез длился много  суток.
Так полагалось. И чем полнее он был, тем больше времени  занимал.  Но  для
них все исчерпывалось кратким мгновением. И память не сохранила ничего.
     Ун сказал:
     "Это было чудесно".
     А Тритт молчал и смотрел на Дуа.
     Она коалесцировала, закручивала спирали, подергивалась. Из них  троих
только она, казалось, никак не могла прийти в себя.
     "После, - сказала она торопливо. -  Все  после.  А  сейчас  отпустите
меня".
     И она кинулась прочь. Они ее не остановили. Потрясение еще не прошло.
Но так продолжалось и дальше. После синтеза она всегда исчезала. Каким  бы
полным он ни оказывался. Словно у нее была потребность в одиночестве.
     Это беспокоило Тритта. Он замечал в ней все новые и новые отличия  от
прочих эмоционалей. А надо бы наоборот: ей следовало во всем  походить  на
них.
     Ун придерживался другого мнения. Он много раз повторял: "Ну почему ты
не оставишь ее в покое, Тритт? Она не такая, как  все  остальные,  но  это
потому, что она лучше остальных. С кем еще  мы  могли  бы  получить  такой
полный синтез? А ничто хорошее даром не дается".
     Тритт не понял, но не стал в этом разбираться. Он знал только, что ей
следует вести себя так, как полагается. Он сказал:
     "Я хочу, чтобы она поступала правильно".
     "Я понимаю, Тритт. Я понимаю. Но все-таки оставь ее в покое".
     Сам Ун часто бранил Дуа за  ее  странные  привычки,  а  Тритту  этого
делать не позволял.
     "У тебя нет такта, Тритт", - объяснял он.
     Но Тритт не знал толком, что такое такт.
     И вот теперь... С момента первого синтеза прошло очень много времени,
а крошки-эмоционали у них все нет и нет. Сколько еще можно ждать? И так уж
они это слишком затянули.  А  Дуа  только  все  больше  и  больше  времени
проводит в одиночестве.
     Тритт сказал:
     - Она слишком мало ест.
     - Когда настанет время... - начал Ун.
     - Ты только и знаешь, что  говоришь:  "настанет  время,  не  настанет
время". Если на то пошло, ты ведь так и не выбрал времени, чтобы раздобыть
нам Дуа. А теперь у тебя все не время для крошки-эмоционали. Дуа должна...
     Но Ун отвернулся. Потом он сказал:
     - Она на поверхности, Тритт. Если ты хочешь отправиться за ней, точно
ты ее пестун, а не правник, так и отправляйся. Но я говорю:  оставь  ее  в
покое.
     Тритт попятился. Он хотел бы многое сказать, только не знал как.



                                    2а

     Дуа  смутно  улавливала,  что  ее  левник  и  правник   волнуются   и
препираются из-за нее, но это только усилило ее возмущение.
     Если кто-нибудь из  них  явится  за  ней  сюда  (возможно  даже,  они
поднимутся оба), все завершится синтезом, а самая мысль об  этом  выводила
ее из себя. Для Тритта важны только дети - уже отпочковавшиеся, и  главное
их  сестра,  которой  еще  нет.  А  Тритт  умеет   поставить   на   своем.
Заупрямившись,  он  подчиняет  себе  триаду.  Уцепится   за   какую-нибудь
примитивную идею и будет требовать и требовать, пока Ун и Дуа не  уступят.
Но на этот раз она не уступит. Ни за что...
     И ей не стыдно. Ничуть не стыдно! Ун  и  Тритт  гораздо  ближе  между
собой, чем с  ней.  Она  способна  разреживаться  сама,  а  они  -  только
благодаря ее посредничеству (уж из-за одного этого они могли бы  больше  с
ней считаться!). Тройственный синтез вызывает приятное ощущение,  было  бы
глупо это оспаривать. Но она испытывает почти то  же,  когда  проникает  в
каменные стены... уж от себя-то она скрывать не будет, что  иногда  тайком
это проделывает. Ну, а Тритт и Ун давно  утратили  это  умение,  и,  кроме
синтеза, у них других радостей нет.
     Впрочем, это не совсем так. Ун утверждает,  что  приобретение  знаний
или, как он выражается, "интеллектуальное развитие" - огромная радость.  И
она сама, Дуа, испытывала нечто подобное. Во всяком случае, настолько, что
может об этом судить.  Хотя  удовольствие  получаешь  не  такое,  как  при
синтезе, но по-своему оно ничуть не меньше, и Ун предпочитает его всему на
свете.
     А вот у Тритта все иначе. У него нет других радостей, кроме синтеза и
детей.  Никаких.  И  когда  он  начинает  настаивать  со  всем  упрямством
глупости, Ун уступает, и она, Дуа, тоже вынуждена уступать.
     Как-то раз она взбунтовалась:
     "Но что происходит, когда мы синтезируемся? Ведь мы вновь  становимся
самими собой только через много часов, а то и дней. Что происходит за  это
время?"
     Тритт был шокирован.
     "Так было всегда. Иначе не бывает".
     Ун смутился. Он с утра до ночи только и делает, что смущается.
     "Видишь ли, Дуа, это необходимо. Из-за... из-за детей".
     Выговаривая последнее слово, он запульсировал.
     "Почему ты пульсируешь? - резко сказала Дуа. - Мы давно взрослые,  мы
синтезировались уж не знаю сколько раз, и нам все известно, что без  этого
нельзя взрастить детей. Ну, и говорил бы прямо. Только я ведь спрашивала о
другом: почему синтез занимает столько времени?"
     "Потому что это сложный процесс, - ответил Ун, - все еще пульсируя. -
Потому что он требует значительной энергии. Дуа, образование детской почки
продолжается очень долго, и ведь почка далеко не  всегда  завязывается.  А
условия непрерывно ухудшаются... И  не  только  для  нас",  -  добавил  он
поспешно.
     "Ухудшаются?" - тревожно переспросил Тритт. Но Ун  больше  ничего  не
сказал.
     Со временем  они  взрастили  ребенка  -  крошку-рационала,  левульку,
который так клубился и разрежался, что все трое прямо мерцали от умиления,
и даже Ун брал его в ладони  и  позволял  ему  менять  форму,  пока  Тритт
наконец не вмешивался и не отбирал малыша. Ведь именно Тритт хранил его  в
своей  инкубаторной  сумке  весь  период  формирования.   От   Тритта   он
отпочковался, когда обрел самостоятельность.  И  Тритт  же  продолжал  его
опекать.
     После рождения крошки-левого Тритт начал бывать с ними гораздо  реже.
И Дуа  радовалась,  не  вполне  понимая,  почему.  Одержимость  Тритта  ее
раздражала, но одержимость Уна, как ни странно, была ей приятна.  Она  все
более четко ощущала его... его важность. В рационалах было  что-то  такое,
что давало им возможность отвечать на вопросы, а  ей  все  время  хотелось
спрашивать его то об одном, то о другом. И  она  скоро  заметила,  что  он
отвечает охотнее, когда Тритта нет рядом.
     "Но почему это занимает столько  времени,  Ун?  Мы  синтезируемся,  а
потом не знаем, что происходило в течение нескольких  суток.  Мне  это  не
нравится".
     "Ведь нам ничего не грозит, Дуа, - убеждал ее Ун. - Подумай сама -  с
нами же никогда ничего не случалось, верно? И ты ни разу не слышала, чтобы
с какой-нибудь другой триадой случилось несчастье, верно? Да и вообще тебе
не следует задавать вопросов".
     "Потому что я эмоциональ? Потому что другие  эмоционали  вопросов  не
задают? Ну так, если хочешь знать, я других эмоционалей терпеть не могу. А
вопросы задавать буду!"
     Она четко ощущала, что Ун смотрит на нее так, словно в жизни не видел
никого прекраснее, и из чистого кокетства начала чуточку  разреживаться  -
самую чуточку.
     Ун сказал:
     "Но ты ведь вряд ли сумеешь понять, Дуа.  Для  того  чтобы  вспыхнула
новая искра жизни, требуется огромное количество энергии".
     "Вот ты всегда говоришь про энергию. А что  это  такое?  Объясни,  но
поточнее".
     "Ну, это то, что мы едим".
     "А почему же ты тогда не скажешь просто-"пища "?"
     "Потому что пища и энергия - не  совсем  одно  и  то  же.  Наша  пища
поступает от Солнца - это один вид энергии. Но существуют и  другие  виды,
которые в пищу не годятся. Когда мы  едим,  мы  расстилаемся  и  поглощаем
свет.  Для  эмоционалей  это  особенно  трудно,  потому  что   они   очень
прозрачные. То есть свет проходит сквозь них и не поглощается".
     Как чудесно узнать, в чем тут дело, думала Дуа. Собственно,  она  все
это знала, но  не  знала  нужных  слов  -  умных  жестких  слов,  которыми
пользовался Ун. А благодаря им все,  что  происходило,  становилось  более
четким и осмысленным.
     Теперь, когда она стала взрослой и больше не боялась дразнилок, когда
ей выпала честь войти в триаду Уна,  Дуа  порой  присоединялась  к  другим
эмоционалям, стараясь не обращать внимания на болтовню и скученность. Ведь
время от времени ей все-таки хотелось поесть поплотнее, чем обычно,  да  и
синтез после этого проходил удачнее. К тому же она иногда почти  разделяла
блаженную  радость  остальных  эмоционалей,  улавливая  то   удовольствие,
которое они получали, выгибаясь  и  растягиваясь  под  солнечными  лучами,
томно утолщаясь и  сжимаясь,  чтобы  стать  как  можно  более  плотными  и
эффективнее поглощать теплоту.
     Но для Дуа вполне  достаточно  было  незначительной  доли  того,  что
поглощали другие, словно были не в силах насытиться. Они как-то по-особому
жадно подергивались, а Дуа этого не умела,  и  ей  становилось  невыносимо
наблюдать такое чудовищное обжорство.
     Так вот почему  рационалы  и  пестуны  столь  мало  задерживаются  на
поверхности. Их толщина позволяет  им  быстро  насытиться  и  вернуться  в
пещеры. Эмоционали же извиваются на солнце часами - ведь едят они  дольше,
а энергии им требуется больше (во всяком случае, для синтеза).
     Эмоциональ обеспечивает энергию, объяснял Ун (пульсируя так, что  его
сигналы стали почти невнятными), рационал - почку, а пестун - инкубаторную
сумку.
     После того, как Дуа узнала все это, ей стало понятней,  почему  Тритт
так злится, когда она спускается к ним по-прежнему прозрачная, а не матово
клубясь от пресыщения. Но почему, собственно, они должны быть  недовольны?
Разреженность,  которую  она  сохраняет,  только  придает  синтезу  особую
прелесть. Другие  триады,  должно  быть,  захлебываются  энергией,  просто
чавкают, но ведь и в легкости  и  воздушности,  конечно,  тоже  есть  свое
неповторимое   очарование.   И   ведь   крошка-левый    и    крошка-правый
отпочковались, как им и положено, разве нет?
     Но,  конечно,  крошка-эмоциональ,  сестра-серединка,  требовала  куда
больше энергии, и Дуа никак не могла накопить ее достаточно.
     Даже Ун начал заговаривать об этом:
     "Ты поглощаешь слишком мало солнечного света, Дуа".
     "Больше, чем нужно", - поспешно сказала Дуа.
     "Триада Гении только что отпочковала эмоциональ".
     Дуа недолюбливала  Гению.  Она  ее  никогда  не  любила.  Гения  была
дурочкой даже по нормам эмоционалей. И Дуа сказала высокомерно:
     "А,  так  значит,  она  этим  хвастает?  В  ней   нет   ни   малейшей
деликатности. Уж конечно, она шепчет всем, кто только  готов  слушать:  "Я
знаю, милочка, об этом вслух не говорят, но мой левник и мой  правник,  ты
только представь себе..." - Дуа воспроизвела трепетные  верещащие  сигналы
Гении с такой убийственной точностью, что Ун излучил веселость. И  тем  не
менее он сказал:
     "Пусть Гения пустышка, но она взрастила  эмоциональ,  и  Тритт  очень
расстроен. Мы образовали триаду раньше их..."
     Дуа отвернулась.
     "Я поглощаю столько солнца, сколько могу выдержать. Я  питаюсь,  пока
не теряю способности двигаться. Не понимаю, чего вы от меня хотите".
     "Не сердись, - сказал Ун. - Я обещал Тритту поговорить  с  тобой.  Он
думает, что ты меня послушаешься".
     "А, Тритт просто считает  странным,  что  ты  рассказываешь  мне  про
науку. Он не понимает... Или ты хотел бы, чтобы у вас была середина  такая
же, как в остальных триадах?"
     "Нет, - ответил Ун твердо. - Ты не похожа на других, и я этому рад. А
если тебя интересует наука, то позволь, я тебе еще кое-что объясню. Солнце
дает  теперь  меньше  пищи,  чем  в  древние  времена.  Световой   энергии
становится все меньше и впитывать ее приходится много дольше.  Рождаемость
снижается из века в век, и  население  мира  уменьшилось  по  сравнению  с
прошлым во много раз".
     "Я тут ничем помочь не могу!" - сердито сказала Дуа.
     "Зато Жесткие как будто могут. Их численность также сокращается..."
     "А они тоже  переходят?"  -  Дуа  вдруг  почувствовала,  что  это  ей
интересно. Почему-то ей всегда казалось, что Жесткие бессмертны - что  они
не рождаются и не умирают. Кто, например, хоть раз видел  крошку-Жесткого?
У них не бывает детей. Они не синтезируются. Они не едят.
     Ун ответил задумчиво:
     "Мне кажется, они переходят. Но о себе они со мной не  разговаривают.
Я даже не знаю точно, как они едят. Но есть они, конечно,  должны.  И  они
рождаются. Вот сейчас, например, среди них появился новый. Я  его  еще  не
видел...  Ну,  да  дело  не  в  этом.  Видишь  ли,  они  пытаются  создать
искусственную пищу..."
     "Знаю, - сказала Дуа. - Я ее пробовала".
     "Как? А я ничего об этом не слышал!"
     "О ней болтала компания эмоционалей. Они слышали,  что  Жесткие  ищут
желающих ее попробовать, и все боялись,  идиотки.  Говорили,  что  от  нее
можно навсегда стать жесткой, разучиться синтезироваться".
     "Какие глупости!" - раздраженно перебил Ун.
     "Конечно. И я вызвалась попробовать. Тут уж им пришлось замолчать.  С
ними не хватит никакого терпения, Ун".
     "Ну, и как тебе показалась новая пища?"
     "Мерзость! - резко сказала Дуа. - Грубая и горькая.  Конечно,  другим
эмоционалям я про это не сказала".
     "Я ее пробовал, - заметил Ун. - И право, она  все-таки  не  настолько
плоха".
     "Рационалы и пестуны не обращают внимания на вкус пищи".
     Но Ун продолжал:
     "Это ведь только первые попытки. Жесткие сейчас  напряженно  работают
над ее улучшением. И особенно Эстуолд - тот новый, о котором  я  упоминал,
тот, которого я еще не видел. Судя по словам Лостена, таких  Жестких,  как
он, еще никогда не бывало. Гениальный ученый".
     "А почему же ты его не видел?"
     "Но ведь я просто Мягкий. Или, по-твоему, они мне обо всем говорят  и
все показывают? Наверное,  когда-нибудь  я  его  увижу.  Он  открыл  новый
источник энергии, который может нас спасти..."
     "Мне  искусственная  пища  не  нравится",  -  вдруг  заявила  Дуа   и
заструилась прочь.
     Разговор этот происходил не так давно, и хотя с тех пор Ун ни разу не
упомянул про Эстуолда, она знала, что скоро опять о нем услышит, и  теперь
на закате тревожно размышляла о будущем.
     Она видела искусственную пищу один-единственный раз - светящийся шар,
что-то вроде маленького  Солнца  в  особой  пещере,  отведенной  для  него
Жесткими. Дуа вновь ощутила горечь этой пищи.
     А если они ее улучшат? Сделают  приятной?  Или  даже  восхитительной?
Тогда ей  придется  есть  до  полного  насыщения,  и  ее  охватит  желание
разреживаться...
     Она страшилась этого самопроизвольного импульса к разреживанию. Он не
был похож на чувство,  которое  заставляло  ее  разреживаться,  чтобы  мог
осуществиться  синтез   левника   и   правника.   Такое   самопроизвольное
разреживание покажет, что она готова  к  взращиванию  крошки-серединки.  А
она... она не хочет этого!
     Она далеко не сразу сказала правду даже себе. Она не хочет взращивать
эмоциональ! Ведь после рождения всех троих детей неизбежно наступит  время
перехода, а она не хочет переходить. Ей вспомнился день, когда  ее  пестун
навсегда ее покинул. Нет, с ней