й Ицхак выдавил, наконец:
       - Хватит гвозди забивать...
       И отпихнул меня.
       Некоторое время мы молчали. Девушка принесла нам
картофель и салат. Я попросил немного жареной рыбы, а Изя
незатейливо удовольствовался сарделькой.
       - Как ты можешь есть эту гадость? - спросил я.
       - А что? - удивился Ицхак. - Еда - она и есть еда. Так что это
за человечек такой, да еще мужеского пола?
       Я почувствовал, что краснею.
       - Да раб мой, Мурзик.
       - На заработки отпустить его хочешь?
       - Вообще отпустить хочу.
       Ицхак посмотрел на меня, как на сумасшедшего.
       - А ты хоть интересовался, сколько это стоит - отпустить
раба?
       - Да.
       Ицхак пожал плечами и впился в сардельку. Я наклонился
над тарелкой, ковыряя рыбу.
       Потом Ицхак спросил, очевидно сердясь на мою глупость:
       - И зачем тебе это надо?
       - Долгая история... Изя, ты веришь в переселение душ?
       - Я верю в информацию. В хорошо поставленный
менеджмент. В родительскую любовь. В то, что безусловно
положительные эмоции вызывает только хорошая пища. Достаточно?
       - Нет, - сказал я. - Обещай, что никому не расскажешь...
       Я наклонился через стол и вполголоса поведал Ицхаку о
своем путешествии в прошлые жизни. Рассказывать было тяжело,
потому что Ицхак мне не верил. Особенно когда речь зашла о том,
что мы с Мурзиком оказались одним и тем же человеком. Да еще
каким! Великим героем Энкиду!
       - Ну да, конечно, - сказал Ицхак, откидываясь на спинку
стула и ковыряя в зубах вилкой. - Энкиду. Не больше, не меньше.
       - Гляди, металлокерамику попортишь, - сказал я мстительно. -
Я и не прошу, чтобы ты мне верил. Дай справку о трудоустройстве
Мурзика, вот и все, о чем я прошу.
       - Ага, - сказал Ицхак, продолжая ковырять. - Я тебе справку
дам, а через месяц твой Мурзик потребует, чтобы я и вправду
предоставил ему работу.
       - А ты и предоставь, - разозлился я. - Что тебе, уборщица не
нужна?
       - Мне нужна женщина. Ни один мужчина так не приберет,
как женщина.
       - Иська, не жлобись. Ты же знаешь Мурзика. Ну, возьми его с
испытательным сроком...
       - Не держи меня за дурака. Кто берет уборщицу с
испытательным сроком? Это не программист и не менеджер...
       - Возьми без срока. Не понравится, уволишь.
       - А ты знаешь, Баян, что, по нашему трудовому
законодательству, если я беру освобожденного раба на работу, то
в течение года не имею права увольнять его?
       - Изя... - воззвал я.
       - Погоди, - перебил Ицхак, - а жилплощадь? Тебе не позволят
освободить раба без справки о предоставлении ему жилплощади.
Где ты ему будешь площадь брать? Будешь инсулу ему покупать?
Разоришься ты на своем переселении душ...
       - К себе пропишу, - разозлился я и встал, отодвигая стул.
Стул провизжал по каменному полу.
       Ицхак повертел пальцем у виска. И сказал:
       - Ладно, возьму твоего Мурзика на работу. Что мы с тобой, в
конце концов, не разберемся. Свои люди... Год отработает, а там
его и уволить можно по закону...
       - Не придется тебе его увольнять, - сказал я. - Он хороший.

       * * *

       Дома меня ждала Цира. Разъяренная. Не то сама еще на
лестнице мои шаги услышала. Не то кошка заволновалась, у двери
тереться стала. Я не выяснял.
       Цира распахнула дверь еще до того, как я полез в карман
куртки за ключами. И прямо с порога понесла:
       - Рабовладелец!.. Изувер!..
       Я попытался проникнуть за порог, но не тут-то было - она
билась об меня грудью, как птичка о стекло, и вс„ норовила
заехать кулачком мне по носу.
       - Погоди ты, - слабо отбивался я. - Дай хоть в дом войти...
       - Бесчеловечное животное!
       - Да замолчи! - рявкнул, наконец, я и поймал ее за руки.
       Она пискнула. Укусить меня попыталась. Я отодвинул ее в
сторону, вошел, разулся и снял куртку.
       Цира, всхлипывая без слез, пошла за мной в комнату.
       - Скотина... - на ходу говорила она. - Низкая тварь...
       Я сел на диван, заложил ногу за ногу. Цира продолжала
разоряться. Я узнал о себе много нового. Наконец, она примолкла.
Надо отдать ей должное, разорялась она долго.
       - Ну, - сказал я и поднял к ней голову, - и в чем, интересно,
дело?
       - В чем дело? - завопила она с новой силой. - Он еще
спрашивает! Растленный работорговец!
       Тут я не выдержал и заревел:
       - Я противник рабства! Я аболиционист!
       - Аболиционист херов! - вцепилась Цира в новую тему. -
Противник рабства! А сам рабов пытаешь!
       - Кого я пытаю? - надсаживаясь, заорал я. - Это ты меня
пытаешь!.. Сучка белобрысая!..
       - А Мурзик? - крикнула Цира. Она аж приседала от ярости.
       - Что - Мурзик?
       - Почему ты подверг его пыткам? - выкрикнула она. - Ты что
же, думаешь, раз он купленный раб, то можно... так... Что он
игрушка для твоей садистской... мелкой душонки...
       Она задохнулась.
       - Цира, - сказал я, - ты можешь оскорблять меня, но
пожалуйста не трогай душу великого Энкиду.
       Она с размаху плюхнулась рядом со мной на диван и наконец
разревелась.
       - Ну? - спросил я. - Что еще?
       - Что ты с ним сделал? За что ты его?..
       Я встал, неторопливо открыл комод, вытащил из-под стопки
футболок пачку бумаг на освобождение Мурзика и швырнул ей на
колени.
       - Читай, - сказал я. И вышел на кухню.
       Мурзику и впрямь было совсем худо. Глаз не открывал.
Инфекцию ему занесли, что ли? Костоправы, одно слово.
       Я нашел гарантийный талон и набрал номер телефона,
указанный там. Сперва долго было занято, потом не брали трубку.
Наконец нелюбезно осведомились о причине моего звонка.
       - Да человек после вашего лечения помирает.
       Там деловито осведомились:
       - Жар?
       - Да.
       - Сколько?
       Я не измерял Мурзику температуру - какой смысл, если и без
того видно, - но ответил уверенно:
       - Сорок.
       Медикусы любят четкие, точные, лаконичные ответы.
       - Возраст?
       - Тридцать один.
       - Хронические заболевания?
       - Отсутствуют.
       - Ждите бригаду.
       - Когда? - спросил я.
       - В течение суток.
       - Так он помрет за сутки.
       - А я что могу сделать? Дайте ему аспирин, если вы такой
беспокойный.
       И повесили трубку.
       Я выругался и отправился обратно к Цире. Она уже
закончила чтение документов и сидела смущенная.
       - А, Цира, - сказал я, забирая у нее бумаги, - поняла теперь,
что невинного человека опорочить хотела?
       - Я же не знала...
       - Да. Многого ты еще не знаешь о людях, Цира.
       - А что я должна была думать, когда он открыл мне дверь и
тут же повалился на пол? Весь забинтованный, морда опухла... Я
его еле до кровати дотащила...
       - Ты целить умеешь, Цира?
       - Нет. Я работаю только с тонкими планами.
       Я плюнул и пошел пичкать Мурзика аспирином.
       Бригада явилась через две стражи. Неопрятного вида дядя
влез в кухню, брезгливо посмотрел на Мурзика и велел мне снять с
него повязки.
       Я снял. Под повязками все распухло и покраснело. Дядя
сдавил мурзикову руку пальцами, посмотрел, не выходит ли гной.
Гноя, вроде бы, не было.
       - Так у него и не воспалилось вовсе, - сказал дядя
недовольно. - Зачем вызывали-то?
       - Откуда мне знать? - огрызнулся я. - Я не доктор. Плохо
ему, вот и вызвал.
       - Ему и должно быть плохо. А чего вы ожидали? Ему вон
какую площадь обработали. Вам, вообще-то, говорили, что нельзя
такую площадь за один раз обрабатывать?
       - Ничего мне не говорили. Взяли деньги и сделали работу. Вы,
костоправы, портачите, а люди страдают.
       Дядя в охотку послал проклятие коллегам и небрежно
набросил на Мурзика одеяло.
       - Так что мне с ним делать? - спросил я, понимая, что дядя
сейчас сбежит и больше я его не дозовусь.
       Дядя повернулся ко мне.
       - Кормить бульоном. Следить, чтобы обязательно ел, пусть
понемногу. Смазывать мазью, которую вам дали. Мазь еще
осталась?
       Я показал.
       - Мало, - сказал дядя. - Прикупите в аптеке. Я выпишу
рецепт. Смазывайте два раза в день. Повязки меняйте. Температуру
не сбивайте. Только когда сердце отказывать начнет. Если через
три дня не станет легче, вызовите гарантийную бригаду еще раз.
       Он оставил рецепт и ушел, не закрыв за собой дверь.

       * * *

       Мурзик оказался двужильным. Я даже и не знал, как мне
повезло с рабом.
       Все то время, что он помирал, Цира жила у меня. Спала со
мной в одной постели, но трахаться наотрез отказывалась.
Говорила, что у нее кусок в горле застревает, не говоря уж обо
всем остальном. Все остальное, надо понимать, тоже застревает.
       Однако сидеть с Мурзиком, обтирать с него пот и поить его
бульончиком отказывалась. Больше по тонким планам ударяла,
стерва.
       На третий день Мурзику действительно полегчало. Он увидел
Циру, боязливо втиснувшуюся на кухню за чайником, и
обрадовался.
       - Цирка! - сказал он. - И ты здесь... А новости какие-нибудь
есть?
       - Да, - сказала Цира. - Есть, и к тому же важные. Ты встать
можешь?
       - Не знаю, - сказал Мурзик. - Сесть, вроде, могу.
       И сел.
       Я велел ему умыться и переодеться. Мурзик натянул на себя
чистую тельняшку - едва ли не последнюю, ибо за время его
болезни грязного белья накопился полный мешок - и, хватаясь за
стены, прибрел в комнату. Я подвинулся, пуская его на диван. Цира
- о диво! - сама подала чай. Правда, половину, косорукая,
ухитрилась разлить.
       Мы выпили по чашке в молчании. Потом Цира со значением
сказала:
       - Ну вот, теперь я покажу вам кое-что.
       И упорхнула в прихожую.
       Мы с Мурзиком переглянулись. Я пожал плечами.
       - Понятия не имею, - ответил я на невысказанный вопрос
моего раба. - Что ты, Циру не знаешь? Вечно у нее какие-то
фейерверки...
       По лицу Мурзика я понял, что Циру-то он, может быть, и
знает, а вот фейерверков явно не видел...
       Цира внесла в комнату свою сумочку. Сумочка выглядела
изрядно раздувшейся. Меня всегда поражало, как много барахла
можно напихать в самую микроскопическую дамскую сумочку.
       Цира тряхнула волосами и расстегнула сумочку.
       - Освободите столик, - распорядилась она.
       Я сдвинул чашки на край. Цира осторожно выложила перед
нами несколько глиняных табличек, совсем новеньких, незатертых и
необколотых, и продолговатый футляр длиной в две ладони. Футляр
был деревянный, обтянутый потертой замшей.
       - Вот, - молвила Цира.
       Я потянулся к футляру.
       - Что это?
       Она легонько пристукнула меня по руке.
       - Не трогай пока что. Сперва послушайте таблички. Это
древние тексты из храма Эрешкигаль.
       - Древние? - усомнился я. - Не слишком-то древними они
выглядят.
       Цира метнула на меня уничтожающий взор.
       - Неужели ты думаешь, что мне позволили бы взять из храма
подлинники? Это ксерокопии.
       Она бережно взяла первую табличку и начала читать.
       Читала долго, и стихами, и прозой. Суть прочитанного
сводилась к тому, что великий герой Энкиду носил в себе великую
душу. И столь могуче было тело Энкиду, что не тяготила его
великая душа. Но затем, после первой смерти Энкиду, обмельчали
люди и меньше стали тела их. И разделилась душа Энкиду между
двумя телами. Как и предполагала мудрая Цира.
       А затем, с каждой новой эпохой человечества, все меньше и
меньше становилось места в людской груди. Особенно усилилась
тенденция к измельчанию после потопа. Вавилонское
столпотворение также внесло известный вклад в этот процесс.
       И все большее и большее число тел требовалось для того,
чтобы вместить в себя душу Энкиду - некогда великую и цельную.
       - Известно, что в конце эпохи Красного Быка таких
вмещающих тел должно быть семь, - сказала Цира, откладывая
третью табличку. Голос у нее немного сел от долгого чтения.
       - Ничего себе... - прошептал Мурзик. - Сколько нас,
оказывается...
       - А вот это - самое интересное. - Цира поднесла к глазам
последнюю таблицу. - Здесь говорится о будущем...
       Ничего утешительного о будущем, естественно, не говорилось.
Грандиозно - да, захватывающе - конечно. Но отнюдь не
утешительно. Воистину, умалился человек и мыслит иными
масштабами, вот и жутко ему от великого...

       ...И когда прозреют все, кто вмещает в себя частицу души
героя, и когда обретут они в себе Энкиду, тогда соберутся вместе.
И вместе уйдут в прошлую жизнь, в седую древность, в былое. И
будет у них тот, кто сумеет их отвести туда. И увидят [они] там
Энкиду во всем его могуществе и силе. И возродятся [они] как
Энкиду.
       И так будет: когда в их час умрут все эти вместившие,
сольются осколки великой души в единую великую душу, и вновь
родится на земле герой Энкиду, и вернется эпоха богов и героев, и
настанет новое царство, и водами радуги умоется Вавилон -
столица мира и возлюбленная царств, и восстанет [он] в
изначальном сиянии...

       - Это что же получается - как все соединимся, значит, в
едином, это... созерцании, так сразу и копыта отбросим? - спросил
Мурзик.
       - В их час умрут все вместившие душу Энкиду, - холодно
проговорила Цира. - Чем ты слушал, Мурзик? Я только что
читала...
       Я взял у нее табличку и перечитал:
       - Тут сказано: "Когда в их час умрут все вместившие"...
       - Знать бы, еще когда это - "их час"... - задумчиво сказал
Мурзик. - То есть, наш час, получается... Может, этот час как раз
тогда и настанет, когда мы все соединимся в этом... в едином
порыве...
       - Может быть, - сказала Цира. - Ни одно древнее
пророчество нельзя трактовать однозначно. В этом мудрость
древних пророчеств.
       - Хорошенькая мудрость, - проворчал я. - Никаких гарантий -
и вся тебе мудрость... Как хочешь, так и понимай. А наебут тебя -
получается, сам же и виноват, неправильно трактовал...
       - Это тебе не ремонт телевизоров, Даян, - сказала Цира. -
Древние пророчества гарантийных талонов не выдают. Зато они
уважают твою свободу.
       - Какую свободу-то? Хорошенькая свобода...
       - Свобода выбора, - сказала Цира. - То, что является
неотъемлемым качеством свободной личности. Будь пророчество
однозначно, то и выбирать было бы нечего. То же мне, заслуга,
выбрать одно из единственного...
       Я пожал плечами.
       - Не знаю... Как-то боязно... Ну, то есть, представь себе. Мы
каким-то образом разыщем всех, в ком есть частица Энкиду.
Соберем их вместе. Уверовать понудим. Всем эшелоном в прошлое
отправим... И вот тут-то всем нам карачун и придет... Да-а,
веселенькое дело - древние пророчества. Уверуешь в них, пойдешь
на что-нибудь серьезное - и тут-то тебя и прихлопнет.
       - А ты боишься умереть? - презрительно спросила Цира. - За
свою жалкую индивидуальность трясешься? Тебе страшно
возродиться вновь в качестве великого Энкиду?
       - Так ведь... я буду там не один.
       - Где - там?
       - Ну... в Энкиду.
       - А что, - решился вдруг Мурзик, - а давайте соберем всех,
кто Энкиду. Мой господин дело говорит. Заставим их уверовать.
Всех заставим. У нас в руднике и не в такое уверовывали, только
заставить уметь надо... Сходим в прошлое... А коли помрем оттого...
Да и что страшного-то в том, что помрем? Все ведь когда-нибудь
помрем. А так хоть польза будет... Новое царство настанет,
Вавилон радугой умоется... Только можно я, Цира, еще раз перед
смертью с сотником перевидаюсь?
       - Да ну вас, - обиделась Цира. - развели трагедию со слезой.
Будто не понимаете. Вы - избранники! Вы - Энкиду! Вам дана такая
великая миссия - собраться вместе, умереть, чтобы возродиться
великим героем и возродить Вавилон в изначальном блеске! Тут же
не сказано, что вы этого не увидите. Напротив. Еще как увидите!
Да вы же это и создадите! И будете счастливо жить в новом
Вавилоне. В том Вавилоне, каким его задумывали боги! Столица
мира, Возлюбленная Царств!.. Подумать - и то дух замирает...
       - Ладно, - сказал я. - Что уж там... Что я, за родину умереть
не готов, что ли? Показывай лучше, что в ящике.
       - Индикатор, - сказала Цира. И раскрыла ящичек.
       Там лежала согнутая под прямым углом серебряная
проволока, усыпанная крошечными бриллиантами. В комнате даже
светлее стало, так они сверкали и переливались. Проволока была
насажена на маленькую рукоятку, выточенную из светлого ореха.
       Мурзик полез было погладить бриллиантики толстым пальцем,
но Цира не позволила.
       - Засалишь, - сказала она. - Не трогай.
       - Это - индикатор? - удивился я. - А где приборная доска?
       - Это магический прибор, - высокомерно ответила Цира. -
Здесь не нужна приборная доска. Мудрость предков,
поклонявшихся подземной Эрешкигаль, была велика. Они не
нуждались в искусственном интеллекте.
       - В таком случае, как эта штука работает?
       - Очень просто. Она реагирует на биополе. Вот эта рамка
настроена конкретно на биополе великого Энкиду.
       - А как же она... - начал было Мурзик.
       - Ее создала в глубочайшей древности жрица Инанны,
которая была возлюбленной Гильгамеша. Она ненавидела Энкиду и
создала прибор, помогавший ей отслеживать его перемещения.
Рамка реагировала на малейшие остаточные излучения биополя
Энкиду.
       По лицу Мурзика я видел, что он ничего не понял.
       - То есть, - уточнил я, - если Энкиду недавно находился в
помещении, с помощью рамки можно было установить это?
       - Совершенно верно.
       - И насколько чувствительна эта штука?
       - Очень чувствительна, Даян. Вот смотри... Сейчас она
должна будет отреагировать на твое биополе. Ведь твое биополе
содержит в себе частицы биополя Энкиду.
       Цира сомкнула пальцы на рукоятке рамки. Поднесла ко мне.
Я непроизвольно отшатнулся.
       Рамка тихо задрожала в руке у Циры, и неожиданно по
алмазикам пробежали разноцветные искры. Потом раздалось
гудение, и рамка начала вращаться в руке у Циры, сперва
медленно, потом, разгоняясь, все быстрее и быстрее. Я ощутил
знакомое потряхивание, как от слабого электрического заряда.
       - Здорово! - восхитился Мурзик. - А как ты, Цира, это
делаешь?
       - Это не я делаю, - сказала Цира. - Это рамка. Сама.
       - Сама?
       Мурзик откровенно не верил.
       Я решил вмешаться.
       - Это научный прибор, Мурзик. Цира просто держит его в
руке. За изолированную ручку.
       - А, - сказал Мурзик.
       Цира отняла рамку от моего лица и поднесла к Мурзику.
Рамка дернулась, помедлила немного и вдруг завертелась чуть ли
не с удвоенной скоростью.
       - Эге, - сказала Цира, - а в Мурзике-то куда больше от
Энкиду, чем в тебе, Даян.
       Я обиделся, а Мурзик струхнул.
       - Ты так, Цирка, не говори. Получается, что хозяин мой,
значит, менее велик, чем я...
       - Я говорила уже, что в бесконечной череде наших жизней
все мы множество раз перебывали и хозяевами, и рабами, - сказала
Цира. - Чему тут удивляться?
       - Я не удивляюсь, - пробормотал Мурзик, - просто...
нехорошо это как-то... неудобно.
       Он отстранил рамку рукой.
       Цира бережно убрала прибор в футлярчик. Закрыла крышку.
Волшебный свет алмазов погас.
       Цира сложила руки на крышке футляра.
       - Что делать будем, братья Энкиду? - спросила она. -
Спросите себя: тверда ли ваша решимость найти себе подобных и
объединиться... слиться в едином герое?
       Я знал, что мне страшно. Мне было очень страшно. У меня в
животе все стиснулось - так мне было страшно. И в то же время в
груди что-то расширялось и пело: еще бы, я стану, наконец, велик!
Я вернусь в себя великого! Я вернусь... да, я вернусь домой. В
изначальный Вавилон.
       А что придется прекратить бытие ведущего специалиста
фирмы "Энкиду прорицейшн" - ну так и что с того... Все равно это
бытие было пресным, что тут говорить. По сравнению с
ослепительной жизнью Энкиду любое бытие покажется пресным,
как маца.
       Стоп. Как называется наша фирма? "Эн