** 
 
   Заряд заложили под самый створ шлюза - тяжелую плиту черного диабаза.
Следуя советам Рагнура, насыпали дорожку мелких черных зерен.
   - Много не расходуйте, - сказал гном, - а то заряд получится  слабым.
Как подожжете, сразу бегите.
   - Ясно, - кивнул Золтан. - Тингер! Орге! Уходите. Монаха  возьмете  с
собой, выведите его на поверхность.
   - Еще чего! - возмутился маленький мохнатый гном. - А ты?
   - Мы сами найдем дорогу. Идите же!
   Без лишних слов монах и два дварага растворились в  темноте  туннеля.
Золтан выждал пару минут, кивнул Рагнуру: "Поджигай."
   -  Остановись,  Рагнур!!!  -  прогремел  чей-то   голос.   Все   трое
обернулись, оказавшись лицом  к  лицу  с  королем  Лаутиром.  За  спиной
государя серебристой тенью маячил неизменный Отрар.  А  через  мгновенье
гном шагнул вперед, воздев свой жезл.
   Жуга, скорее машинально, чем  осознанно,  вскинул  руки  и  выкрикнул
наговор.
   Два слова.
   Синее на белом.
   Заклятие Зеркала.
   Слепящий шар взорвался  между  ними.  Ударил  гром.  Что-то  рухнуло,
сверху посыпались камни и обломки  сталактитов.  Часть  силы,  брошенной
дварагом, повернуло вспять: Лаутира  отшвырнуло  вглубь  туннеля,  Отрар
взлетел, крича и кувыркаясь, и с всплеском исчез в озерной  глубине;  но
большая часть ее  пробила  поставленный  травником  щит,  разметав  трех
заговорщиков  прочь  друг  от  друга  и  от  шлюза.  Воцарилась  тишина,
нарушаемая только мерным гулом падающей воды.
   Травник поднял голову. Перед  глазами  плавали  круги.  Он  попытался
встать, закашлялся. Сплюнул кровь, поднялся на четвереньки и  со  стоном
повалился обратно. Разбитое тело отказывалось повиноваться. Он  повернул
голову, и, взглядом найдя  пороховую  стежку,  медленно  пополз  к  ней.
Наткнулся по пути  на  труп  Рагнура  -  двараг  лежал  вверх  лицом,  с
развороченной грудью.  Глаза  его  были  закрыты.  Основная  сила  удара
пришлась на него.
   Вершок за вершком, локоть за локтем, приволакивая ногу, травник  полз
вперед, и все равно до шлюза было еще далеко.  Он  лег  ничком,  пытаясь
отдышаться. Шершавый камень приятно холодил разбитое лицо.
   - Жуга...
   Он медленно поднял голову.
   Золтан лежал, весь  в  крови,  полузасыпанный  щебенкой,  смотрел  на
травника одним глазом. Разбитые губы  шевельнулись.  "Меч..."  -  скорее
догадался, чем услыхал Жуга, и потянул из висящих на спине ножен Хриз.
   Камень  на  браслете  запульсировал   быстрее,   и   время   послушно
ускорилось. Серая сталь меча текла, лис двигался,  танцуя  к  лезвию  от
рукояти. Клинок был короток, но рос буквально на глазах, тянулся, словно
воск, нащупывая  путь  среди  обломков  к  тонкой  дорожке  рассыпанного
пороха. Пять шагов... шесть... семь... восемь... Жуга  стиснул  зубы,  и
клинок,  уже  достигший   толщины   вязальной   спицы,   стал   медленно
раскаляться.
   Последнее, что помнил травник, была  вспышка  и  маленький  искристый
огонек, бегущий к шлюзу по черной дорожке, оставляя за собой шлейф пепла
и густой белесый дым.
   Потом были только грохот, рев воды и темнота.
 
*** 
 
   В одна тясяча  четыреста  шестидесятом  году  от  Рождества  Христова
османские войска под предводительством султана Мохаммеда II двинулись на
переправу через реку Яломицу близ Тырговиште. На другом берегу их  ждало
войско ополчения и двадцать тысяч пленных  турок,  посаженных  на  колья
графом  Владом  Цепешем  с  намерением  устрашить  завоевателей.   Когда
передовые османские сотни форсировали реку, в  горах  раздался  страшный
гул и грохот,  земля  задрожала,  а  еще  через  мгновение  ревущий  вал
бушующей воды пронесся по  реке  и  напрочь  смел  с  лица  земли  шесть
отборных отрядов турецкой пехоты. Среди них  был  и  командующий  личной
гвардией султана, Ибрагим Мустафа бен-Хадиф, чей меч и  тяжелые  доспехи
мгновенно утянули его ко дну. Ни тела, ни оружия его не нашли.
   Потрясенный султан, чей  дух  и  без  того  был  поколеблен  зрелищем
распятых Цепешем османских воинов, отдал приказ остановить штурм  и  два
дня спустя повернул свои войска обратно.
   Война была остановлена.
 
*** 
 
   Глаза открылись.
   Он лежал на чем-то мокром и шершавом, вниз лицом. Под самым носом был
песок, сухой,  искрящийся  под  солнцем.  По  маленьким  песчаным  дюнам
деловито бежал муравей. Остановился, повел усиками и уверенно направился
прямо к носу лежащего человека. Травник шевельнулся, и  мураш  в  панике
умчался прочь.
   Жуга приподнялся на локтях, перевернулся на  спину.  В  глаза  ударил
яркий свет - был день, солнечный и теплый. У самых ног несла  свои  воды
Яломица.  Проснулась  боль.  Он  поморгал,  привыкая  к  свету,  сел   и
огляделся. И берег, и окрестный  лес  несли  следы  недавнего  потопа  -
коряги, лужицы, разбросанные камни... Похоже было, что  несомое  потоком
бесчувственное тело травника  застряло  в  кустах  на  берегу,  и  когда
схлынула вода, осталось там.
   - Эй! Кто нибудь! - окликнул он.
   Ответа не было.
   Жуга  поднялся,  медленно  распрямляя  занемевшие  ноги  и  двинулся,
пошатываясь, вдоль берега. Покосился на запястье. Браслет был на руке.
   Хотелось  есть.  Усталость  давила  на  плечи,   свинцом   наливалась
поясница. Жуга остановился, заложив ладони за ремень, и снова огляделся.
Места вокруг были знакомые - по  странной  прихоти  судьбы  бурные  воды
Яломицы выбросили травника неподалеку от пасеки, где  остался  погостить
Милан...
   "Ремень?!"
   Травник поспешно задрал рубаху.
   На черной пряжке тяжелого серого кольца, обернувшегося вокруг  пояса,
мерцал, ухмыляясь, танцующий Лис.
   - Вот черт... - пробормотал Жуга, поскреб рисунок  ногтем  и  закусил
губу.
   Он опустил рубаху, помедлил, выбирая направление, и снова углубился в
лес. Путь шел вверх. Он часто останавливался и отдыхал,  привалившись  к
дереву. Навряд ли он поднялся  бы  снова,  если  б  сел  на  землю.  Лес
поредел, сквозь ветви замаячили стоящие рядами ульи,  и  вскоре  травник
услышал голоса.
   - Не умеешь ты, Бертольд, мед есть, - ворчливо говорил  один.  -  Вот
помнится, Жуга, так тот умел... Возьмет лепешку,  маленькую  ложку  меда
сверху, и  ест,  любо-дорого  взглянуть.  Не  то,  что  ты  -  как  меду
зачерпнешь, так пчелы в обморок падают...
   - Ни черта он в меде  не  понимал,  даром,  что  травник,  -  отвечал
второй. - Маленькую ложку, ишь ты... Это ж мед, а не горчица!  Там  вино
еще осталось?
   - Угу.
   - Давай, что ли...
   - Давай.
   Стукнули кружки.
   - Жаль парня.
   - Ну, дык... Не то слово!  Там  так  рвануло  -  дым  один  только  и
остался.
   - Да... Дым - это того... Гм. Ты, часом, не куришь?
   - Нет.
   - Это ты зря.
   Жуга улыбнулся и медленно зашагал вниз по склону.
 
Оправа: ГОВОРЯЩИЙ 
 
9 
 
   - Два месяца спустя мне довелось услышать  одну  историю,  -  говорил
Жуга. - Ее рассказывал парнишка в  придорожном  кабаке.  Он  работал  на
морском пароме, в заливе. И однажды весной, холодным  темным  вечером  к
нему пришел двараг. Он предложил ему работу той ночью и  щедро  заплатил
вперед. Парень согласился и вывел в море  свой  паром.  На  палубе  были
только он сам и этот старый гном, и больше никого,  но  парень  говорил,
что паром сидел в воде по самую палубу,  как  будто  был  нагружен  выше
всякой меры! Он сплавал три раза туда и  обратно,  и  в  последний  раз,
отдавая пареньку  вторую  половину  платы,  гном  сказал:  "Ты  поступил
честно, не испугался и не обманул меня. Хочешь взглянуть на то,  что  ты
перевозил сегодня? Надень вот это," - и  гном  отдал  ему  свой  колпак.
Парень надел его и увидел... Их было много там. Десятки, если не  сотни.
Они стояли на камнях, на  берегу  залива,  ожидая  своего  предводителя.
Сверху падал снег, а они просто стояли и молчали...
   "Исход колена Синдри, - подтвердил медведь. - Малый народ  постепенно
уходит на север и дальше. Жаль. Хотя, быть может, это и  к  лучшему  для
них."
   - А тот старый двараг...
   "Это был Севелон."
   - Понятно... - Травник потеребил браслет. Камень на  нем  переливчато
мерцал. Медведь поднял голову.
   "А ты, что же, все это время был один?"
   - А почему ты спрашиваешь?
   "Надо."
   Травник помолчал и отвел взгляд.
   - Нет, - сказал он. - Не все время. Не такой уж я дурак.
 
ЗАКОН ДЛЯ ДУРАКА 
 
   - Nevermore!
   Огромный  ворон  переступил  и  замер  недвижим,  полуприкрыв   глаза
прозрачной пленкой век, как будто бы и  не  он  только  что  громогласно
выкрикнул это  странное,  неведомо  что  значащее  слово.  Народ  вокруг
загомонил:  "Ишь,  как  раскричался-то...",  "Да  нешто  где  так   люди
говорят?"
   - Слыхали? - Горбун осклабился в усмешке и погладил  птицу  кончиками
пальцев. Ворон не шелохнулся, остался сидеть у него  на  плече.  Похоже,
шум толпы нисколечко его не волновал. - Мне подарил его  один  моряк  по
прозвищу Хью Смоленый.
   - Хую? - переспросил  с  усмешкой  рябой,  бородатый,  богато  одетый
крестьянин. - Звучит не очень-то прилично! За дело прозвали, или так?
   Молодуха, что стояла рядом с ним,  прыснула  в  кулак  и,  покраснев,
закрыла фартуком лицо. В толпе загоготали.
   - И чего он, значит, сказал?
   - Сказал: "больше никогда".
   - А на каком это языке?
   - Саксов!
   - Эва, куда хватил... А энто где?
   - Вон там, - горбун махнул рукой. Толпе, похоже, этого хватило. -  Ну
что, полюбовались говорящей птичкой? А сейчас  -  чудо  из  чудес:  наша
малышка расскажет любому из вас, кто он есть, кем был, и  что  его  ждет
впереди, а чтобы вы не думали, будто мы  заранее  все  разузнали,  я  ей
завяжу глаза вот этой вот повязкой!
   В  толпе  тотчас  нашлись  желающие  проверить,  так  ли  уж   плотна
предъявленная горбуном тряпица, и после долго  тыкались  по  сторонам  с
повязкой на глазах под общий хохот поселян.  Тем  временем  из  крайнего
слева  фургончика  выбралась   невысокая   темноволосая   девчушка   лет
пятнадцати, отряхнула от соломы простенькое платье,  кивнула  с  улыбкой
горбатому зазывале и с готовностью подставила  голову.  Полоска  черного
сукна легла ей на глаза.
   - Видели? Вот так, - горбун поворотился к публике. - Ну, кто желает?
   Девчонка двинулась по кругу, вытянув руку перед собой.  Народ  слегка
притих.
   - Ну, кто? Ну, поселяне, испытайте же судьбу! Мужики вы или нет?  Кто
первый? С первых денег не берем.
   Высокий белобрысый парень протиснулся через толпу.
   - Была-не-была! - Он протянул ей руку. - Давай, девка, угадывай.
   На несколько мгновений воцарилась тишина.
   - Тебя зовут... Миодраг, - сказала негромко девушка. - Ты с  юга,  из
деревни Миловице. Приехал сюда вчера, а дома у тебя жена и двое детей...
Два сына. Так?
   Лицо у парня вытянулось:
   - Так...
   - Ты приехал на ярмарку купить себе коня, купил и  уезжаешь  вечером,
сегодня.
   - Но...
   - Не  ходи  сегодня  вечером  обмывать  покупку,  а  не  то  лишишься
кошелька, а может быть, и лошади тоже.
   - Спасибо... - ошарашенно пробормотал тот.
   - А ну-ка, я! я! - пролез к девчушке бородач. Схватился  за  руку.  -
Давай-ка, про меня расскажи. Чего там, а?
   Та помедлила, и всем, стоящим рядом,  почудилось,  как  на  губах  ее
промелькнула усмешка.
   - Ты - Болеслав по  прозвищу  Куделя,  у  тебя  лавка  в  Тырговиште.
Приехал ты сюда, сказав жене, что едешь к другу в Марген, а сам три  дня
не вылезал из тутошней корчмы. А еще ты...
   - Жена?! - подбоченясь, визгливо крикнула молодуха. - Ты  же  вдовцом
назвался! Ах ты старый кобель!
   Неведомо откуда оказавшаяся  в  ее  руках  новенькая  хлебная  лопата
обрушилась крестьянину на голову.
   - Да что ты! что! Марица! - отбрыкивался тот, прикрываясь руками  под
хохот толпы. - Кому ты веришь! Дык...
   - Молчи, прохвост!
   В  толпе  захохотали,  и  рябой  крестьянин,  посрамленный,  поспешил
убраться прочь.
   В толпе зашевелились.
   - Я!
   - Мне погадай, дочка.
   - Скажи-ка лучше нам, где пиво крепче!
   Горбун, ссадив с плеча на жердочку свою  черную  птицу,  двинулся  по
кругу вслед за девкой с шапкою в руках.
   - Праведный праздник для праведных граждан - что отточенный серп  для
спелых колосьев! Так что - давай, народ! Накопил деньжат, так не жадись!
все расскажем, все обскажем! Кто, зачем и почему! Бросай,  кому  сколько
не жаль!
   Монетки сыпались потоком. Отказа не было никому.
   "Тебя зовут Василиу, ты думал ехать через Хунендар на свадьбу к брату
и завернул присмотреть подарок..."
   "Ты Йожеф из Кошице. Приехал за вином. Не покупай здесь  белое  -  до
дому все равно не довезешь..."
   "Ты Николае, пивовар, приехал, чтобы закупиться  майским  хмелем.  Но
если твои соседи узнают, что ты разбавляешь пиво..."
   "Твое имя Дину, и ты плотогон, а приехал сюда купить платок для своей
подружки..."
   "А ты... Ты..."
   Пауза возникла неожиданно - просто очередная рука легла в ее  ладонь,
и девчушка вдруг замялась, кусая  бледные  губы.  Помедлив,  пробежалась
пальцами вверх по этой руке и чуть  отпрянула,  ощутив  колючий  холодок
браслета на запястье незнакомца.
   Народ притих.
   - Ты... - Она все медлила. - Ты... - Топнула ногой.  -  Да  скажи  же
что-нибудь!
   Тот поднял рыжую голову - длинные волосы качнулись, стянутые в  хвост
- и молча посмотрел на девушку.
   - Ну! - В голосе ее была почти что осязаемая боль.
   - Развяжи глаза, - сказал негромко тот.
   И помолчав, добавил:
   - Меня зовут Жуга.
 
*** 
 
   Есть ли в  мире  место,  более  странное,  чем  то,  где  только  что
закончилась война?
   Навряд ли.
   Приметить пестрые палатки, серый полог сдвинутых  возов  и  полосатые
шатры увеселительных заведений  можно  было  издалека.  Этот  небольшой,
стихийно возникший на берегу реки рынок невозможно было  миновать  -  до
этого места дошла война,  и  здесь,  у  трех  сожженных  деревень  нашла
наконец свою погибель. Народ медленно,  не  без  опаски  возвращался  на
оставленные  ворогом,  кому  -  родные,  а  кому  и  новосельные  места.
Разоренная весенняя земля просила  рук.  Рабочих  рук.  Почуяв  прибыль,
вслед за поселянами вереницей потянулись торговцы и  менялы,  оставившие
войско  маркитанты  и  кабатчики,  а  следом  и  остальные  -  продажные
девчонки, вездесущие  цыгане,  актеры,  мелкое  ворье,  придурки,  битые
войною инвалиды, и  разный  прочий  глупый  сброд.  Все  это  двигалось,
крутилось, постепенно разрастаясь, здесь покупали, продавали, ели, пили,
развлекались и узнавали  свежие  новости.  Войска  османов  отступили  и
исчезли,  словно  страшный  сон.  Ополчение  отправилось  домой.   Бояре
посмелей погибли, трусливых прогнала война.
   Законы города сюда добраться не успели.
   В предгорьях и в горах законов не было.
   А дуракам и так всегда закон не писан.
   Миновать это место было невозможно.
   От маленькой палатки знахаря, увешанной пучками трав и  кореньев,  до
места, где давали представление заезжие лицедеи, было  рукой  подать,  и
угловатый рыжий паренек с волосами, собранными на затылке в  хвост,  что
завернул  сюда  порыться  в  травниковой   лавке,   невольно   потянулся
посмотреть, что там за шум и  толкотня.  Худенькая  девушка  плясала  на
канате над людскими головами. Люди смеялись и спорили, бились об заклад.
Играла  скрипка,  весело,  задорно,  необычно  витиевато  для  бродячего
артиста. Дело близилось к вечеру, и большую часть  представления  парень
уже пропустил; oн протолкался сквозь  толпу,  бросил  беглый  взгляд  на
зазывалу-горбуна, на скрипача и танцовщицу, повернулся, чтоб уйти, потом
остановился и снова присмотрелся.
   Не все здесь было так уж  просто.  В  руках  у  девушки  был  дротик,
последний, судя по всему, - штук десять или даже больше ярких  оперенных
хвостиков уже унизывали деревянный шарик, что висел, качаясь, на веревке
у фургона, похожий издали на диковинную птицу.  Девчонка  повернулась...
Бросок! Шар закрутился, ощетинившись новым пером. В  толпе  заулюлюкали,
засвистели. Девушка спрыгнула, легко проделав пируэт, блеснула белозубой
улыбкой и в два прыжка скрылась под пологом фургона. Была она невысокого
роста, темноволосая, с маленькой грудью, на первый взгляд - еще ребенок,
и только если приглядеться, становилось видно, что в ней нет обычной для
детей неровной  худобы  и  угловатости,  хребет  не  выпирал  стерляжьей
спинкой, бедра округлились, движенья были легкие, уверенные -  неуклюжий
чертенок уже превратился в девушку, и весьма красивую притом.
   А  дальше  вдруг  на  сцене  появился  говорящий  ворон,  и   девушка
вернулась, сменив рубашку и цветастые турецкие штаны на платье, и колесо
веселого гаданья покатилось по  толпе  под  смех  и  чей-то  недовольный
ропот: цыгане, мол, еще  и  не  то  могут,  но  ведь  никто  ж  тебя  не
заставлял; понравилось - монетку брось, а коль не веришь, так и не надо!
Рыжий парень и сам не заметил, как его  ладонь  оказалась  у  девушки  в
руке.
   А там - замолчала толпа.
   Горбун подошел поближе. С вопросом тронул  танцовщицу  за  плечо.  Та
отмахнулась: "Погоди!"  -  и  потянула  с  лица  повязку.  Глаза  у  нее
оказались глубокие и темные, с искринкой, цвета кожуры спелого ореха,  и
взгляд их почему-то был тревожен.
   - Жуга? - переспросила она.
   - Да, - тот кивнул. - А тебя зовут... - Он прищурился. - Линора?
   - Ты...
   - Что?
   - Но тебя... ведь нет... там... - беспомощно проговорила та и подняла
ладонь к виску. - Сегодня... не могу...
   Ноги ее подломились, и девушка медленно осела на песок.
   Толпа изумленно ахнула.
   Горбун и назвавшийся  Жугой  рыжий  странник  одновременно  метнулись
вперед, подхватывая падающее тело. Горбун осклабился было: "Не трожь!" -
но травник только отмахнулся в ответ.  Поднялся  с  девушкой  на  руках,
огляделся: "Куда нести?" Горбун махнул рукой:
   - В повозку.
   Музыка смолкла - белобрысый скрипач  опустил  инструмент.  Растерянно
глянул на девушку, на горбуна, и первым поспешил к фургону. Не говоря ни
слова, все четверо скрылись внутри, задернув за собою полотняный  полог.
Стало ясно, что  продолжения  не  будет,  и  народ,  постояв,  посудачив
минуту-другую, принялся расходиться.
 
*** 
 
   Под вечер рынок стих, лишь с перекатов на кривой  лопате  полуострова
доносился шум воды. У разожженного костра сидели горбун и Жуга. Позади в
багровых отблесках огня неровной громадой чернел  фургон.  Чуть  поодаль
два пегих облезлых вола хрустели охапкой соломы.
   Горбун был коренаст и рыж.  Не  так,  как  странник  с  его  огненным
сполохом спутанных волос, но темной рыжиной подпаленного меха, как будто
был посыпан пылью жженого из глины кирпича. Нахохлившись,  он  сидел  на
корточках, завернувшись в  старый  плащ,  носатый,  сам  сейчас  похожий
издали на свою черную мрачную птицу. Говорящий ворон дремал,  забравшись
на задок фургона. В руках у горбуна была сковорода.
   - Нечасто нам срывают представления, - потряхивая над огнем бугристую
ячменную лепешку, говорил горбун. Голос его  был  ровен  и  задумчив.  -
Можешь гордиться, Лис, - тебе это удалось.
   - Я не нарочно, - хмуро отозвался тот.
   - Верю, что не нарочно... - Горбун затянулся трубкой,  выпустил  дым.
Помолчал. - Давно ты здесь?
   - На ярмарке?
   - Да.
   - Сегодня пришел.
   - А направляешься куда?
   Жуга пожал плечами. Поворошил прутиком в  костре.  Поднял  взгляд  на
горбуна.
   - Зачем ты спрашиваешь?
   - Мы завтра уезжаем. А Линора хочет, чтобы ты ехал с нами.
   - С вами? Я? - Странник слегка опешил. - Чего бы ради?
   - Ты странный малый, Лис.  Смыслишь  в  травах  -  эвон,  сколько  их
набрал. Да вот еще Иваш сказал, что ты на свирели  играешь  и  по  углям
мастер ходить, по горячим. А я...
   - Иваш... - пробормотал Жуга. Прошелся  пятерней  по  волосам.  -  Ну
конечно! А я-то все вспомнить не мог, где я его видел...
   - ... а я ищу таких, как я, - продолжал меж тем горбун, - сумасшедших
и смешных, сумасшедших и больных.
   - Почему?
   - Почему? - усмехнулся тот. -  Потому  что  над  дураками  нет  суда.
Взя