ила то перо кондора, что попало ко мне когда-то, в
своей корзиночке с крышкой среди прочих "драгоценностей"; к счастью, я
никому не успела его здесь показать, ибо здешним женщинам не разрешается
касаться перьев кондора и даже смотреть на кондора, парящего в небе. Им
полагается прикрывать глаза и причитать, когда над ними пролетает Великий.
  Легко отнести подобные обычаи к варварским, но кто на это осмелится?
Прожив долгие годы как бы в Столице Человека, я не использую в своей
истории слов "цивилизованный" и "варварский"; я просто не знаю, что они
означают. Я могу писать только о том, что видела и знала сама, о том, что
сама совершила, и пусть более мудрые люди найдут этому более точное
определение.

  Дайяо построили Южный Город примерно за сорок лет до того дня, как я
там появилась. Они пришли в эти места из своей столицы и стали воевать с
каким-то местным народом, который жил в маленьких городках и в деревнях у
подножия гор к югу от Темной Реки, и одержали в этой войне победу.
Неправда, что они поедают тела убитых врагов; это суеверие, возникшее из
некоего символа. Однако они убивали и сжигали мужчин и детей, а женщин
забирали в плен, чтобы мужчины Дайяо могли с ними развлечься. Этих женщин
они запирали в загоны для скота вместе с животными. Некоторым из
несчастных спустя некоторое время удавалось освободиться и жить как им
хочется; однако их собственная прошлая жизнь была уничтожена и больше не
было места, куда они могли бы пойти, и женщины эти становились женщинами
Дайяо. Я беседовала с некоторыми из них, и они порой рассказывали мне о
том, кем были, прежде чем превратились в женщин Дайяо, однако, по большей
части, говорить об этом они не любили.
  Времена, когда Дайяо строили Южный Город, были весьма бурными, ибо
тогда они воевали буквально со всеми на свете. Они говорили: "Великий
Кондор правит от Оморнского до Западного Моря, от Северной Горы - до
Побережья Амаранта!" Они убили множество людей и причинили немало
страданий жителям Страны Вулканов, разрушив их поселения, и заразили
другие народы своей болезнью - страстью к завоеваниям. Впрочем, когда я
появилась в Южном Городе, они уже умирали. Пожирали сами себя.
  Теперь я это понимаю; но тогда не понимала. Я видела башни Южного
Города, стены домов из черного базальта, широкие улицы, проложенные под
прямыми углами друг к другу, великолепие и боевой порядок повсюду. Я
видела замечательный мост над Темной Рекой и дорогу, прямую, точно
солнечный луч, ведущую на север, в Столицу. Я видела разные машины и
механизмы, приспособленные как для мирных дел, так и для войны, которыми
они умело пользовались; все механизмы были очень хорошо отлажены и красивы
внешне - удивительные творения. И все, что я видела, было поистине
потрясающим - прямое, прочное, мощное, и я смотрела вокруг со страхом и
восхищением.
  У моего отца были родственники в Южном Городе, и мы поехали к тому
дому, однако он оказался пуст.
  Дайяо строят три вида домов. Деревенские дома очень похожи на наши;
тьоны и онтик в городах живут в огромных, длинных домах, в каждом по многу
семей, как в хлевах или стойлах; а Истинным Кондорам принадлежат родовые
особняки, вкопанные глубоко в землю, над которой возвышаются лишь
невысокие каменные стены без окон и островерхие деревянные крыши. Внешне
дома немного напоминают наши хейимас, однако внутри устроены совершенно
иначе. Такой дом делится на столько отдельных помещений, сколько нужно его
обитателям, с помощью подвижных деревянных перегородок и занавесей,
которые можно прикрепить к специальным столбам и колоннам высотой футов в
пять-шесть, поддерживающим крышу. Полы сплошь покрыты коврами, а стены -
занавесями, которые часто собирают в пучок и прикрепляют к шесту,
установленному в центре комнаты, так что образуется нечто вроде шатра или
палатки. Дом Дайяо напоминает одновременно и зимнее жилище-землянку, и
летний шатер воинственных кочевников из Травянистых Равнин; точно так же,
как деревянные дома в Тачас Тучас напоминают поселения вдоль лесных рек
близ северного побережья. Дом обогревается и освещается электричеством,
электричество они получают с помощью мельниц и солнечных батарей; и когда
такой дом обставлен красивой мебелью, украшен коврами и ярко освещен, он
выглядит теплым и уютным, он словно обволакивает тебя своим теплом. Однако
дом родственников моего отца в Южном Городе, куда мы приехали той ночью,
оказался темным и сырым, там пахло землей и мочой. Отец долго стоял в
дверном проеме и огорченно повторял, как ребенок: "Они давно уже здесь не
живут!"
И мы вынуждены были отправиться в другой дом, чтобы поесть и
переночевать. Отец оставил меня с тамошними женщинами, а сам вышел, чтобы
поговорить с мужчинами. Женщины улыбались мне и пытались задавать вопросы,
но все они были очень стеснительными, а я чересчур устала и тоже
смущалась. Я никак не могла понять, почему они ведут себя так, словно меня
боятся. Среди них я чувствовала себя тем ребенком, который впервые попал в
богатый дом в Телине и боится всего на свете. Повсюду я видела металл,
похоже, медная проволока была для них столь же привычна, как для нас
нитки. И еще они отлично готовили; хоть пища и была мне незнакомой,
однако, по большей части, она мне нравилась, и я ела с отменным аппетитом,
особенно после вяленой говядины и краденых барашков, которыми в пути
кормили нас солдаты. Но их благополучие не изливалось, подобно реке; и
отдавали они без удовольствия, без радости. Некоторые каждый раз,
обращаясь ко мне, ударяли себя рукой по лбу, а другие вовсе не желали со
мной разговаривать. Позже я обнаружила, что эти последние и были Женщинами
Кондора, а те, что улыбались и ударяли себя по лбу, были онтик.
  Я не слишком отчетливо помню те дни, что мы провели в Южном Городе.
Отец мой был чем-то обеспокоен и рассержен, и я видела его только раз в
день, успевая с ним лишь поздороваться. Все остальное время я проводила с
женщинами. Я тогда еще не знала, что женщины Дайяо всегда держатся вместе
и почти не выходят наружу. Услышав какие-то разговоры о войне и увидев,
что город полон вооруженных солдат, я подумала, что, должно быть, за
стенами дома уже идет война и эти женщины прячутся здесь и не выходят
наружу, чтобы их не украли враги, ведь сами Дайяо чужих женщин крадут. Я
все это себе представила довольно четко, а потом выяснила, что никакой
войны даже поблизости от Южного Города нет и в помине. Я чувствовала себя
полной дурой, но на самом-то деле оказалась права: женщины Дайяо всю свою
жизнь жили как в осажденном городе. Я тогда подумала только, что раз так,
то все они, должно быть, сумасшедшие. Мне все время приходилось проводить
с ними, в закрытых теплых комнатах, где ярко горели электрические
светильники; я пыталась учиться их языку и еще училась шить. С шитьем у
меня ничего не получалось, и я чуть сама с ума не сошла, занимаясь этим по
многу часов подряд, хотя мне больше всего хотелось выйти на свежий воздух,
увидеть солнечный свет, побыть с отцом или хотя бы просто в одиночестве.
Но в одиночестве я не оставалась никогда.
  Наконец мы покинули этот дом и этот город и двинулись на север. Я
очень скучала по своей кобылке, живя в ловушке с вечно запертыми дверями,
и каждый день мечтала снова на ней покататься, почувствовать ее запах на
своих руках и одежде; и когда женщины велели мне сесть вместе с ними в
крытую повозку, я отказалась. Тогда заговорила одна из старших Женщин
Кондора и сурово приказала мне немедленно сесть в повозку. Я возразила:
  - Разве я так уж немощна, или при смерти, или я младенец беспомощный?
  Но, видимо, у них именно здоровые и сильные люди ездят в повозках на
колесах, так что она моей шутки не поняла. И страшно разозлилась; впрочем,
я тоже.' Когда к нам подошел мой отец, я принялась объяснять ему, что хочу
ехать верхом на своей гнедой кобылке. Он сказал только:
  - Садись в повозку! - и сразу уехал. Он смотрел на меня, как на
женщину среди прочих таких же женщин, как на глупую кудахчущую наседку
среди выводка цыплят! Он променял свою душу на власть! Я некоторое время
еще постояла, стараясь как-то обдумать его неожиданный поступок, а
остальные куры и впрямь все продолжали квохтать и суетиться вокруг меня, а
потом все-таки села в повозку. Весь тот день, тащась в повозке, я думала;
думала больше, чем за всю свою предыдущую жизнь; думала о том, как мне
здесь остаться человеком.
  Мы ехали не прямо на север, а свернули на широкую и гладкую дорогу,
ведущую примерно на северо-запад. Женщины, сидевшие со мной в повозке,
сказали, что мы едем на встречу с марастсо, с армией, и дальше двинемся с
нею вместе, и действительно через день мы встретились. Все военные отряды,
которые до этого либо объезжали местные городки и отнимали там у людей
продовольствие - "собирали дань", как у них это называлось, - либо стояли
лагерями по берегам Темной Реки и оттуда выезжали в Страну Вулканов и
отдавали различные приказы ее жителям - это у них называлось "поддерживать
порядок в оккупированных районах", - теперь собрались в селении под
названием Рембоньон, куда отправились и мы. Армией командовало несколько
военачальников, или генералов, одним из которых был мой отец.
  Эти отряды вели с собой огромное количество различных животных, а
также с ними шли тьоны, которые сами привели скот и других онтик. Именно в
этих лагерях я впервые встретилась с похищенными женщинами, которых
мужчины Дайяо некогда выкрали из родного дома и теперь насиловали сколько
и когда угодно. Некоторые из женщин, как я уже говорила, по собственной
воле шли вместе с солдатами, и кое-кто из солдат мог даже отстать от
войска и осесть на земле с какой-нибудь женщиной и их общими детьми; и вот
я как-то раз что-то такое сказала об этих женах-онтик, и женщины из
благородного семейства Цайя Беле, с которыми я путешествовала, очень
смеялись над моим невежеством и объясняли мне, что Истинные Кондоры
никогда не женятся на онтик, а только на Женщинах Кондора, дочерях других
Истинных Кондоров. Все они были из таких семейств и очень этим гордились,
как и тем, что просветили меня. Но я повела себя глупо. Я заявила:
  - Но как же так? Ведь мой отец, Кондор Тертер Абхао, женат на моей
матери, которая осталась там, в Долине!
  - У нас это браком не считается, - мягко сказала одна из женщин. А
когда я стала спорить, старая Цайя Майя Беле оборвала меня:
  - Не спорь! Не существует браков между людьми и животными, девочка!
Веди себя тихо и знай свое место. Мы до сих пор обращались с тобой как с
дочерью Кондора, а не с дикаркой. Ну и веди себя подобающим образом.
  Это была уже угроза. Пришлось обратить на это внимание.
  Если бы не разговоры о взглядах Дайяо, которые мне так не нравились,
я просто наслаждалась бы медлительным путешествием в Рембоньон. Меня не
заставляли все время оставаться в повозке, хотя я должна была идти рядом с
нею и не отходить далеко. По ночам солдаты натягивали огромные палатки,
целый город таких палаток вырастал в считанные минуты. Внутри палаток было
светло и тепло, женщины сидели кружком на толстых красных ковриках,
стряпали, болтали и смеялись, да попивали чай из ягод дикой вишни или
медовое бренди; снаружи в холодных сумерках перекликались мужчины, ржали
привязанные лошади, а из более отдаленных углов слышалось блеяние и
мычание скота - там тьоны разожгли на ночь свои костры. Когда становилось
совсем темно, люди у костров затягивали длинные, полные тоски и отчаяния
песни, в которых, казалось, оживала сама пустыня.
  Возможно, Дайяо просто должны были существовать в вечном движении;
возможно, чтобы остаться здоровым, народ этот должен был кочевать, как то
было прежде, когда они жили на своих землях, к северу от Оморнского Моря,
до того как расселились на Травянистых Равнинах. Больше ста лет назад они
единодушно подчинились одному из своих Великих Кондоров, у которого, по их
словам, было "видение" и который заявил, что Единственный велел им
построить город и жить в нем. Когда они сделали это, то заперли свою
энергию в круге и постепенно начали утрачивать душу.
  После Рембоньона огромная процессия из животных, людей и повозок
потянулась через высокие, пустынные холмы на северо-восток от Кулкун
Эраиан. Вулканы курились вокруг нас. Стало холодно, ветер, дувший нам
навстречу, принес черные тучи, стремительно мчавшиеся по небу. Пошел снег,
и под падающими белыми хлопьями снега мы пересекли залитую черной
растрескавшейся лавой равнину перед самой Столицей Кондора. Я еще никогда
прежде не ходила по земле, усыпанной снегом.
  Столица, Саи, была обнесена стенами с огромными красивыми воротами,
охраняемыми стражей; за городскую стену были вынесены различные амбары,
конюшни, хлевы, некоторые торговые лавки и длинные жилые бараки, а за
воротами, внутри, улицы были прямыми и широкими, как те, что я видела в
Южном Городе, только еще шире и длиннее. Та улица, что вела от ворот прямо
в центр города, упиралась в громадное здание, где окна так и громоздились
одно над другим. И все служебные постройки, и жилые дома были здесь выше,
прочнее и красивее, чем в Южном Городе. К Дому Тертеров в Саи примыкал
собственный огромный сад, обнесенный стеной из полированного черного
камня; крыша дома была из резного кедра, как и балконы и галереи;
количество комнат в нем казалось бесконечным; комнаты, большие и
маленькие, отгороженные ширмами уголки, укромные уютные альковы и
бесчисленные повороты коридоров - все было без окон и тем не менее залито
светом; в доме было тепло, как в шелковистом гнезде древесной крысы, что
находится в самой сердцевине ее многоходовой высокой норы. В глубине дома
располагались комнаты, предназначенные для женщин (женская половина). Туда
отец сразу же меня и отвел. Когда он повернулся, чтобы уйти, я схватила
его за руку и сказала:
  - Я не желаю здесь оставаться. Пожалуйста! Он ничуть не рассердился и
пояснил:
  - Ты теперь живешь здесь, Айяту. Это твой дом.
  - Ты мой отец, - возразила я, - но это не мой дом.
  - Это дом моего отца, - сказал он, - а потому он и мой, и твой тоже.
Когда ты отдохнешь, я отведу тебя к деду. Ты должна постараться и
выглядеть очень хорошо. Не вздумай плакать и попробуй все-таки отдохнуть
как следует. Прими ванну, полежи, переоденься, познакомься с другими
девушками. Они о тебе позаботятся. А я приду за тобой утром.
  И он пошел прочь, а люди расступались перед ним и шлепали себя руками
по лбу. Я так и осталась стоять, вся в слезах, среди толпы женщин.
  Женщины этого дома, дочери Кондора и онтик, были столь же различны,
как овцы и козы. Ни одна из дочерей Кондора со мной не заговорила в ту,
первую ночь. Они предоставили меня заботам онтик. Я была этому даже рада,
поскольку онтик вроде бы были немного похожи на женщин из Долины, только
здешние онтик еще больше боялись меня, чем даже в Южном Городе. Я слышала,
что сами они говорят обо мне, но, когда я заговорила с ними на их языке,
они молча уставились на меня и не отвечали, пока я не почувствовала себя
говорящим скворцом. Они ни за что не хотели оставить меня одну, но и
подойти ко мне ближе тоже ни за что не хотели. Наконец вошла какая-то
девушка, с виду примерно моих лет или чуть младше, которая быстро и смело
заговорила со мной. Она вполне понимала то, что пыталась сказать я. Звали
ее Эзирью. Она сперва отвела меня в ванную комнату, потому что после
долгого путешествия и всех мытарств я была ужасно грязная, а потом выбрала
для меня маленькую комнатку, где приготовила постель и после легла сама в
той же комнате. Иногда она говорила чересчур быстро, и я не успевала
разобрать слов, однако поняла все же, что она хочет подружиться со мной и
будет мне верной подругой; с ней было так просто и так легко - в точности
как с моей гнедой кобылкой.
  После того как Эзирью расчесала мне волосы, я предложила:
  - А теперь давай я расчешу твои.
  Она засмеялась и сказала:
  - Нет, нет, нет, дочь Кондора!
  Без Эзирью я бы никогда не смогла жить в Доме Тертеров. Я делала то,
что она мне советовала, и не делала того, против чего она меня
предостерегала, и все получалось так как надо. Она была моей рабыней,
которой я повиновалась!
  Было уже позднее утро, когда за мной пришел отец в восхитительных
одеждах из шерсти с черно-красным орнаментом. Я подошла к нему, и он меня
обнял, но тут же прокричал куда-то мимо моего уха:
  - Почему Тертер Айяту Белела не подали соответствующих одежд?
  Сразу началась бесконечная суета, беготня, и онтик, и дочери Кондора,
униженно шлепая себя по лбу, мигом одели меня во что-то вроде легкой
пышной юбки и лифа и накинули на голову прозрачный шарф. Эзирью уже с утра
причесала меня, уложив мне волосы по моде Дайяо, так что в этом отношении
все было в порядке. Отец что-то еще сказал женщинам, отчего те съежились и
стали прятать глаза, а потом взял меня за руку и мы поспешили куда-то по
анфиладе комнат и бесконечных коридоров. Шарф тут же слетел у меня с
головы, и отец вернулся, подобрал его и сам надел мне его так, чтобы он
прикрывал лицо. Сквозь него было видно достаточно хорошо, но, видимо из
упрямства, я не желала в него кутаться и тут же сняла.
  - Надень! - негромко, но твердо сказал отец. Он не приказывал мне, и
в голосе его не звенел металл, однако отчетливо слышался какой-то нервный
гнев: он волновался. - И больше не снимай! Прикрой лицо! Когда предстанешь
перед моим отцом, поздоровайся с ним вот так, - он показал, как я должна
шлепнуть себя по лбу, и заставил повторить этот жест.
  Я все сделала, как он сказал. Меня мучил этот его страх.
  Тертер Гебе был старый, но еще красивый и очень худой человек;
держался он с огромным достоинством. В его присутствии мне было легко
стать почтительной и оказать ему все необходимые почести и знаки уважения;
он был похож на управляющего церемонией во время большой ваквы у нас в
Долине, который сознает и собственное могущество, и значительность самого
действа. Однако управляющий церемонией отдает свою силу другим,
отказывается от своего могущества после окончания обряда, а Тертер Гебе
всегда сохранял свою силу и свое могущество для себя самого - в течение
шестидесяти лет. И все, что давали ему другие, он тоже сохранял для себя;
и он считал, как и те, что давали, что все это по праву принадлежит именно
ему. Я в это не очень-то верила, но, поскольку и могущество, и достоинство
действительно в нем были, я его искренне почитала. И в тот день как
истинная дочь Кондора выказала ему почтение, шлепнув себя рукой по лбу. И
не убирала прозрачного шарфа с лица, пока он сам не поднял его и не стал
пристально вглядываться в мои черты. Это оказалось нестерпимо тяжело -
когда тебя вот так, совершенно беззастенчиво рассматривают. И вдруг он
сказал:
  - Этьехаразра пупутьела! - что означало "Добро пожаловать, внучка!"
Я ответила на его языке:
  - Благодарю тебя, дедушка.
  Он остро глянул на меня: взгляд его пронизывал насквозь. За все то
время он ни разу не улыбнулся. Потом сказал что-то моему отцу, и я на слух
запомнила звучание слов, чтобы потом спросить у Эзирью, что они означали.
А означали они вот что: "Лучше поскорей выдай эту девушку замуж!"
Отец рассмеялся. Теперь он казался спокойным и счастливым. Мужчины
некоторое время поговорили друг с другом. Я стояла там как привидение или
как статуя, молча и неподвижно. Я старалась смотреть в пол, как это делают
женщины онтик в присутствии Кондоров, но мне хотелось видеть своего деда.
Каждый раз когда я украдкой бросала на него взгляд, он его перехватывал. В
конце концов, осторожно и медленно, я снова окутала лицо вуалью. Сквозь
нее я могла смотреть на него сколько угодно, а ему не было видно, смотрю я
на него или нет. Научиться быть рабыней очень легко. Уловки рабства похожи
на блох, что прыгают с тушки мертвого бурундука на твою кожу, - оглянуться
не успеешь, как уже болен чумой.
  Поскольку Тертер Гебе признал во мне внучку, дочери Кондора в его
доме отныне обязаны были общаться со мною как со своей ровней, а не как с
животным или дикаркой. Некоторые были вполне готовы к этому