что не  стоит  его  мучить.  В  конце
концов, у меня впереди целая неделя, я обязательно вернусь сюда и поброжу по
этим улицам. Сама. Без нудного Херри. Он  сделал  все,  чтобы  изгадить  мне
первую встречу с городом, в котором я никогда не была. Он постарался. Он  не
успокоится, пока не отправится в этот свой Мертвый  город  вместе  со  мной.
Странное словосочетание - Мертвый город, - совершенно  неуместное  здесь,  в
Амстердаме, наполненном людьми, домами, каналами, машинами  и  велосипедами.
Феерическое зрелище, летние каникулы господа бога.
   И все  же  Херри  решил  подсластить  пилюлю:  мы  проехались  с  ним  по
набережным каналов - Аудезайтс Ворберхвал, Сингель, Херенхрахт, Принсенхрахт
("Самый знаменитый из  каналов,  Катрин,  -  выдавил  из  себя  бесстрастный
Херри-бой. - Он очерчивает границы центра города"),  Аудесханс...  Амстердам
очаровал  меня,  как  очаровывает  голая  египетская  кошка,   надменная   и
исполненная  сознания  собственной  исключительности.  Я  никогда  не   была
влюблена в Питер, а теперь готова приковать себя цепями к Амстердаму.  Когда
я вернусь домой, то целыми часами буду стоять перед Новой Голландией, спиной
к постылой площади Труда, - еще будучи здесь, я уже знала это.
   Через час я попросила у Амстердама пощады.
   Для  подписания  акта  о  капитуляции   была   выбрана   Рембрандтеплейн,
очаровательная  площадь  со  сквером  и  памятником   Рембрандту   в   самой
сердцевине. Площадь кишела маленькими уютными кафе: самое время для позднего
обеда. Или раннего ужина. Неужели это я, Катя  Соловьева,  брожу  сейчас  по
Западной  Европе,  как  по  собственной  кухне?   Я   предложила   Херри-бою
перекусить, но это вполне разумное предложение было  почему-то  встречено  в
штыки.
   - Не волнуйтесь, Херри, - мягко сказала я. - Я заплачу за  себя  сама.  У
меня есть деньги.
   - Мне не нравится это место... Эта  площадь.  Здесь  рядом  есть  другая,
Торбекеплейн. Пойдемте туда...
   - Но почему? Здесь так мило.
   - Пойдемте, - с самым обыкновенным русским нахрапом настаивал Херри-бой.
   Странно, Рембрандтсплейн не просто не нравилась Херри-бою, она вызывала в
нем активное неприятие. Такое активное, что я вынуждена  была  повиноваться.
Торбекеплейн оказалась совсем недалеко, мы устроились за столиком на террасе
кафе и заказали себе салат из цикория и вино.  После  третьего  глотка  меня
наконец-то осенило.
   - Вы просто не любите  Рембрандта,  Херри!..  Некоторое  время  Херри-бой
молчал: я попала в точку.
   - Да. Я не люблю Рембрандта... - сказал наконец он. -  Все  здесь...  как
это... ослеплены Рембрандтом. Рембрандтом и Ван Гогом.
   А  ты,  конечно,  хотел,  чтобы  все  были  ослеплены  Лукасом  Устрицей,
Херри-бой!  Чтобы  все  только  о  нем  и  говорили.   И   чтобы   Голландию
переименовали в Остреа. И вместо  государственного  флага  поднимали  бы  на
флагштоке шелковую копию какого-нибудь "Запертого сада"!  Ревность  и  обида
Херри-боя  были  такими  нелепыми  и  трогательными  одновременно,  что  мне
захотелось погладить его по голове.
   - Вы несправедливы, Херри. Рембрандт - великий художник.
   - Лукас ван Остреа - вот кто  великий  художник.  А  Рембрандт  -  жалкое
подражание. Он украл славу Лукаса. Все они украли...
   - Только не говорите об этом искусствоведам, Херри, - я приложила палец к
губам. - Иначе они вас просто распнут.  И  никакого  воскрешения  на  третий
день, учтите.
   - Лукас - это больше, чем живопись, Катрин. Лукас - это тайна  бытия,  вы
меня понимаете?
   Я тяжело вздохнула. Тихо помешанный человек. В  каждой  клетке  его  тела
сидит Лукас Устрица. В каждой капле его спермы сидит Лукас Устрица.  Даже  в
стеклах его добропорядочных очков  видны  отблески  апокалиптического  огня.
Лукас Устрица был мастер разводить такой огонь.
   - Едемте в ваш Мертвый город, Херри. Иначе вы живьем меня сожрете,  и  до
родины я не доберусь...

***

   Если верить указателям, мы ехали в Харлинген.
   Вернее,  не  в  сам  Харлинген,  а  в  небольшой   рыбацкий   поселок   к
северо-востоку.  Вот  уже  несколько  часов  я  не  отрываясь  наблюдала  за
Херри-боем. Только сначала меня привлекал пейзаж за окнами машины:  все  эти
маленькие аккуратные города, мельницы, судоходные каналы, шлюзы и  дренажные
установки. Запах еще невидимого моря присутствовал во всем, даже в выхлопных
газах и в стерильных бутербродах, которые Херри-бой покупал на заправках. Он
был везде, и я чувствовала его.
   - Deus mare, Batavus litora fecit... - улыбаясь, сказал мне Херри-бой.  -
"Бог создал море, а голландцы берега". Это правда, Катрин. Вы скоро  поймете
это.
   С этой минуты я смотрела только на него. Херри-бой, возвращающийся в свое
родовое гнездо, к пчело-матке по имени Лукас ван Остреа,  -  на  это  стоило
взглянуть пристальнее. И чем ближе мы были к Хар-лингену, тем  выразительнее
становилось лицо Херри-боя. Оно как будто очнулось от зимней спячки и теперь
вбирало в себя краски окружающего мира. Обычно безвольный  подбородок  Херри
круто выгнулся, скулы приобрели мужественную основательность, а плоский  лоб
- рельефность. Теперь горящие, глубоко посаженные глаза  вовсе  не  казались
инородными на этом лице:  оно  приобрело  удивительную  законченность.  Черт
возьми, а он красив! Я еду в  машине  с  самым  красивым  самцом  Голландии,
который обещает мне тайну.  От  Херри-боя  стали  исходить  токи  совершенно
неведомой мне энергии. Если бы он не был аскетом, я назвала бы  эту  энергию
эротической. Но теперь я совсем не была уверена в аскетизме Херри. Теперь  я
ни в чем не была уверена. Метаморфозы, которые  происходили  с  ним,  пугали
меня и притягивали одновременно. Я не могла разгадать их, как до этого,  еще
в Питере, не смогла разгадать тайну картины. Он обещал показать мне нечто из
ряда вон - ради этого я приехала в Голландию. Но только  ли  ради  этого?  Я
приехала, стоило только ему снять телефонную трубку и позвать меня. Заманить
в эту марципановую страну, подозрительно смахивающую на табакерку.
   - Вы так на меня смотрите, Катрин... - Херри-бой улыбнулся, и улыбка  его
тоже была эротичной.
   - Вовсе нет, - я  смутилась  так  страшно,  как  будто  меня  застали  за
мастурбацией. - Я слушаю вас. Вы ведь говорили...
   - Я говорил о Мертвом городе. Он находится на острове, Катрин.
   Поздравляю, Катерина Мстиславовна, тебя везут на остров.
   - Здесь много островов. Это все борьба моря с сушей, не всегда  успешная.
Фризские острова как раз  напротив  Харлингена.  Сейчас  там  масса  морских
курортов. Но Мертвый город - это совсем другое...
   От этой ничего не значащей фразы мне вдруг  стало  не  по  себе.  "Совсем
другое". Херри-бой тоже стал совсем другим. Все свое самаркандское детство я
провела в борьбе с ночными страхами: стоило только ночи заползти в  комнату,
как  привычные  и  изученные  до   дыр   предметы   приобретали   совершенно
фантастические очертания. Они были совсем не  тем,  за  кого  выдавали  себя
днем. Только когда мне исполнилось  десять,  я  окончательно  избавилась  от
этого страха перед ночью.  И  вот  теперь  он  вернулся  снова.  Нужно  было
настоять, чтобы Лавруха поехал со мной...
   Мы проскочили Харлинген и - уже  в  сумерках  -  добрались  до  рыбацкого
поселка на побережье.  Первым  делом  Херри-бой  пробежался  по  продуктовым
лавкам, и скоро заднее сиденье "Форда" было заставлено коробками.
   - Вы с ума сошли, Херри. Здесь же на взвод хватит.
   - Я не так часто выбираюсь. И потом - у меня гости. Вы - мой гость.
   Херри подогнал "Форд" к пристани:  он  был  полон  решимости  отправиться
сейчас же. Пока я наблюдала, как он перегружает коробки в  катер,  такой  же
допотопный, как и "Форд", поднялся  ветер.  От  такого  любимого  мной  моря
неожиданно пахнуло затхлостью и тленом. Нет, ночное  путешествие  совсем  не
прельщало меня.
   -  Послушайте,  Херри,  -  я  попыталась  придать   голосу   максимальную
беспечность. - Здесь наверняка есть гостиница. Я могу остаться  до  утра.  А
утром вы заберете меня...
   - Зачем? - удивился Херри-бой.
   - Плыть куда-то ночью...
   -  Почему  куда-то?  Вы.чего-то  боитесь,  Катрин?  Вы  выглядите   очень
взволнованной...
   - Разве? Просто я полна впечатлений... Новая страна. Вы должны понимать.
   - Едемте, - он взял меня за руку.
   - Нет, - я с трудом удержалась, чтобы не усесться посреди дороги.
   - Я не понимаю, Катрин... - Херри-бой покачал головой, и я вдруг  увидела
себя его глазами: вздорная русская женщина, устраивающая истерики на пути  в
бухту. В конце концов, это просто неприлично.
   - Ну хорошо... Зайдемте куда-нибудь, пропустим по стаканчику.  И  я  буду
готова, обещаю вам...
   Он был вынужден согласиться.
   Я сама выбрала крошечный кабачок на набережной - прямо  против  пристани,
заставленной лодками, катерами и прогулочными яхтами.  Кабачок  был  выложен
бело-голубыми дельфтскими изразцами,  которые  обожают  туристы,  и  украшен
медными гравюрами с видами старой Голландии.
   Херри-боя здесь хорошо знали: он то и дело отвечал на  приветствия.  Пару
раз я перехватила недвусмысленные добродушные взгляды: судя по  всему,  меня
посчитали за девушку Херри-боя. А официантка - пожилая матрона в  кломпах  и
залитом соусом переднике -  даже  подмигнула  мне:  не  упускай  свой  шанс,
девочка. Херри-бой - парень что  надо!  В  кабачке  с  развеселым  названием
"Приют девственницы"  я  успокоилась  окончательно.  Отсюда  просматривались
указатели на пристани, и я сразу же нашла то,  что  искала:  "МЕРТВЫЙ  ГОРОД
ОСТРЕА. ЭКСКУРСИИ". Похоже, это действительно не гнездо Дракулы, а уважаемый
музей. И Херри-бой - уважаемый смотритель  музея.  Его  директор  и  старший
научный сотрудник.
   - Вы обещали рассказать мне, Катрин.
   Пиво и  свежепросоленная  сельдь  были  великолепными,  название  кабачка
привело меня в восторг, и я решила больше не мучить Херри-боя ожиданием.
   - "Всадники" у меня, Херри. И я готова начать переговоры.
   Его реакция оказалась неожиданной: он едва не ударил меня.
   - "Всадники" у вас? И вы скрывали это целый день? Вы  ничего  не  сказали
мне?.. Это... Это inhumanity, Катрин... Вы не должны были так  поступать  со
мной...
   - Да бросьте, Херри, - теперь  я  откровенно  любовалась  им.  Почему  же
раньше я не замечала, как он хорош, этот голландец? - Я  сделала  свой  ход.
Теперь ваша очередь.
   - Вы готовы ехать?
   Теперь, после  чудесных  превращений  Херри,  после  пива  и  добродушных
голландцев, после таблички на пристани - "МЕРТВЫЙ ГОРОД ОСТРЕА. ЭКСКУРСИИ" -
я была готова.
   - Да.
   Мы вышли на улицу, успев пожать руки еще двоим  завсегдатаям  кабачка.  А
Херри-бой даже заслужил поцелуй роскошной блондинки с рубенсовскими формами.
На девственницу она смахивала мало.
   - А вас здесь любят, Херри, - сказала я.
   - Не меня. Мертвый город - еще  одна  статья  дохода.  Туристам  нравятся
экскурсии на остров. Здесь все от этого кормятся...
   И выглядят довольно упитанно. Не удержавшись, я оглянулась. Блондинка все
еще стояла у дверей "Приюта девственниц". Но теперь ее лицо странным образом
изменилось: она смотрела нам вслед с жалостливой улыбкой. Она  как  будто  о
чем-то хотела предупредить (нас? меня?),  но  так  и  не  решилась.  Я  даже
замотала головой, чтобы избавиться от этой улыбки. Я уговорила  себя  забыть
ее - и тотчас же забыла.
   У воды было прохладно. Я достала из рюкзака  свитер  и  натянула  его  на
себя. Херри помог мне забраться в катер, отвязал новенький канат  от  кнехта
на причале и завел мотор.
   - Это далеко? - спросила я.
   - Двадцать минут. Полчаса от силы.
   - Но ведь ничего не видно... Как же мы доберемся?
   - Я столько лет здесь, я могу проделать этот путь с завязанными  глазами.
И потом - есть приборы. Не волнуйтесь,  Катрин.  И  наденьте  куртку,  будет
немного холодно.
   Он бросил мне куртку и сам облачился в точно такую же. А потом достал  из
"бардачка" катера бейсболку с надписью "Береговая охрана США".  Надвинув  ее
на самый лоб, он шутливо отдал мне честь.
   - Можем отправляться.
   - А почему "Береговая охрана", Херри? Мы ведь в Голландии...
   - Подарок приятеля. Большой любитель Лукаса, служит в береговой охране, в
Сан-Диего.
   Ты неисправим, Херри-бой. Любой проявивший интерес к творческому наследию
Лукаса Устрицы автоматически становится твоим приятелем.
   ...Огни рыбацкого поселка становились все дальше, и меня  вдруг  пронзило
острое чувство одиночества. Двадцать минут в кромешной тьме  Северного  моря
могут растянуться на годы и столетия....
   - Расскажите мне об острове, Херри.
   - О, это длинная история.  Под  нами  сейчас  весь  пятнадцатый  век,  вы
понимаете? Страшное наводнение 1499 года, оно погребло  под  собой  всю  эту
провинцию. Дамбы и дюны оказались бессильными  сдержать  стихию.  В  течение
одной ночи погибло десять тысяч человек. Лукас тоже был среди погибших.  Так
говорят, потому что после этого наводнения его никто и никогда не  видел.  Я
спрятала подбородок в воротник куртки: наш утлый  катер  болтался  в  черной
дыре моря, а  под  его  днищем  покоились  разъеденные  водой  и  моллюсками
кладбища городов. Есть от чего прийти в уныние.
   - Потом море отступило. Его отогнали в семнадцатом веке.  Но  часть  суши
так и осталась под водой. Мертвый город то возникал, то появлялся снова,  он
слишком зависел от прихоти моря. Уже в этом веке его укрепили польдером.  Вы
знаете, что такое польдер, Катрин?
   Сейчас он прочтет лекцию о гидротехнике, в которой  я  не  смыслю  ровным
счетом ничего.
   - Остров огородили дамбами, откачали воду и сбросили ее  в  море.  Теперь
Мертвому городу Остреа ничто не угрожает.
   Ничто, кроме нашествия туристов, которые вырезают свои имена  на  стенах,
делают торопливые записи в блокнотах, пьют  пиво  и  ставят  галочки  против
достопримечательностей.  После  Мертвого   города   будет   Утрехт   с   его
университетом и Базиликой Синт-Питерскерк, Роттердам .с его морским портом и
Гаага с ее чертовым Международным трибуналом...
   - Вы когда-нибудь были женаты, Херри? - неожиданно спросила я.
   - Почему вы спрашиваете об этом? - он даже бросил руль.
   - Просто так. Я ничего о вас не знаю.
   И все же это не было  правдой.  Я  знала  о  Херри  все:  он  по-прежнему
оставался крупнейшим в мире специалистом по исследованию  творчества  Лукаса
ван Остреа. Остальное - цвет глаз, цвет волос,  любимый  футбольный  клуб  и
размер пениса - не имело значения.
   - Хотя, наверное, в  отрыве  от  вашего  художника  вы  не  представляете
никакого интереса.
   Херри-бой не обиделся. И после двухминутного молчания вдруг сказал:
   - Я был помолвлен.
   - И что же? Она ушла, не выдержав конкуренции с Остреа?
   - Да, - он посмотрел на меня с неожиданным интересом. - Она  не  захотела
жить здесь. Вы очень проницательный человек, Катрин.
   - Я ее понимаю.  Женщины  терпеть  не  могут  миссионеров.  Если  у  них,
конечно, все в порядке с головой...
   ...Остров возник неожиданно - он был похож на преграду на пути, о которую
мы просто споткнулись. Маленький причал освещали два тусклых фонаря.
   - Не Лас-Вегас, - заметила я.
   - Приходится экономить энергию.
   - Что, движок от мотоцикла?
   - Дизельная электростанция.
   Этот чертов остров с самого начала активно не  понравился  мне:  когда-то
здесь был город, здесь жили люди - и вот теперь музей в двадцати минутах  от
берега, крохотный  кусок  земли  в  свинцовых  водах  Северного  моря.  Даже
кладбище домашних животных выглядело бы предпочтительнее.
   - Надеюсь, связь с побережьем имеется? - спросила я.
   - Конечно, Катрин. Стационарный  радиотелефон.  Это  несколько  успокоило
меня.
   - А корабли не натыкаются? На этот ваш музей?
   - Фарватер дальше, к северо-западу. Здесь, как это  вы,  русские,  любите
говорить, - медвежий угол. Осенью, зимой  и  часть  весны  здесь  никого  не
бывает. Туристический сезон начинается  только  в  конце  мая.  По  хроникам
именно в мае море накрыло эти земли.
   - Подождите, Херри, - неожиданная догадка пронзила меня. - Вы что  здесь,
один?
   - В каком смысле?
   - Ни сторожа, ни смотрителя?
   - Ну что вы! Конечно, здесь работают люди. Один я бы не справился.  Летом
- двое экскурсоводов и двое техников:  они  поддерживают  порядок  в  домах,
следят за насосной станцией и дренами .
   Ну что ж, чем больше людей, тем веселее. Но не успела  я  перевести  дух,
как Херри-бой продолжил:
   - Правда, сейчас на острове никого нет. В межсезонье почти нет  экскурсий
и остается один техник. Но я отпустил его на неделю.  Он  уехал  к  себе,  в
Лелистад...
   Лелистад, совсем не ближний свет.
   - А что, нельзя было нанять техника здесь? Херри-бой замялся.
   - Это было бы предпочтительнее, но... Местное  население  не  жалует  это
место, хотя оно и кормит их. В некотором смысле. Но  здесь  иногда  работают
студенты - историки и искусствоведы. Даже гидротехники приезжают...
   - А в чем проблема?
   - Видите ли... Фризы - а побережье  здесь  населяют  в  основном  потомки
фризов - очень суеверный народ. Они считают остров проклятым.
   - Но вас-то они любят, Херри,  -  я  вспомнила  дружеские  рукопожатия  в
кабачке.
   - Как городского сумасшедшего. Они каждый раз думают, что я не вернусь  с
острова. Они много лет ждут этого.
   - А вы?
   - Возвращаюсь, как видите.
   Теперь мне  стала  ясна  жалостливая  улыбка  блондинки  с  рубенсовскими
формами.
   - Это... Это как-то связано с Лукасом  ван  Остреа,  Херри?  -  осторожно
спросила я.
   - Мне бы не хотелось говорить на эту тему, - Херри-бой  нахмурился.  -  Я
ученый, Катрин. Я считаю все это дремучим суеверием...
   Ничего себе суеверие, особенно если  учесть,  что  длинные  руки  Устрицы
дотянулись до России  и  уже  там  запросто  сжали  сердца  трех  человек...
Оставшийся за линией невидимого горизонта  рыбацкий  поселок  показался  мне
самым уютным местом на земле, Ноевым ковчегом со всеми удобствами.
   Херри-бой выгрузил ящики на причал.
   - Я считаю это суеверием, - снова повторил он. - Великое всегда обрастает
нелепыми легендами, потому что не  может  быть  объяснено.  Для  того  чтобы
постичь великое, нужно самому возвыситься над великим. И тогда ландшафт  его
будет ясен - как вид долины с холма. Вы понимаете, о чем я говорю, Катрин?
   - О мании величия. Типичный случай для практикующих психиатров.
   Херри-бой взял мой рюкзак и закинул его за плечо. Потом подхватил один из
ящиков и направился в глубь причала. Мне ничего не оставалось,  как  забрать
второй, набитый сухими  сливками,  печеньем  и  кофе  ящик  и  следовать  за
Херри-боем.

***

   Резиденция голландца представляла собой типичный фризский дом - гульфхейс
- и была не лишена  налета  декоративности.  Симпатичная  игрушка,  тульский
пряник в голландской упаковке. Дом стоял сразу же за причалом,  поднятый  на
сваи.
   Когда я вошла вовнутрь, Херри-бой уже возился с камином. Огонь  никак  не
хотел разгораться, Херри ломал спички и нервничал.
   - Туристам должен нравиться ваш шалаш. Просто и со вкусом. И в  традициях
архитектуры.
   -  Располагайтесь,  Катрин.  -  Херри-бой  обладал  счастливым  качеством
пропускать все мои шпильки мимо  ушей.  До  него  в  этом  преуспели  только
Снегирь и Жека... Что же она  хотела  сказать  мне  перед  отъездом?  Что-то
важное, как она утверждала...
   Я прошлась по комнате: вытянутая вдоль высоких перепончатых  окон  полка,
которая, очевидно, служила  Херри-бою  письменным  столом.  Компьютер,  кипа
бумаг, огромное количество книг, раскрытых на середине, в начале и в  конце,
переложенные закладками. Я мельком взглянула на титульный лист одной из них:
1651 год. Ничего себе, Херри-бой держит целые стада раритетов.
   Книги занимали половину пространства  комнаты.  Другая  половина  целиком
принадлежала фотографии и живописи. Увеличенные детали каких-то набросков  и
этюдов, удачно сделанные копии деталей - каждая с