ольствие. И тогда можно было бы жить, будучи всеми
уважаемыми и безо всякого стыда.
  Другим глазом я видела Тертера Абхао, Подлинного Кондора,
командующего Южной Армией, который вместе со своими войсками на осень и
зиму получил отпуск в ожидании распоряжений относительно грядущей весенней
кампании. Он привел триста своих воинов в Долину Великой Реки На, потому
что знал, что жители здесь сговорчивые, живут в достатке и хорошо примут
его людей; и еще потому, что здесь, в одном из небольших городков, девять
лет назад он оставил любимую девушку - он тогда командовал всего лишь
пятью десятками воинов и это был его первый поход на Юг, - но девушки той
он не забыл. Девять лет - срок долгий, и девушка та, без сомнения, уже
вышла замуж за какого-нибудь местного земледельца и родила целый выводок
малышей, однако, несмотря на это, он непременно хотел зайти в тот городок
и повидать ее.
  Итак, он явился и обнаружил, что у него есть дом, где приветливо
пылает очаг, готов обед, а жена и дочь рады его видеть.
  Вот уж чего он не знал, так не знал!
  И с первой ночи Танца Вина отец стал жить в нашем доме. Жители
Синшана не желали ему зла, поскольку он был мужем Ивушки и все-таки к ней
вернулся, но ни один из Домов Земли его не принял. Хотя у нас в Синшане
жил один такой человек, что был родом даже не из Долины; звали его
Путешественник, и он поселился в доме Синие Стены давно, лет тридцать
назад, когда пришел сюда с северного побережья вместе с торговцами, да так
и остался в Долине, женившись на Дикой Розе из Дома Желтого Кирпича; и его
пускали даже в хейимас Змеевика. Ну а в больших городах, разумеется, таких
людей много. Вот в Тачас Тучас, говорят, вообще все жители пришлые,
откуда-то с севера, в принципе тоже "не имеющие Дома", хоть и явились сюда
неведомо сколько сотен лет назад. Не знаю, почему моего отца не принимали
ни в один Дом, но догадываюсь, что так было решено на советах в хейимас.
Ему приходилось много учиться, учить все то, что знал в Долине любой
ребенок, а он ни за что не желал с этим мириться, он был уверен, что и так
знает все, что ему необходимо. Дверь редко сама открывается навстречу
человеку, который сердито ее захлопнул. А может, он даже и не знал, что
такая дверь существует. Слишком был занят.
  Через советы Домов и Общество Сажальщиков четырех городов Нижней
Долины он отлично разместил три сотни своих людей. Для устройства лагеря и
выпаса лошадей им были переданы Эвкалиптовые Пастбища на северо-восточном
берегу Реки На, ниже Унмалина. Четыре города согласились выделить из своих
запасов и отдать им некоторое количество зерна, картофеля и бобов и
позволили охотиться повсюду от северо-восточного хребта до Соленых Болот,
ловить рыбу в Реке ниже впадения в нее Ручья Кими, а также собирать
раковины на восточном берегу На ближе к ее устью. Это было немало, но, как
говорится у нас в Долине, нет большего удовольствия, чем дарить, так что,
хотя прокормить три сотни человек было нелегко, все относились к этому
спокойно, считая, что воины покинут Долину после Танца Солнца и еще до
Танца Вселенной.
  Мне и в голову никогда не приходило, что и отец мой тоже уйдет с ними
вместе. Он наконец жил с нами, дома, наша семья стала целой, настоящей;
теперь все было так, как и должно быть, все пришло в равновесие, все стало
на свои места; и ни за что не должно было измениться.
  Кроме того, отец разительно отличался ото всех пришельцев, что жили в
лагере. Он говорил на языке кеш, жил в семье и имел здесь родную дочь.
  Когда он впервые взял меня с собой на Эвкалиптовые Пастбища, я не
была уверена, что эти воины действительно люди. Они были одеты совершенно
одинаково и выглядели тоже одинаково, словно стадо каких-то животных, и
они не говорили ни слова на том языке, который знала я. А стоило им
подойти к моему отцу, как они либо шлепали себя рукой по лбу, либо, но не
всегда, даже падали перед ним ниц, словно хотели рассмотреть пальцы у него
на ногах. Я думала, что, может, они сумасшедшие или просто дураки какие-то
и что единственный настоящий человек среди них всех - это мой отец.
  Однако среди жителей Синшана глупым как раз порой казался именно он,
хотя мне ужасно не хотелось в это верить. Он не умел ни читать, ни писать,
ни готовить еду, ни танцевать, а если и знал какие-то песни, то слов в них
не понимал никто; он не работал ни в мастерских, ни на винокурнях, ни в
зернохранилищах и ни разу даже не прошел по полям; и хотя он весьма часто
выражал желание пойти на охоту вместе с другими, лишь самые беспечные из
охотников соглашались на это, потому что он никогда не пел хейю оленю и не
обращался к Смерти с подобающими случаю словами. Сперва охотники
приписывали это его неведению и делали все за него сами, но когда увидели,
что он упорно не желает учиться вести себя должным образом, то совсем
перестали брать его с собой. Лишь однажды он оказал нашему городу
сколько-нибудь заметную услугу - когда потребовался ремонт хейимас
Красного Кирпича. Их спикер был человеком суровым и не любил прибегать к
помощи обитателей других Домов, а поскольку мой отец вообще не имел Дома,
то как бы не было причин не принять его помощь, а помощь он мог оказать
немалую. ибо был очень силен. Но эта работа не принесла ему радости, а
люди, увидев, как он может и умеет работать, стали без конца приставать к
нему с вопросами, почему это он до сих пор делал так мало и плохо.
  Моя мать старалась держать язык за зубами, однако не могла полностью
скрыть своего презрения к мужчине, который не желал ни пасти скот, ни
возделывать землю, ни даже просто рубить дрова. А отец, несмотря на то что
сам открыто презирал и пастухов, и земледельцев, и дровосеков, обнаружил
вдруг, что презрение Ивушки его задевает. Однажды он сказал ей:
  - У твоей матери ревматизм. Ей не следует возиться в этой грязи, под
дождем, копая картошку. Оставь ее дома, пусть прядет в тепле, Я заплачу
какому-нибудь молодому парню, и он мигом выкопает на вашем участке всю
картошку.
  Мать только рассмеялась. Я тоже: это уж просто ни на что не было
похоже!
  - Вы ведь такими деньгами пользуетесь, верно? Я такие здесь видел, -
сказал отец, протягивая на ладони целую горсть самых различных монеток с
обоих побережий.
  - Да, конечно, мы тоже пользуемся деньгами. Но для того чтобы давать
их людям, которые ставят для нас спектакли, танцуют или декламируют стихи,
или готовят для нас большие праздники. И ты это прекрасно знаешь! А ты
хоть раз в жизни сделал что-нибудь такое, чтобы тебе за это заплатили? -
спросила моя мать и снова засмеялась.
  Он не знал, что ответить.
  - Деньги - это особая почесть, это знак того, что ты богат. - Мать
пыталась объяснить ему, но он ничего не понимал, и она в итоге сказала:
  - Ну, довольно о деньгах, поговорим лучше о нашем саде; видишь ли, у
нас слишком маленький участок, чтобы просить кого-то разделить с нами наши
труды. Мне, во всяком случае, было бы стыдно.
  - Тогда я приведу кого-нибудь из своих людей, - пожал плечами отец.
  - Чтобы они работали в нашем саду? - удивилась мать. - Но ведь эти
земли принадлежат Дому Синей Глины!
  Отец выругался. Нехороших слов он почему-то набрался в первую очередь
и ругался отменно.
  - Синяя глина, красная глина - какая разница! - заорал он. - Любой
дурак сумеет копаться в черной грязи!
  Мать некоторое время молча пряла, а потом проговорила:
  - Нет, так разговаривать невозможно! - Она снова засмеялась. - Если
копаться в земле может каждый дурак, то почему этого не можешь ты, мой
дорогой?
  - Я не тьон, - сухо сказал отец.
  - А что это такое?
  - Человек, который копается в земле.
  - Земледелец?
  - Я не земледелец, Ивушка. Я командующий войском, тремя сотнями
людей, я... Существуют такие вещи, которые мужчина может делать, и такие,
каких он делать не может. Ты, конечно же, понимаешь это!
  - Конечно, - сказала мать, глядя на него с восхищением. Так что никто
из них друг друга так и не понял, но все-таки ни злобы, ни обид не
последовало: их любовь и удивительная схожесть характеров не давали злу
укорениться меж ними и все время гнали его прочь, точно мельничные колеса
воду.
  Когда воины строили мост через Великую Реку, отец брал меня с собой
на Эвкалиптовые Пастбища каждый день. Его бурый мерин был примерно в два с
половиной раза выше любой самой крупной лошади в Долине. Сидя верхом на
этом коне, да еще в седле с высокой лукой, да еще перед таким великаном в
шлеме кондора, я чувствовала себя не просто девочкой, а совсем иным
существом, редким и куда более замечательным, чем обычные люди. Я
внимательно слушала и смотрела, как отец разговаривает со своими воинами:
каждое его слово воспринималось как приказ, которому следовало
беспрекословно подчиняться. Здесь никто никогда ни о чем не спорил. Отец
просто отдавал приказ, и тот, кому он его отдавал, шлепал себя ладонью по
глазам и по лбу и бросался исполнять, что бы ему ни велели. Мне было
приятно видеть это. Я все еще побаивалась людей Кондора. Все они были
мужчины, все очень высокие, в странных одеяниях, пахнувших тоже
непривычно, все были вооружены и ни один не говорил на моем родном языке;
когда они мне улыбались или заговаривали со мной, я вся съеживалась от
страха и смотрела в землю, но не отвечала.
  Однажды, еще в самом начале работ по строительству моста, отец научил
меня одному слову из своего языка, пайз, что означало "давай": когда он
подавал знак, я должна была крикнуть "Пайз!" изо всех сил, и воины роняли
копер на очередную сваю. Я слышала свой тонкий пронзительный голос и
видела, как десять сильных мужчин снова и снова подчиняются моему
приказанию. Так что сперва я испытывала только невообразимый восторг от
того, что повелеваю силой, во много раз превосходящей мою собственную.
Согласитесь, это приятно не только при работе с копром, но и при решении
совсем иных вопросов. И вот, будучи, так сказать, копром, а не забиваемой
в землю сваей, я считала, что это восхитительно.
  Однако по поводу строительства моста возникли серьезные разногласия с
жителями Долины. С тех пор как воины Кондора разбили лагерь на
Эвкалиптовых Пастбищах, в Синшан стали постоянно приходить люди из Верхней
Долины; они прогуливались мимо лагеря или просто стояли неподалеку на
холмах, над виноградниками Унмалина - не охотились, а просто слонялись
поблизости. Все они были членами Общества Воителей. Люди в Синшане
говорили о них неохотно, однако с затаенным восхищением - например,
некоторые восхищались тем, что Воители каждый день курят табак и у каждого
из них есть собственное ружье. Мой троюродный брат Хмель, который недавно
вступил в Общество Благородного Лавра, больше уже не позволял Пеликану и
мне быть дикими собаками, когда мы играли; мы должны были быть людьми
Кондора, а он - Воителем. Но я сказала, что Пеликан не может быть
Кондором, потому что она не Кондор, а Пеликан, а я - могу, хотя я только
отчасти Кондор. Моя сестра на это сказала, что она и так не желает быть
никаким Кондором, что это глупая игра, и отправилась домой. А мы с Хмелем
целый день охотились друг за другом в холмах с палками, заменявшими нам
ружья, и с воплями: "Пух! Ты убит!" Как раз в такую игру, видимо, и хотели
поиграть те взрослые люди, что бродили и стояли без дела вокруг
Эвкалиптовых Пастбищ. Хмель и я прямо с ума по этой игре сходили и играли
в нее целыми днями, вовлекая и других детей, пока моя бабушка не заметила,
чем мы занимаемся. Она очень рассердилась. О самой игре, правда, она
ничего не сказала, но заставила меня колоть и чистить грецкие орехи и
миндаль, пока у меня уже руки не начали отваливаться. Она мне сказала, что
если я еще хоть раз пропущу занятия в хейимас до наступления каникул, то
уж точно вырасту суеверной, злой, тупоумной, вредной и трусливой
девчонкой; впрочем, прибавила она, если мне действительно хочется стать
такой, то это дело мое. Я понимала, что наша игра ей ужасно не нравится,
так что играть в нее, конечно, перестала; мне и в голову не приходило, как
ей не хочется, чтобы я ходила на Эвкалиптовые Пастбища с отцом и
любовалась, как люди Кондора строят мост.
  В следующий раз когда я отправилась с ним туда, его солдаты не
работали: какие-то Воители из Чумо и Кас-тохи разбили лагерь прямо между
сваями будущего моста на берегу Реки. Некоторые из людей Кондора очень
сердились, сразу было видно: они просили моего отца разрешить им силой
выгнать жителей Долины с этого места. Но он не разрешил и пошел
разговаривать с этими Воителями. Я было двинулась следом, но он меня
отослал и велел присмотреть за его конем, так что понятия не имею, что они
там ему сказали, но вид у него, когда он вернулся, был прямо-таки
свирепый, и он еще довольно долго говорил о чем-то со своими офицерами.
  В ту же ночь Воители сняли лагерь, работа на мосту пошла своим
чередом и продолжалась вполне мирно еще дня два, так что отец снова
согласился взять меня с собой на Пастбища. Но когда мы туда приехали, нас
уже поджидали представители городов Долины. Они собрались под крайними
эвкалиптами в двойном ряду этих деревьев, окружавших пастбище. Несколько
человек подошли к нам и начали переговоры с моим отцом. Они сказали, что
сожалеют, если несколько невоспитанных юношей вели себя здесь грубо или
даже нарывались на ссору; они надеются, что впредь такого не повторится;
однако, сказали они, поразмыслив хорошенько, большая часть жителей Долины
пришла к выводу, что решение строить мост над Рекой было ошибкой, ибо его
приняли, не посоветовавшись ни с самой Рекой, ни с людьми, что живут на ее
берегах.
  Отец ответил, что людям Кондора нужен этот мост, чтобы перевозить
свои припасы через Реку.
  - Есть ведь и другие мосты - в Мадидину и Унмалине, например; есть и
паромы - близ Голубой Скалы и Круглого Дуба, - сказал кто-то из жителей
Долины.
  - Они не выдержат тяжести наших грузов.
  - В Телине и Кастохе есть каменные мосты.
  - Слишком большой крюк придется делать.
  - Твои люди могут переправить свой груз через Реку на паромах, -
сказал Солнечный Ткач из Кастохи.
  - Солдаты не должны носить грузы на собственных спинах, - сказал мой
отец.
  Солнечный Ткач некоторое время обдумывал его слова, потом сказал:
  - Ну что ж, если они захотят есть, то, может быть, научатся хотя бы
пищу для себя приносить на спине.
  - Мои солдаты здесь отдыхают. А для доставки пищи существуют повозки.
Если наши повозки не смогут переправиться через Реку, ваши люди должны
будут снабжать нас едой.
  - Обойдетесь! - сказал какой-то незнакомец из Тачас Тучас.
  Солнечный Ткач и остальные уставились на него. Воцарилось молчание.
  - Мы строили мосты во многих местах. Люди Кондора - не только храбрые
воины, но и великие инженеры. Дороги и мосты вокруг Столицы Кондора - чудо
нашего века.
  - Если бы в этом месте требовался мост, он бы уже непременно был
здесь построен, - сказала Белый Персик из Унмалина. Отцу явно было
неприятно, что женщина в присутствии его солдат заговорила с ним первой, и
он промолчал. Снова повисла напряженная тишина.
  - По нашему общему мнению, - вежливо сказал Солнечный Ткач, - этот
мост здесь никак не на месте.
  - Но вас связывает с Югом лишь ваша жалкая рельсовая дорога с шестью
деревянными вагончиками! - сказал мой отец. - А мост откроет вам путь
прямо к... - Он не договорил.
  Солнечный Ткач кивнул.
  Отец мой крепко подумал и сказал:
  - Послушайте. Моя армия здесь вовсе не для того, чтобы как-либо
вредить жителям Долины. Мы с вами воевать не собираемся. - При этом он
раза два растерянно оглянулся на меня, потому что все свои силы тратил на
то, чтобы подыскать нужные слова. - Но вы должны понять, что народ Кондора
правит всем Севером и что теперь вы живете под сенью Его крыла. Повторяю:
я не вестник войны. Я пришел лишь для того, чтобы расширить и улучшить
ваши дороги и построить всего один мост, хороший, широкий мост, а не
такой, по которому с трудом может пройти какая-нибудь здешняя толстуха!
Видите, я строю его вдали от ваших городов, где он мешать вам не будет. Но
и вы не должны стоять у нас на пути. Вы должны идти с нами вместе, рука об
руку.
  - Мы ведь люди оседлые, а не какие-то перекати-поле, - сказал
Землекоп из Телины, спикер тамошней хейимас Синей Глины, человек всеми
уважаемый, спокойный, один из лучших в Долине ораторов. - Человеку не
нужны ни широкие дороги, ни мосты, чтобы перейти из одной комнаты своего
родного дома в другую, верно ведь? А эта Долина и есть наш дом, здесь мы
живем, здесь мы рады принять гостей, чей дом находится вдали от нашего,
если они по пути заглядывают к нам.
  Отец некоторое время переваривал его ответ, потом громко и отчетливо
провозгласил:
  - Я от всей души желаю быть вашим гостем. Вы знаете, что здесь и мой
дом! Но я служу Великому Кондору. Я получил от него приказ. Так что это
решение не мое и не ваше, не нам его и менять. Вы должны понять меня.
  Тот нахальный тип из Тачас Тучас только покрутил головой, потом
ухмыльнулся и отошел в сторону, показывая, что считает бессмысленным
продолжать подобный разговор. И еще двое-трое последовали его примеру; но
тут вперед выступила Обсидиан из Унмалина. Она тогда была единственным
человеком во всех девяти городах Долины, которого назвали именем
собственного Дома. Обсидиан лучше всех исполняла Танец Луны и Танец Крови;
она была не замужем, занималась любовью с женщинами; считалось, что она
наделена большой властью. Она сказала:
  - Послушай меня, детка. По-моему, ты не ведаешь, что творишь. Но я
думаю, ты еще сумел бы научиться кое-что понимать, если бы сперва выучился
читать.
  Этого, да еще в присутствии своих солдат, мой отец вынести не смог. И
хотя они по большей части не поняли, что говорила Обсидиан, но насмешку в
ее голосе уловили, как и ее повелительный тон. И отец не сдержался:
  - Помолчи-ка, женщина! - рявкнул он и, глядя мимо нее на Солнечного
Ткача, прибавил:
  - На этот раз я велю пока что прекратить работы на мосту, поскольку
не хочу никаких раздоров. Мы сделаем только деревянный настил, чтобы
переправить повозки, и снимем его, когда будем уходить отсюда. Но мы
вернемся! И возможно, куда большая армия, по крайней мере тысяча человек,
пройдет тогда через Долину. И дороги здесь будут расширены, а мосты
построены. Не будите же гнев Кондора! Позвольте его народу... позвольте
Кондору свободно летать над Долиной, подобно тому как вода протекает меж
лопастями мельницы.
  Отец даже головы в мою сторону не повернул. Всего за несколько
месяцев он уже почти постиг образ Воды. Ах, если б только он родился
здесь, в Долине, если б он остался здесь и жил с нами! Но, как говорится,
он был что вода под мостом: не удержишь.
  Обсидиан в гневе пошла прочь, и все жители Унмалина последовали за
ней, осталась только Белый Персик, которая, набравшись мужества, вышла
вперед и заговорила снова:
  - Но в таком случае, по-моему, жители наших городов должны помочь
этим людям перевезти еду, которую мы им даем; странно ставить какие-то
условия, если даришь что-то.
  - Это верно, - поддержал ее Землекоп; к нему присоединились еще
несколько человек из Мадидину и один из Тачас Тучас. И Землекоп прибавил с
улыбкой из "Песни Воды":
  - Мосты падают, а Река бежит... - и протянул моему отцу свои руки
ладонями вверх, снова улыбнулся и отступил назад. Те, кто стоял с ним
рядом, сделали то же самое.
  - Вот и хорошо, - сказал отец. Быстро повернулся и пошел прочь.
  Я стояла, не зная, в какую же сторону пойти мне самой: то ли с отцом,
то ли с жителями Синшана. Я отлично понимала, что, хоть приличия были
соблюдены, обе стороны едва сдерживали гнев и ни о чем, в общем-то, так и
не договорились. Слабого ведет за собой слабость, а я была всего лишь
ребенком; и я последовала за своим отцом; но при этом зажмурилась - так
мне казалось, что меня никто не видит.
  Строительство стали сворачивать на скорую руку. Солдаты быстро делали
деревянный настил, способный выдержать их повозки, а жители Долины
доставляли припасы - по несколько мешков или корзин сразу - и складывали
их в сарае для