мочь
привезти мою покупку домой.
     У компьютера не было  не  только имени, но и  каких-либо примечательных
черт. Простой серый системный блок. Этот  компьютер  я выбрал  не за внешний
вид. Это была тоскливая на  вид машина с четырнадцатидюймовым экраном, самая
дешевая крутая модель, которую я смог найти. Говоря "крутая", я имею в виду,
что такой мощный  компьютер мало у  кого был. Не то  чтобы  это  была  чисто
функциональная страхолюдина, типа микроавтобуса "Вольво". Но суть в том, что
мне нужна  была  надежная  машина и чтобы  дополнения к  ней  -- которые мне
неизбежно понадобятся -- было легко купить.
     На  компьютере  была  установлена  урезанная  версия  DOS. Я  же  хотел
работать с Minix, разновидностью  Unix,  поэтому я сделал заказ и ждал почти
месяц, пока  моя покупка доберется до Финляндии. Учебник по Minix продавался
в книжном магазине, но поскольку на саму операционку спрос был маленький, то
ее надо было заказывать через тот  же книжный. Она стоила 169 долларов, плюс
налоги, плюс затраты на конвертацию, плюс всякое-разное. В то время я считал
это грабежом. Честно говоря, и сейчас так считаю. Месяц ожидания  прошел для
меня,  как шесть лет. Я мучился еще больше, чем когда  месяцами копил деньги
на компьютер.
     Дело  было  в самый разгар зимы.  Выбираясь из своей берлоги во внешний
мир, я каждый раз рисковал,  что меня столкнет в снег какая-нибудь старушка,
которой бы лучше сидеть дома  и варить  щи или смотреть  по телику  хоккей и
вязать, а не слоняться  по Маннерхейминти.  Весь тот месяц я играл в "Принца
Персии"  на  новом компьютере.  Или  читал  книжки,  чтобы  понять,  как  он
работает.
     Наконец, в пятницу днем Minix прибыла, и в тот же вечер я ее установил.
Для этого пришлось  вставить в  компьютер поочередно шестнадцать дискет. Все
выходные ушли на освоение новой системы. Я разобрался в ее достоинствах и --
что важнее -- в недостатках. Их я старался компенсировать, перенося домой те
программы,  к  которым  привык в  университете. Примерно за месяц я  обжился
полностью.
     Эндрю Таненбаум -- тот амстердамский профессор,  который написал Minix,
-- хотел, чтобы  система оставалась учебным  инструментом.  Поэтому она была
намеренно изуродована. Существовали заплатки -- то есть усовершенствования к
Minix,  в том числе знаменитая заплатка  австралийского хакера  Брюса Эванса
(это был царь  и бог Minix  386). С его заплаткой Minix на 386-м становилась
намного лучше.  Я  начал  читать  телеконференцию  по Minix в онлайне еще до
покупки нового компьютера, поэтому с самого начала знал, что хочу установить
именно  усовершенствованную версию Эванса. Но из-за лицензионных ограничений
пришлось сначала  купить исходную  версию Minix, а потом изрядно повозиться,
приделывая заплатки Эванса. Это было целое дело.
     У меня  возникло множество претензий к Minix. Хуже всего  была эмуляция
терминала,  очень  важная  для  меня  программа,  потому  что  именно  ее  я
использовал для подключения к университетскому компьютеру. Я зависел от этой
эмуляции  каждый раз, когда связывался с университетским  компьютером, чтобы
поработать с мощной Unix-системой или просто выйти в онлайн.
     Пришлось писать собственную программу эмуляции. Я peшил не подстраивать
ее под Minix, а опираться прямо на аппаратный уровень. Разработка  программы
позволяла,  кроме  всего прочего, детально изучить работу 386-го. Как  я уже
сказал, в  Хельсинки стояла зима. У меня был крутой  компьютер. Важнее всего
было  разобраться, что  эта машина может, и  использовать эти  возможности в
свое удовольствие.
     Поскольку я программировал  на голом железе, мне пришлось начать с BIOS
--  самой  первой программы  из  ПЗУ,  с  которой начинается  загрузка. BIOS
начинает  считывать информацию  либо  с дискеты, либо  с жесткого  диска.  Я
поместил свою программу на дискету.  BIOS считывает первый сектор дискеты  и
начинает его выполнять. Я впервые работал с PC, и мне надо было разобраться,
как все это делается. Все происходит в так называемом  "реальном режиме". Но
для того чтобы воспользоваться всеми возможностями ЦП и его 32-разрядностью,
нужно было войти  в "защищенный режим". А для этого нужно задать кучу разных
параметров.
     Поэтому  для построения  программы эмуляции терминала таким путем нужно
было знать, как работает ЦП. Отчасти именно поэтому я писал на ассемблере --
хотел разобраться  в  ЦП. Еще  нужно было знать, как писать  на  экран,  как
читать с клавиатуры, как читать с модема и писать  на него. (Надеюсь, я  еще
не   распугал   тех  своих  читателей-неспециалистов,   которые  мужественно
отказались перескочить на страницу 142.)
     Я  хотел  иметь  два  независимых  процесса.  Один  должен  был  читать
информацию с модема и выдавать ее  на экран. А другой -- читать с клавиатуры
и отправлять модему. Для этого я хотел использовать два двусторонних канала.
Это   называется  переключением  задач,  и  аппаратная  часть   386-го   его
поддерживает. Я был в восторге от своего плана.
     Моя  первая тестовая программа использовала один  процесс для выдачи на
экран буквы А, а другой  -- для выдачи буквы В. (Звучит тоскливо -- я знаю.)
Я запрограммировал это так, чтобы каждую секунду  писалось несколько букв. С
помощью  прерывания по таймеру  я  сделал так,  что сначала экран заполнялся
ААААААА. Потом неожиданно буквы сменялись на ВВВВВВВВВ. С практической точки
зрения  это было абсолютно бессмысленно, но зато становилось  очевидно,  что
переключение работает. На  это у меня ушел почти месяц,  потому что во  всем
приходилось разбираться с нуля.
     В  конце  концов я  научился переключать процессы (АААААААА  и ВВВВВВВ)
так, чтобы  один  читал  с модема  и  писал  на  экран,  а другой -- читал с
клавиатуры и писал на модем. У меня появилась собственная программа эмуляции
терминала.
     Когда  я  хотел почитать новости, я  вставлял  дискету  и  перезагружал
машину,  чтобы с помощью своей программы прочесть новости с университетского
компьютера.  Если же я  хотел внести  усовершенствования  в  пакет  эмуляции
терминала, я загружал Minix и использовал ее для программирования.
     Я был очень горд.
     Моя сестра Сара была в курсе моих достижений. Я позвал ее, и она секунд
пять посмотрела  на  мои  АААААА и ВВВВВВ,  потом сказала: "Хорошо", и ушла,
оставшись  совершенно равнодушной. Я понял, что это не впечатляет. Никому не
объяснишь,   что   под  внешней  незатейливостью  могут  скрываться  сложные
глубинные процессы. Примерно так же глупо, как демонстрировать кусок дороги,
который только что покрыл  гудроном.  Кажется, я похвастался своими успехами
еще  только  одному  человеку  --  Ларсу.  Это был  второй  шведскоговорящий
студент, который специализировался по компьютерным наукам и поступил  в один
год со мной.
     Мне  не  было дела, стоит  на  дворе  март  или  апрель, тает  снег  на
Петерсгатан  или  нет. Большую часть времени я сидел в  халате,  лихорадочно
приникнув  к своему  новому страховидному компьютеру  в комнате  с  плотными
черными  шторами на  окне,  отгороженный  от  солнечного света и  вообще  от
внешнего мира. Я с трудом наскребал деньги  на  ежемесячные  платежи за свой
ПК, которые  были  рассчитаны  на три года. Я еще не знал,  что  платить мне
осталось всего год. А через  год я уже буду автором Linux, которую увидят не
только Сара и Ларе, а куча разных людей. И Петер Энвин, с которым мы  теперь
вместе  работаем в Transmeta, объявит в Интернете  подписку для оплаты моего
компьютера.
     Все знали, что на Linux я ничего не зарабатываю. Все просто сказали: "А
давайте скинемся Линусу на компьютер".
     Это было классно.
     У  меня совершенно не было  денег. Мне всегда казалось очень  важным не
требовать и не просить денег, но когда мне их просто дали... ну слов нет.
     Вот так начиналась Linux.  С  превращения  тестовой  программы в  пакет
эмуляции терминала.





     Журнал "Red  Herring"  посылает меня в  Финляндию,  чтобы  я написал об
Оулу,  новом  центре  высоких  технологий,  где,  несмотря  на  отпугивающее
местоположение (несколько часов езды от Полярного  круга),  разместилась 141
начинающая  компания.  Прекрасная  возможность  встретиться  в  Хельсинки  с
родителями Линуса и сестрой Сарой.
     Его  отец  Нильс (которого все  зовут  Пике)  встречает  меня  в  холле
гостиницы  "Сокос  Ваакуна",  напротив  вокзала.  Он подтянут, носит  очки с
толстыми  стеклами   и   ленинскую   бородку.   Недавно  у  него  закончился
четырехлетний  контракт  с  финской   телерадиовещательной  корпорацией,  по
которому он работал в Москве, и теперь он пишет книгу о России и размышляет,
стоит ли принять приглашение  на работу  в Вашингтоне,  который кажется  ему
неинтересным  местом. За несколько месяцев до этого  он  получил  престижную
государственную премию в области журналистики,  и эта награда, по словам его
бывшей жены Анны, "значительно смягчила его".
     Ранним  вечером он  везет меня на своем  "Вольво-У40" на  экскурсию  по
заснеженным "линусовским"  местам,  показывая внушительное  здание начальной
школы, где учились и отец, и сын, проезжая мимо квартиры бабушки с дедушкой,
где Линус провел первые три месяца своей жизни, и мимо дома с видом на парк,
где  семья жила следующие семь  лет.  Один год  из этих семи -- Линусу тогда
было пять --  Нике провел в Москве:  учился коммунизму.  Потом он показывает
мне  бледно-желтое  здание,  где расположена  квартира, в  которую  Линус  с
сестрой переехали после развода  родителей -- на  первом  этаже  там  теперь
видеомагазин  для  взрослых вместо  магазина  электроники,  который  был  во
времена детства Линуса. И наконец, мы проезжаем мимо самого внушительного из
зданий --  пятиэтажного дома,  в котором  жили  бабушка с дедушкой Линуса по
материнской линии и  где родилась Linux. Мать Линуса Анна  по-прежнему живет
там. Район напоминает верхнюю часть манхэттенского Ист-Сайда в декабре.
     Нике весел, умен и полон самоиронии. У него много общих жестов  с сыном
--  например,  они  одинаково   обхватывают  подбородок  ладонью   во  время
разговора.  И  улыбки  у  них  похожие.  В  отличие  от сына, он  всю  жизнь
занимается  спортом  --  социалистическая  закалка. Он играет  в  баскетбол,
бегает  по восемь километров в день и  полюбил по утрам  плавать  в  ледяной
озерной    воде.    В   пятьдесят    пять   у   него    спортивная   походка
тридцатипятилетнего. Еще  одно  отличие  от Линуса: у  Нике,  похоже, бурная
личная жизнь.
     Мы ужинаем в шумном ресторане в центре Хельсинки, и Нике рассказывает о
трудностях,  которые   Линусу  пришлось  пережить  как  сыну  суперактивного
коммуниста,  постоянно выступавшего с речами, а одно  время даже занимавшего
небольшой общественный пост. Он объясняет,  что  Линуса часто дразнили из-за
радикализма  его  отца,  а  некоторым  детям  даже  запрещали с  ним играть.
Поэтому, говорит Нике, его сын всегда стремился держаться подальше от левого
движения, которое было фоном  его детства. "Он не  давал мне говорить на эти
темы. Он  выходил из  комнаты, --  рассказывает  Нике. --  Или  же  старался
подчеркнуть,  что придерживается  противоположного  мнения. Я  знаю,  Линуса
дразнили в школе из-за меня.  Он старался дать  мне понять, что я  не должен
ставить его в такое сложное положение".
     Нике  привозит  меня  к себе  домой,  чтобы угостить пивом. Он  живет к
северу от делового центра в одном из  домов,  построенных  в  20-е годы  для
рабочих. Мы поднимаемся по ступенькам в квартиру и снимаем обувь  при входе.
Жилище выдержано в  стиле  контркультуры конца 60-х  с  плетеными абажурами,
настенными  украшениями и  третьего мира, домашними растениями. Мы сидим  за
кухонным  столом, Нике разливает пиво, мы  разговариваем о детях. "Не  нужно
думать, что  именно мы  делаем детей  тем,  что они есть",  --  говорит  он,
доставая мобильный, чтобы позвонить женщине, с которой живет. Нике замечает,
что  Линус только  сейчас  начинает  читать  исторические книги, которые  он
подсовывал сыну годами, а  прочитать стихи  собственного  дедушки, вероятно,
так и не удосужился. Я спрашиваю Нике, выражал ли он  когда-нибудь интерес к
программированию, просил ли Линуса объяснить азы.  Он  отвечает, что никогда
этого не делал.  Отцы  и  дети --  разные личности,  поясняет  он.  Лезть  в
увлечение Линуса так же недопустимо, как "посягать на его душу". Похоже, ему
нравится быть отцом известного человека. В очерке, напечатанном о Нике после
получения премии,  приводится его рассказ о том, как -- еще когда он забирал
Линуса с детской  площадки --  дети, показывая на  него  пальцами,  кричали:
"Смотрите, вон отец Линуса!"
     Сара Торвалъдс приехала на поезде из маленького городка, расположенного
к западу от  Хельсинки, где названия улиц пишут сначала на шведском, а потом
уже на финском, где у нее хватает денег на квартиру с ванной и сауной  и где
--  к ее радости -- на  улицах звучит шведская, а не финская  речь. Как  она
объясняет, она относится  к  меньшинству среди  меньшинства:  в  юности  она
перешла  в  католицизм,  в  результате  чего оказалась  среди  10  процентов
нелютеранского  населения  Финляндии  и  вынудила  своего агностика  отца на
несколько недель отречься от нее.
     Она  сегодня  приехала в  Хельсинки  учить детей  катехизису  в  рамках
финансируемой  правительством   программы.  Мила,  жизнерадостна  и  в  свои
двадцать   девять   искренностью   и    серьезностью   напоминает    деловую
старшеклассницу. Светлая  кожа- и  круглое лицо делают ее  смутно похожей на
старшего  брата,  но  очевидно,  что  она гораздо  общительнее его: во время
нашего  разговора  она все  время перекидывается  текстовыми  сообщениями  с
друзьями, с  которыми наметила  встретиться  в  тот  же день. Она  с успехом
руководит собственным бюро переводов.
     Полдень,  и  Сара  везет  меня  пообедать с матерью,  останавливаясь по
дороге в разных памятных ей с детства местах: Кошачий парк, начальная школа.
"Мои  родители были членами коммунистической  партии, поэтому  в детстве нам
внушали, что  Советский Союз  --  хорошая  страна.  Мы ездили в  Москву,  --
рассказывает она. -- Мне больше всего запомнился огромный магазин игрушек --
в Хельсинки таких больших нет". Когда родители развелись, ей было шесть лет.
"Помню, как нам сказали, что папа теперь всегда будет жить отдельно. Я тогда
подумала -- вот хорошо, ссоры кончатся. Вообще-то он  подолгу  жил в Москве,
поэтому мы привыкли,  что он уезжает", -- говорит Сара. В десять  она решила
переехать к отцу, в город Эспоо, расположенный неподалеку от Хельсинки, а не
жить с матерью и Линусом. "Не то чтобы я не хотела жить с мамой. Я просто не
хотела жить с Линусом. После этого мы с ним ссорились  только по выходным. А
обычно мы ссорились все время. И только когда мы стали старше, мы постепенно
стали меньше ссориться".
     Мы  заезжаем к Анне Торвальдс в  ее  квартиру на  первом  этаже, и  она
радостно встречает нас.  Все зовут ее  Микке. Она не дает мне снять обувь по
финскому обычаю: "Что  за  глупости!  Здесь  все  равно грязно.  Хуже уже не
будет". Она невысокая, темноволосая, схватывает все на лету. Через несколько
секунд  после  нашего приезда  звонит телефон. Агент  по  недвижимости хочет
показать мне свободную квартиру неподалеку от  Микке, чтобы я мог описать ее
Линусу и передать ему материалы о ней на случай, если тот захочет купить эту
квартиру,  чтобы иметь собственное  пристанище  в  Хельсинки.  Мы  входим  в
просторную   квартиру,  где  агент  --  вылитая  Аннет   Бенине  в  "Красоте
по-американски" -- велит нам перед осмотром надеть  на обувь синие тряпичные
тапочки. Вскоре  она нарочито  бодрым тоном  заявляет: "А вот эта комната --
идеальное  место  для  хранения старинных  произведений  искусства,  которым
опасен  солнечный  свет". Микке  смотрит  на  меня  заговорщически  и ехидно
говорит: "Какой изящный способ сообщить, что это темная комната!"
     Вернувшись к себе на кухню, Микке  садится около  прямоугольного стола,
накрытого  цветастой скатертью,  и  наливает  кофе  в  огромную  кружку.  Ее
квартира,  как  и  квартира  ее  бывшего мужа,  полна  книг  и  произведений
народного творчества. Там есть черно-белые занавески Маримекко. Раньше здесь
было  три  комнаты и кухня.  Когда  дети уехали,  Микке переехала  в  бывшую
комнату   Сары,   а  стены  двух   других  снесла  --  получилась   огромная
гостиная-кухня. Она показывает на пустое место и говорит:  "Вот здесь  стоял
его компьютер.  Может,  мне  тут  повесить  какую-нибудь табличку'?  Как  вы
думаете?" Она курит  сигарету  за  сигаретой.  С  ней легко говорить,  и она
настолько  свободно  владеет  английским, что без  запинки  выпаливает фразы
типа:  "Он не какая-нибудь  шваль подзаборная!"  На  стене ее  спальни висит
большой советский флаг. Его подарил  Линусу  Йоуко  Виерумаки, который купил
его на международных соревнованиях по прыжкам с трамплина на лыжах. У Линуса
флаг годами валялся в шкафу, а Микке повесила его над своей постелью.
     Микке  достает  альбом с немногочисленными семейными фотографиями. 'Там
есть Линус  голышом на пляже в возрасте 2--3 лет. Линус  в  том же возрасте,
сверкает  голой задницей возле  старинного замка под Хельсинки. Вот  тощий и
нескладный  Линус-подросток.  Вот Микке  на  шестидесятилетии  своего  отца,
профессора статистики. Микке показывает на свою старшую сестру и брата. "Она
психиатр в Нью-Йорке.  Он -- ядерный физик. А я --  паршивая овца. Верно? Но
зато у меня  у первой  родилась внучка", -- говорит она и зажигает очередную
сигарету.
     Мы  обедаем  в  ресторане,  носящем  имя  Уилта  Чемберлена  (Уилт
Чемберлен                             (Wilt
Chamberlain) -- американский  баскетболист.
--  Прим. пер).  Пока Сара  читает сообщения на мобильнике,
Микке  выпивает  несколько чашек  кофе. Микке  вспоминает, как  они  с  Нике
спорили  о том, нужно ли отнимать у Линуса пустышку:  они писали друг  другу
записки и оставляли на столе. Потом мы говорим о плохой  памяти  Линуса, его
неспособности запоминать лица. "Если герой фильма сменил красную  рубашку на
желтую, Линус  обязательно  спросит: "Кто  этот тип?", --  говорит Сара. Они
рассказывают о  велосипедной поездке по Швеции. Ночевках на ночном пароме. О
том, как у Сары в первый же день украли велосипед и пришлось  потратить кучу
денег  на новый. Как поставили палатку на скале. И Линус целый день  лежал в
ней, читая книжки, пока мать с дочерью плавали и ловили рыбу. А потом, когда
налетел мощный шквал,  они поняли,  что палатку не унесло в Балтийское  море
только  потому,  что  в ней спал  Линус,  не  обративший внимания  на резкую
перемену погоды.
     Микке  смеется,  вспоминая о тех  годах,  когда  Линус  сидел  в  своей
комнате,  поглощенный  компьютером.  "Нике  все  говорил мне:  "Выпихни  его
наружу, заставь найти себе работу", но мне Линус не мешал. Ему  было немного
нужно. А со своим компьютером  он мог делать что угодно -- это его право.  Я
понятия не имела, что там происходит".
     Сейчас  она  --  как  и  все  --  в курсе  дел Линуса. Микке  и  другие
родственники  получают   груду   запросов  от   журналистов.   Эти   запросы
направляются Линусу, а  он  обычно просит мать, отца или  сестру ответить по
собственному усмотрению. Однако, прежде чем отправлять свой ответ репортеру,
они обычно посылают его на утверждение Линусу.
     За  несколько  месяцев  до  этого,  когда  я  послал  Микке  запрос  по
электронной  почте  о  детстве   Линуса,  она  ответила  длинным,  мастерски
написанным посланием под названием "Как из маленького ботаника вырос Линус".
Она  писала,  как  заметила  в   едва   научившемся  ходить  малыше  научные
наклонности, которые наблюдала у своего отца и старшего брата.
     "Если у человека загораются глаза при появлении проблемы и он перестает
слышать  то, что  ты говоришь,  не  может  ответить  на  простейшие вопросы,
полностью  поглощен