лины, среди людей Ошо, и совсем
не представляет, как ей попасть домой. Или же-и вот это-то беспокоит меня
больше всего - с ней случилось какое-то несчастье, может, сломала руку или
ногу и никто не слышит ее криков о помощи, и она будет лежать в ущелье,
пока не приползет гремучая змея. У меня просто все мысли путаются, когда я
об этих гремучих змеях думаю.
  Камедан умолк. Дьюи тоже некоторое время молчала. Потом сказала:
  - Так, может, стоит подняться на Ключ-Гору и громко позвать ее? Или,
может быть, у вас есть собака, которая хорошо знает Уэтт и сумеет ее
отыскать по следу?
  - Ее мать, сестра и все остальные родственники говорят, что это было
бы глупо; все они считают, что Уэтт пошла в нижнюю часть Долины, к устью
Великой Реки На, или наверх к Источникам. Фефинум уверена, что Уэтт
отправилась вниз по течению. Она часто делала это и раньше. Возможно,
сейчас она уже возвращается домой. Я понимаю, это глупо с моей стороны -
так беспокоиться. Но мальчик все просыпается по ночам, все плачет и зовет
ее.
  Дьюи не ответила. Некоторое время спустя она принялась еле слышно
напевать благословляющую песню Дома Змеевика:

  Aде трава растет, иди смело, ступай легко.
  Где трава растет, иди смело.

  Eамедан знал эту песню. Он не стал петь вместе с Дьюи, но просто
слушал. Она пела очень-очень тихо, и голос ее звучал все слабее, пока
песня не превратилась в почти неслышное дыхание. После этого они больше не
разговаривали, и Камедан уснул.
  Утром мальчик проснулся рано и некоторое время изумленно озирался
вокруг. Знакомым здесь был только отец, спавший рядом с лежанкой. Анютины
Глазки никогда еще не спал на большой лежанке с ножками, и ему было
чуточку страшновато: казалось, что можно выпасть из такой высокой постели,
но и этот страх был ему почему-то приятен. Некоторое время он лежал тихо,
а потом слез с лежанки, перешагнул через ноги отца и направился к двери,
чтобы выглянуть наружу. На пороге, свернувшись в клубок, спала незнакомая
женщина, так что он пошел в другую сторону, во внутреннюю комнату. Там он
увидел множество прекрасных стеклянных кувшинов, разноцветных бутылочек и
коробочек различной формы, множество керамических сосудов и плошек, и еще
несколько машинок с ручками, которые можно было повернуть. Он повернул все
ручки, до каких смог дотянуться, а потом снял с полки сперва один
кувшинчик из цветного стекла, потом второй, пока вокруг него на полу не
оказалось более чем достаточно разноцветной посуды. Тогда он начал
расставлять их по росту. В некоторых что-то было, и оно гремело, если
кувшин потрясти. Он потряс все кувшины по очереди. Потом открыл один,
чтобы посмотреть, что там внутри, и увидел серый грубого помола порошок,
который он принял за песок. В другом был тоже песок, только гораздо более
мелкий и белый. В синем стеклянном кувшинчике была какая-то черная вода. В
красном - коричневый мед; мед прилип к его пальцам, и он облизал их. Мед
на вкус был почему-то горьковатый, точно сырые желуди, но мальчик был
голоден и продолжал облизывать пальцы. Он как раз открывал следующий
сосуд, когда заметил, что та женщина стоит в дверях и смотрит на него.
Тогда он сразу прекратил свои исследования и застыл, окруженный
разноцветными кувшинами и бутылочками. Черная вода, что была в одном из
них, вытекла на пол и впиталась, потому что пол был земляной. Увидев это,
он почувствовал, что ему нестерпимо хочется писать, но не решился даже
сдвинуться с места.
  - Так-так-так, - сказала Дьюи. - Значит, ты, Анютины Глазки, с утра
пораньше за работу принялся! - Она вошла в аптеку, и мальчик сел на пол,
съежившись, чтобы казаться незаметнее.
  - Это вот что такое? - спросила Дьюи и подняла с пола красный
кувшинчик. Потом посмотрела на малыша, взяла его ручонку и понюхала. - У,
какая липкая! Ну, Анютины Глазки, теперь тебе запора не миновать, -
заявила она ему. - Вот когда ты станешь Целителем, тогда, пожалуйста,
приходи и пользуйся всеми этими вещами. А пока ты до врача еще не дорос,
лучше ничего здесь не трогай. Давай-ка выйдем на улицу.
  Мальчик громко расплакался в ответ. Он все-таки не выдержал и
описался.
  - О Источник Желтой Реки! - воскликнула Дьюи. - Давай-ка побыстрее
выходи отсюда! - Но он ни за что не хотел вставать, так что ей пришлось
подхватить его на руки и вытащить на крыльцо.
  Проснувшийся Камедан вышел к ним. Мальчик стоял смирно, а Дьюи
обмывала ему попку и ножки.
  - С ним все в порядке? - спросил Камедан.
  - Он весьма заинтересовался профессией врача, - сказала Дьюи. Мальчик
захныкал - стал проситься к отцу на ручки. Дьюи подняла его и отдала
Камедану; мальчик оказался между ними в лучах восходящего солнца,
объединяя их, словно стержень. Он крепко обнимал отца за шею и ни за что
не желал смотреть на Дьюи, потому что ему было стыдно.
  - Послушай-ка, братец, - сказала Дьюи Камедану, - вместо того чтобы
сегодня с утра отправляться в мастерские, пойди-ка лучше куда-нибудь
вместе с малышом, поработайте вместе немножко, только в полдень постарайся
увести его в тень и непременно позаботься, чтобы там, куда ты пойдешь,
воды для питья было в достатке. Так ты сможешь сам убедиться, болен твой
мальчик или здоров. По-моему, ему просто давно хотелось побыть с тобой,
ведь матери-то дома нет. Ты можешь вернуться сюда к исходу дня с ним
вместе, и тогда мы обсудим, нужны ли ему целительные песни или "вынесение
приговора", а заодно поговорим и о других вещах. Поговорим, посмотрим.
Хорошо?
  Камедан поблагодарил ее и ушел, неся сынишку на плечах.
  Прибравшись в аптеке, Дьюи отправилась домой, чтобы вымыться и
позавтракать. А потом прямиком пошла к дому, где жил Камедан. Ей хотелось
поговорить с родней Уэтт. По дороге ей встретился Сахелм, который сказал:
  - Я ночью видел Уэтт.
  - Ты ее видел? Где же?
  - У дома.
  - Так сейчас она дома?
  - Этого я не знаю.
  - Кто еще видел ее?
  - Не знаю.
  - Уэтт-видение, или же Уэтт во плоти?
  - Не знаю.
  - Кому ты об этом говорил еще?
  - Никому, только тебе.
  - Ты сумасшедший, Сахелм, - заявила Целительница. - Что же ты тут
ночью делал? Луной любовался?
  - Я видел Уэтт, - снова сказал Сахелм, но Целительница только
рассердилась и отрезала:
  - Все видели Уэтт! И все в разных местах! Если она здесь, то должна
быть у себя в доме, а не около него. А остальное - просто бред
сумасшедших. Я иду сейчас в дом ее матери, чтобы поговорить с женщинами.
Пойдем со мной вместе, если хочешь.
  Сахелм ничего не ответил, и Дьюи продолжила свой путь по огородам. Он
смотрел, как она пробирается сквозь заросли олеандра к дому Шамши. Кто-то
на верхнем балконе дома вытряхивал одеяла и развешивал их на перилах для
проветривания. День уже наливался жарой. На огородах повсюду виднелись
желтые цветы кабачков и помидоров, а цветы баклажанов были просто
прекрасны. Сахелм со вчерашнего дня, когда его угостили листьями салата с
лимоном, ничего больше не ел, и голова у него слегка кружилась. Вдруг он
почувствовал, что находится одновременно как бы в двух различных местах:
один "он" стоял среди цветущих кабачков, а другой - находился на склоне
неведомого холма и беседовал с какой-то женщиной, одетой в белое. И
женщина эта сказала ему:
  - Я Уэтт.
  - Нет, ты не Уэтт.
  - А кто же я тогда?
  - Этого я не знаю.
  Женщина засмеялась, закружилась, закрутилась волчком. И голова у
Сахелма тоже пошла кругом. А потом он снова весь очутился в одном месте -
почему-то стоял на четвереньках между кустами помидоров. Какая-то женщина
стояла с ним рядом и что-то ему говорила. Он сказал:
  - Так, значит, ты Уэтт!
  - Ты это о чем? - спросила его женщина. - Ты идти-то можешь? Давай-ка
уходи поскорей с солнца. Может, ты слишком долго постился? - Она помогла
ему подняться, а потом, поддерживая за плечи, отвела в тень, под навес,
где были сложены сетки для сушки трав и фруктов - здесь начинались
виноградники Педодукса. Она легонько подтолкнула его, чтобы он сел. - Ну
что, не лучше тебе? - спросила она. - Я помидоры собирать пошла, вижу, ты
там с кем-то разговариваешь; а потом ты упал. С кем это ты там
разговаривал, а?
  - А ты кого-нибудь видела? - спросил он.
  - Не знаю. Кусты такие густые, что мне плохо видно было. Вроде бы там
какая-то женщина была.
  - А в чем она была, просто в белом платье или из некрашеного полотна?
  - Не знаю. Я здешних людей вообще плохо знаю, - сказала женщина. Она
была стройная, сильная, молодая, с очень длинными волосами, заплетенными в
косы, и в свободной белой рубахе, перепоясанной тканым разноцветным
поясом; в руках у нее была корзинка.
  - Да, я постился, - сказал Сахелм, - чтобы войти в транс. Наверно,
мне надо теперь пойти домой и отдохнуть немного.
  - Сперва съешь что-нибудь, - сказала ему молодая женщина. Она отошла
в сторонку и сорвала несколько слив и желтых грушевидных помидоров. Она
принесла все это Сахелму и проследила, чтобы он поел. Ел он очень медленно.
  - Ух, какие сочные, - сказал он.
  - Ты очень ослаб, - сказала она. - Тебе нужно поесть как следует, так
что съешь все - это плоды твоих садов, поданные тебе чужестранкой. - Когда
Сахелм покончил с едой, женщина спросила:
  - А в каком доме ты живешь?
  - В доме Меж Садов, - ответил он. - А ты живешь в доме Шамши, вон
там. Вместе с Камеданом.
  - Больше нет, - сказала она. - Ну а теперь давай-ка вставай. Покаже
мне, где стоит твой дом, что расположен между садами, и я тебя туда
провожу. - Она проводила его к дому, поднялась по лестнице на второй этаж,
вошла в ту комнату, где он жил, расстелила ему постель и велела:
  - А теперь ложись. - И как только он повернулся, чтобы лечь, она тут
же ушла.
  Выйдя из дома, женщина увидела какого-то мужчину, который спускался в
Телину между Холмами Телори по тропинке вдоль ручья, и шел он с охотничьей
стороны, неся на плече убитого оленя. Она поздоровалась с ним.
  - Хейя, гость, идущий из Правой Руки, к тебе мое слово и моя
благодарность! Здравствуй же, Охотник из Телины!
  - Здравствуй, Танцовщица из Ваквахи! - откликнулся он.
  Она некоторое время шла с ним рядом.
  - Очень красивый он, этот олень из Дома Синей Глины, что отдал себя
тебе. Ты своими песнями, должно быть, хорошо убеждать умеешь. Расскажи-ка
мне, как у тебя охота прошла.
  Модона рассмеялся:
  - Я вижу, ты понимаешь, что в охоте главное - рассказать о ней. Ну
так вот, поднялся я на Ключ-Гору засветло и заночевал в одной охотничьей
хижине, которую хорошо знаю, очень укромное местечко. На следующий день я
выследил оленей. Я приметил, какая оле-ниха ходит с двумя самцами, какая -
с одним, а какая - с самцом и годовалым теленком. Я видел, где они
встречаются и собираются и как ведут себя олени-самцы, когда остаются
одни. Я выбрал вот этого остророгого олешка и решил ему спеть и уже начал
петь про себя, но в сумерках он сам явился ко мне и умер от моей стрелы. Я
спал рядом со смертью, и в утренних сумерках ко мне подошел койот, который
тоже пел. Теперь я несу этого мертвого оленя в хейимас; им там нужны
оленьи копыта для Танца Воды; а шкура пойдет Дубильщикам, а мясо - старым
женщинам из моего дома, чтобы они его навялили впрок; а рога... Может,
тебе нужны эти рога для твоего танца?
  - Нет, рога мне не нужны. Отдай их своей жене!
  - Такого существа на белом свете нет, - заявил Модона.
  Запах крови, мяса и шерсти убитого животного был острым и сладким.
Голова оленя покачивалась совсем близко от плеча танцовщицы, в такт шагам
Модоны, Семена травы и засохшие стебельки прилипли к открытому оленьему
глазу. Заметив это, танцовщица мигнула и протерла свои глаза. Потом
сказала:
  - Откуда ты узнал, что я из Ваквахи?
  - Я уже видел, как ты танцуешь.
  - Но только не в Телине!
  - Может, и не здесь.
  - Может, в Чукулмасе?
  - Может быть.
  Она засмеялась и сказала:
  - А может быть, в Кастохе? А может быть, в Ваквахе? А может быть, в
Абабабадабане? Ну, так или иначе, а сегодня вечером ты сможешь увидеть,
как я буду танцевать в Телине. Какие все-таки странные мужчины у вас здесь!
  - Что же они такого сделали, что заставили тебя так думать про них?
  - Один из них видит, что я танцую, когда я вовсе не танцую, другой не
видит, что я танцую, когда я исполняю танец.
  - Что же это за мужчина такой? Камедан?
  - Нет, - ответила она. - Камедан живет вон там, - и она показала на
дом Шамши, - хотя тот странный мужчина утверждает, что это я живу там. А
сам он живет вон там, - и она показала вдоль руки города в сторону дома
Меж Садов, - и у него бывают странные видения среди помидорных кустов.
  Модона промолчал. Он все продолжал искоса посматривать на нее поверх
мертвого оленя, стараясь не поворачивать при этом головы в ее сторону. Они
подошли к огородам, и Изитут остановилась со словами:
  - Я пришла сюда, чтобы нарвать помидоров для нашей труппы.
  - Если твоим актерам еще и мясо понадобится, то пожалуйста, вот оно.
Вы здесь, наверно, несколько дней пробудете? Тушу сперва ведь непременно
нужно подвесить.
  - Но ведь это мясо нужно старым женщинам из твоего дома, они
собирались вялить его.
  - Я дам им, сколько нужно.
  - Вот настоящий охотник! Всегда все раздает! - сказала танцовщица,
смеясь и показывая свои зубки. - Мы пробудем здесь по крайней мере четыре
или пять дней.
  - Если вам нужно мясо на все это время, я могу подстрелить еще
олененка на жарево. Сколько вас всего?
  - Девять и еще я, - сказала Изитут. - Этого оленя вполне достаточно;
мы и так будем переполнены мясом и преисполнены благодарности. Скажи, что
нам сыграть на пиру, который ты для нас устроил?
  - Сыграйте "Тоббе", если можно, - сказал Модона.
  - Мы сыграем "Тоббе" на четвертый день. Она рвала помидоры, желтые
грушевидные и маленькие красные, и складывала в корзинку. День был жаркий
и солнечный, наполненный разнообразными ароматами, цикады пронзительно
орали вокруг, не умолкая ни на минуту. Мухи слетались на кровь, застывшую
на шкуре мертвого оленя.
  - Тот человек, которого ты встретила здесь, - сказал Модона, - тот
мечтатель, которому все что-то мерещится, пришел сюда из Кастохи. Он все
время немножко притворяется сумасшедшим. Но на самом деле он не входит в
Четыре Дома, а всего лишь бродит возле них, смотрит и что-то бормочет,
кого-то обвиняет, что-то свое придумывает.
  - Лунатик какой-то, - сказала Изитут.
  - А из какого ты Дома, женщина из Ваквахи?
  - Из Дома Луны, мужчина из Телины.
  - А я из того же Дома, что и этот олень, - сказал Модона, приподнимая
голову животного так, чтобы казалось, что он смотрит перед собой. Язык
оленя распух и торчал из почернелых губ. Танцовщица отшатнулась и
двинулась прочь, срывая помидоры с высоких, остро пахнущих кустов.
  - А что вы будете играть сегодня вечером? - спросил охотник.
  Изитут ответила ему из-за кустов:
  - Я это узнаю, когда вернусь к своим и принесу им помидоры. - И она
двинулась дальше, продолжая рвать плоды.
  Модона пошел на площадь для танцев. Возле своей хейимас он
остановился, положил мертвого оленя на землю и отрезал своим большим
охотничьим ножом все четыре копыта. Потом обчистил их, вытер об траву,
связал веревкой и привязал к бамбуковой палке, а палку воткнул в землю
возле юго-западного угла хейимас, чтобы копыта просохли на солнце. Потом
спустился в хейимас - умыться и поговорить. Но когда он снова поднялся по
лестнице на крышу, вылез наружу и спустился с западной стороны, то туши
оленя не обнаружил. Он изумленно огляделся, но ее там не было.
  Он обошел всю хейимас кругом, потом всю площадь для танцев, торопливо
и жадно ища глазами хотя бы следы. Несколько человек подошли к нему и
поздоровались. и он спросил:
  - Тут у меня мертвый олень лежал, да вот только куда-то подевался. Вы
не знаете куда? Они засмеялись.
  - Учтите, тут двуногий койот бродит, - сказал тогда Модона. - А если
увидите остророгого оленя, что сам ходит без копыт, дайте мне знать! - И
бегом бросился мимо Стержня на городскую площадь. Труппа актеров из
Ваквахи в полном составе сидела кружком в тени галереи и угощалась хлебом,
овечьим сыром и желтыми и красными помидорами, запивая все это сухим
бетеббес. Изитут тоже была с ними, ела и пила. Она сказала:
  - А, вот и ты, мужчина из Дома Синей Глины! Здравствуй! А где же твой
братец?
  - Вот это и мне бы знать хотелось, - промолвил он. И осмотрел палатки
и галерею. За галереей в воздухе висела целая туча мух, и Модона глянул,
что там, но это оказались всего лишь останки мертвой собаки, над которыми
мухи и устроили свое пиршество. Никакого оленя видно не было. Модона снова
подошел к актерам и сказал им:
  - Хорошо, что вы и к нам заглянули, жители Долины! Я рад вашему
приходу! Не видел ли кто из вас случайно мертвого оленя? Он тут мимо не
проходил? - Модона старался говорить как ни в чем не бывало, однако
выглядел рассерженным, да и руки выдавали его гнев. Актеры смеяться не
стали. Один из мужчин вежливо ответил:
  - Нет, мы ничего такого не видели.
  - Это был мой вам подарок. Если увидите этого оленя, забирайте его
себе, он ваш, - сказал охотник. И посмотрел на Изитут. Она спокойно ела и
даже не взглянула на него. Он повернулся и пошел назад, на площадь для
танцев.
  На сей раз он заметил на земле кое-какие следы у юго-западной стены
хейимас Синей Глины. Он очень внимательно все осмотрел и увидел, что чуть
дальше примята и поломана сухая трава, а след тянется прочь от хейимас. Он
пошел по следу и на самом берегу Реки, точнее, под берегом, увидел что-то
белое. Модона подошел ближе, глядя в оба. Белое существо шевельнулось.
Потом встало во весь рост и повернулось к охотнику лицом. У его ног лежал
мертвый олень, которого оно ело. Потом существо показало зубы и громко
закричало.
  И тут Модона увидел женщину в белых одеждах. Но потом в голове у него
что-то перевернулось, и перед ним оказалась большая белая собака.
  Он наклонился, подобрал с земли несколько камней и что было силы стал
швырять ими в собаку, крича:
  - Уходи! Оставь оленя в покое!
  Когда камень угодил собаке в голову, она пронзительно взвизгнула и
побежала прочь, бросив оленя. Бежала она вдоль ручья, к домам.
  Мать этой собаки была хечи, а отец - дуй, так что собака выросла
необыкновенно крупной и сильной, мех у нее был густой и белый, без единого
пятнышка, а глаза - синими. Она с детства очень привязалась к Уэтт,
когда-то они играли и повсюду ходили вместе, и когда Уэтт уходила
куда-нибудь из города, то всегда брала собаку с собой. Она звала ее Лунной
Собакой. Выйдя замуж за Камедана, Уэтт уже гораздо реже звала собаку на
прогулку или просила что-нибудь посторожить, а остальных людей собака за
хозяев не признавала и ни за что не желала ни с кем дружить, даже в
собачьей стае держалась особняком. Теперь Лунная Собака сильно постарела и
утратила остроту слуха; с недавних пор она стала худеть. Голод и придал ей
сил утащить мертвого оленя от хейимас и сволочь его вниз на берег Реки.
Она почти полностью объела одну ляжку, когда ее настиг Модона. Обезумев от
боли, ибо камень рассек ей морду от глаза до уха, собака бросилась к дому,
где жила Уэтт.
  Шамша и все, кто был в доме, услышали ее царапанье и подвыванье под
дверью, которая специально была закрыта, чтобы и в полдень в доме
сохранилась прохлада. Фефинум, услышав, как воет и плачет собака,
воскликнула испуганно:
  - Она вернулась! Она пришла обратно! - И забилась, съежившись, в
самый дальний угол комнаты. Шамша вскочила и громко заявила:
  - Да это просто дети играют на крыльце, и чего ты боишься - стыд
какой! Здесь у нас никогда тихо не бывает, - пояснила она Дьюи и
загородила своим телом перепуганную дочь.
  Дьюи посмотрела на них, подошла к двери и приотворила ее чуть-чуть,
чтобы посмотреть, кто там просится в дом.
  - Это всего лишь белая собака там плачет, - сказала она. - По-моему,
Уэтт раньше часто брала ее с собой.
  Подошла посмотреть и Шамша.
  - Да, но только это было уже давно, - сказала она. - Дай-ка я ее
прогоню. Она, должно быть, спятила - чего это она вдруг сюда явилась да
еще в дом влезть старается. Старая совсем, из ума выжила. Ухо