ились на неистового в своей страсти голландца.
   - О чем ты думаешь, Херри? - укорил его Лавруха. -  Человек  погиб...  Да
ладно, человек... У Катерины кот подох... пардон,  погиб...  любимый.  А  ты
опять с картиной!
   Судя по всему, после коньячных возлияний на  пляже  Херри-бой  и  Лавруха
перешли на "ты".
   -  Я  думаю...  Может  быть,  уместно  поговорить  о  картине  с  матерью
покойного? Может быть... Голландцы были бы счастливы.
   Я не могла говорить обо  всей  Голландии,  но  то,  что  Херри-бой  будет
счастлив, - в этом не было никаких сомнений.
   - Слушай, Херри, - такой шкурный интерес к картине озадачил даже Лавруху.
- А может, это  ты  парня  замочил  по  средневековым  рецептам?  К  картине
подбираешься? Truly?
   Херри-бой не был особенно силен в русском сленге, но общий пафос  Снегиря
все-таки  дошел  до  него.  Херри  пошел  пятнами,  а  на  глазах  выступили
совершенно детские слезы.
   - Очень плохо так думать.
   - Ну ладно, пошутил я. Пошутил...
   Пока Лавруха препирался с Херри-боем,  совсем  рассвело.  Тягостная  ночь
осталась позади, и только теперь я поняла,  как  вымоталась.  Я  присела  на
чемодан, который волокла всю дорогу (ни одному из мужчин не пришло в  голову
взять его у меня), и опустила голову в колени. Лавруха встал передо мной  на
корточки и осторожно коснулся волос.
   - Успокойся, Кэт. Херри прав -  ужасный  несчастный  случай.  Что  теперь
поделаешь?
   - Ты не понимаешь, Лавруха...
   - Все я понимаю. Но никто не виноват, что это произошло. Благодари  бога,
что мы сами остались живы. И нас не расстреляли  его  громилы.  Без  суда  и
следствия... Или ты успела влюбиться в него до умопомрачения?
   - Не в этом дело...
   - Вот что. Предлагаю пойти на залив  и  выкупаться.  Жизнь  продолжается.
Если хочешь, можешь пожить у меня. Пока все не утрясется.
   - Не могу. Они должны звонить. Ты же сам слышал...
   - Тогда я у тебя поживу. Проводим нашего доброго друга  из  Голландии.  -
Снегирь фамильярно ткнул крупнейшего специалиста по  творчеству  Лукаса  ван
Остреа в бок. - И займемся приятными формальностями. Нам еще  нужно  денежки
получить, если ты не забыла.
   Совсем забыла, Лавруха. Со всеми  этими  смертями  я  забыла  о  деньгах,
которые мы выручили за "Всадников Апокалипсиса". Деньги. Деньги помогут  мне
избавиться от воспоминаний. К тому же  я  искренне  надеялась,  что  никогда
больше не увижу рыжую Деву Марию. Слишком уж кровожадной она оказалась...
   - Возьми хотя бы мой чемодан, Лавруха. Совсем совесть потерял.
   - При одном условии: если мы сейчас же пойдем и выкупаемся. Смоем с  себя
всю эту грязь. - "Вся эта грязь" прозвучало в  Лаврухиных  устах  как  "Весь
этот джаз", с бесшабашностью и  упором  на  синкопу.  -  Появимся  в  Питере
чистенькими.
   Он согнал меня с чемодана, легко поднял его и затрусил к пляжу. Херри-бой
и я поплелись за ним.
   Когда мы приблизились, Лавруха уже стоял в воде по колено и обдавал  себя
водой. Я поморщилась: Лавруха никогда не следовал моде  на  нижнее  белье  и
предпочитал сатиновые семейные трусы всему остальному.
   - Присоединяйтесь, - крикнул он.
   Херри-бой  помотал  головой  (очевидно,  он  не   доверял   экологическим
характеристикам Финского залива), а я вошла в воду прямо  в  платье.  Спустя
минуту я уже плыла рядом с Лаврухой.
   - Ну как? - спросил он. - Хороша водичка?
   - Ничего себе.
   - Первый раз купаюсь за последние два года. Поразительная все-таки  штука
жизнь.
   - Что ты думаешь обо  всем  этом,  Лаврентий?  -  отплевываясь  от  воды,
спросила я.
   - А что я должен думать?
   - Эта смерть - она не кажется тебе странной?
   - Не знаю... Люди всегда безмерно удивляются, когда умирают.
   -  Быкадоров,  а  потом  Леха.  А  если  учесть  то,  что  мне  рассказал
Гольтман...
   Лавруха перевернулся на спину и несколько минут плыл молча.
   - Ты что, действительно считаешь, что это картина убила их?
   - Я не знаю... Тогда я не все рассказала  тебе.  Я  ведь  тоже  не  могла
сначала попасть в Жекину спальню. Быкадоров придвинул к двери трюмо.
   Мое неожиданное признание не произвело на Снегиря особого впечатления.
   - Да, это странно.
   - Более чем.
   - В любом случае, мы можем строить только  предположения.  А  я  не  хочу
строить  предположения.  Хочу  строить  себе  мастерскую  -   где-нибудь   в
Акапулько. И бабки мы приобрели с помощью этой  картины.  Нужно  уметь  быть
благодарными, Кэт.
   - Помнишь, что написал Херри-бой в своей статье? Семя дьявола.
   - Значит, нужно уметь быть благодарными дьяволу... - в чем, в  чем,  а  в
логике Лаврухе не откажешь. Почему бы и нет, в самом деле? Бедный Пупик...
   - На него два раза покушались, - неожиданно сказала я.
   - На кого?
   - На Титова.  И  оба  раза  неудачно.  Окружить  себя  телохранителями  и
пуленепробиваемыми стеклами - и все равно умереть...
   - Да, повезло его конкурентам. Сам себя и заказал. За  миллион  долларов.
Высоко себя ценил парень... Я не успела ответить - Лавруха нырнул.
   Сам себя заказал. За миллион долларов. Лавруха прав. Его конкуренты будут
счастливы, им не пришлось пачкать руки. Никаких затрат на киллеров,  никаких
простреленных голов и прочей чернухи. Эффективно и - главное  -  без  всяких
следов. Но почему доска убила его и почему не тронула  нас?..  Почему  люди,
обладающие картиной, умирают не все, а через одного?.. Я резко ушла под воду
- это Снегирь ухватил меня за ноги. От неожиданности я захлебнулась, в глаза
мне хлынула зеленая распаренная влага, и я вдруг поняла...
   Я поняла!
   Вырвавшись из Лаврухиных рук и огрев  его  по  затылку,  я  выскочила  на
поверхность.
   - Я все поняла, Снегирь!
   - Что еще ты поняла? - голова Лаврухи поплавком закачалась на волнах.
   - Картина расправляется только с владельцами! Или  с  тем,  кто  себя  им
считает.
   - К доктору и немедленно, - Лавруха развернулся к берегу.
   Он плыл широкими сильными гребками, и мне не сразу удалось догнать его.
   - Лавруха!..
   - К доктору. К психиатру.
   - Подожди, ты не дослушал.
   -  Я  не  хочу  слушать  бредни.  Картина,  которая  убивает...  Придумай
что-нибудь пооригинальнее. Каменный век, ей-богу.
   - Просто допусти это. Прими как данность. Из любви ко мне хотя бы...
   - Из любви к тебе? Хорошо. Я слушаю.
   - Я рассказывала тебе, как погиб Гольтман. А потом Быкадоров. И Леха. А с
нами все в порядке. И с припадочным Херри тоже. Как ты думаешь, почему?
   - Не знаю.
   - Потому что они были владельцами. Гольтману картину подарили. А Титов ее
просто купил.
   - А твой романтический вор? Лавруха вылез на берег и растянулся на песке.
Я пристроилась рядом с ним.
   - Он же украл ее. Так же, как и мы. Он никак не мог быть  ее  владельцем.
Значит, с ним ничего не должно было случиться, если принять твою версию.
   - А что, если он решил оставить ее у себя?  Песчинки  под  грузным  телом
Снегиря скрипнули.
   - С каких пирогов? Он же вор. Зачем вору красть картину и оставлять ее  у
себя? Тем более такую картину. Куда он мог ее повесить? На стенку в камере?
   - Но... Ты же сам сказал, что он романтический вор. И ты не  знаешь,  что
было у него в голове. Может, он решил с ней не расставаться.
   - Чушь, - уверенно сказал Снегирь, и я поразилась его  уверенности.  -  С
чем это он решил не расставаться? С твоим светлым образом, что ли?
   - Если принять мою точку зрения, тогда  все  выстраивается.  Мы  ведь  не
думали о том, чтобы оставить ее у себя. Мы с самого начала решили продать...
Мы не были опасны, и поэтому с нами ничего не случилось.
   - Не верю я во всю эту мистику.
   - Ты можешь не верить. И я могу не верить. Но факт остается  фактом:  все
они умерли рядом с картиной. Должно же быть какое-то объяснение.
   - Но не такое дурацкое.
   - А случайные смерти от  инфаркта  -  и  Гольтмана,  и  Быкадорова  -  не
выглядят  по-дурацки?  И  на  теле  Лехи  не  было  найдено  никаких  следов
насильственной смерти.
   - Ты же сама сказала, что у этого чертова Гольтмана было слабое сердце...
   - Но у остальных со здоровьем все было в порядке.
   - Кто знает...
   - Я знаю.
   Лавруха соорудил башенку из песка  и  теперь  усердно  прорывал  под  ней
подземный ход.
   - Тебе виднее. Ты же была их любовницей, не я...  Заездила  мужиков.  Вот
теперь и передо мной персями трясешь, бесстыдница.
   Я инстинктивно прижала руки к  груди;  прилипшее  к  телу  мокрое  платье
действительно выглядело двусмысленно.
   - И вообще на месте компетентных органов я бы тобой занялся.
   - Напиши заявление, - окрысилась я.
   - Нет. Я тебя люблю и заявление писать не буду. И вообще ничего больше не
хочу слышать. Ни об этой картине, ни об этом художнике.
   Лавруха поднялся и с детской непосредственностью растоптал выстроенный им
замок из песка. А вместе с замком были растоптаны и все  мои  хилые  версии.
Жека отпала сразу, Лавруха самоустранился,  а  я  осталась  со  всеми  этими
загадками один на один. Кстати, за всю прошедшую ночь я ни разу не вспомнила
о Жеке. И никто не вспомнил.
   - Надо заехать к Жеке, - сказала я Снегирю. Лавруха,  прыгавший  в  одной
штанине, завалился на песок.
   - Зачем? - спросил он.
   - Нужно же все ей рассказать. Предупредить.
   - Думаешь, это ее обрадует? Опять начнет распространяться, что мы  решили
воспользоваться дурными деньгами. Позже расскажешь, когда все утрясется.  Не
нужно давать лишних козырей в руки этой честной идиотки.
   - Ты думаешь?
   - Уверен!
   - А если ее начнут трясти?
   - Да кто начнет?! Она же уехала еще до того, как все произошло. Ты  же  в
курсе, у Лаврухи-младшего понос. Я сам ее  проводил.  Сдал  с  рук  на  руки
какому-то охраннику. Который должен был ее отвезти...
   Херри-бой, до этого скучавший в сторонке, заметно оживился.
   - Мы не вернемся обратно, Катрин? - спросил он.
   - Нет. Мы уже никогда туда не вернемся, Херри.
   - Но картина...  Может  быть,  эта  женщина  -  его  мать  -  захочет  ее
продать... Я хотел бы поговорить. Конечно, у меня нет крупной  суммы...  как
это по-русски... Cash... Но...
   Проклятый голландец с его проклятой  картиной  надоел  мне  хуже  горькой
редьки. Лавруха, кажется, понял мои настроения. Он подхватил  Херри-боя  под
острый локоть и потащил за собой по тропинке. Я плелась сзади с чемоданом  в
руках. Потершаяся ручка больно резала мне ладонь, но уж лучше  тащить  вещи,
чем слушать Херри-боя. Я с ненавистью смотрела на подшерсток мягких волос на
затылке. Непроницаемо-спокойный. Даже если небо упадет на землю,  даже  если
все мельничные ветры его Голландии будут дуть  в  одну  сторону  -  и  тогда
Херри-боя ничто не прошибет. Ничто, кроме Лукаса Устрицы. А  ведь  есть  еще
один человек, которому выгодна смерть Алексея Алексеевича Титова. Кроме  его
конкурентов, разумеется... И этот человек - ты, Херри-бой.
   Пока Леха был жив, тебе не светило ровным счетом ничего.  Но  теперь  его
нет, и еще неизвестно, как отнесется к картине Агнесса. Завтра ты  будешь  у
нее (в этом я даже  не  сомневаюсь)  и  начнешь  лепетать  о  необыкновенной
историческрй ценности доски. О ее значении  для  Голландии.  Картины  должны
жить в странах, в которых  написаны,  -  это  твоя  мысль.  Она  может  быть
убедительной для Агнессы...
   И потом - ты был последним, кто видел Леху в живых. Кроме Пупика  и  Девы
Марии, разумеется. Ты оставался в кабинете, когда я вышла оттуда.  Я  вышла,
поднялась наверх и...
   Я оказалась в запертой спальне.
   Кто же все-таки меня запер?
   Картина может убивать, я почти готова поверить  в  это,  но  поворачивать
ключи в замках? Это уже слишком...
   Споткнувшись о крошечный  валун,  я  едва  не  растянулась  на  тропинке.
Выходные  туфли,  в  которых  я  проходила  всю   сегодняшнюю   ночь,   мало
соответствуют пересеченной местности... Я раскрыла  чемодан  и  извлекла  из
него шорты, футболку и ботинки "катерпиллер" на угрожающе  толстой  рифленой
подошве. Любимые ботинки Пупика... Бедный кот.
   Сквозь редкие сосны просматривалась трасса,  и  когда  я  вышла  на  нее,
Лавруха уже договаривался с водителем какого-то "Жигуленка".
   - До  Питера,  шеф.  Платим  в  баксах,  -  сказал  Снегирь  и  подмигнул
Херри-бою. Понятно, за чей счет он решил прокатиться.
   - Я не еду, - сказала я.
   - Почему? - Лавруха нахмурился. - Все-таки решила отправиться к Жеке?
   - Нет. Пупик. Нужно забрать его у ветеринара.  Ветеринар  обещал  сделать
вскрытие. Это недалеко. В Зеленогорске. А вы езжайте в Питер, если хотите.
   - Нет уж. Я тебя не оставлю в таком состоянии. Поехали вместе...
   ...Ветеринар не сказал мне ничего утешительного и взял только часть денег
за услуги.
   - Ничего не могу понять, - сказал он мне.  -  Внутренности  абсолютно  не
повреждены. Внешне это похоже на инфекцию, но  никаких  подтверждений  я  не
нашел.
   - А почему у него выпала шерсть?
   - Шерсть выпадает по совершенно разным причинам. Это  самая  естественная
реакция на тяжелую болезнь.
   - Он был совершенно здоров, доктор.
   - Да. Во всяком случае, никаких патологий вскрытие не выявило.
   - Что же тогда?
   - Увы. Я не знаю... Если вы хотите, я  могу  провести  химический  анализ
тканей. Не думаю, что это прояснит  картину,  но...  -  Александр  Третий  с
сомнением взглянул на мою футболку и шорты, бывшие в девичестве джинсами "Ли
Купер".
   Это обойдется мне в кругленькую сумму, понятно.
   - Спасибо. Я думаю, не стоит. Оставлять здесь, на холодном  прозекторском
столе, тельце Пупика, да еще на неопределенное время, было выше моих сил.  Я
завернула кота в чистое полотенце и вышла из кабинета.
   Снегирь и Херри-бой ждали меня на улице. Снегирь пил пиво, а Херри-бой  -
стерильную минеральную воду "Полюстрово".
   - Хлебни, - сказал мне Лавруха, - полегчает.
   - Я не хочу...
   - Нужно, - Снегирь аккуратно вынул сверток у меня из рук.
   - Мне очень жаль, Катрин, - хоть здесь Херри-бой проявил сострадание, и я
была благодарна ему за это.
   - Ну что, двинули?
   - Нет. Я хочу похоронить его здесь, на заливе, - везти мертвого Пупика  в
город - на это меня может не хватить.
   - Как скажешь.
   ...Мы похоронили Пупия Саллюстия  Муциана  под  сосной,  совсем  рядом  с
заливом. Снегирь насыпал аккуратный холмик и так же аккуратно подровнял  его
края.
   - Спи спокойно, Пупик. И хоть покойника я не любил, по причине вздорности
характера, давайте его помянем...
   Снегирь протянул бутылку с пивом Херри-бою, но тот  отрицательно  покачал
головой.
   - Надо. Обычай такой. Русский обычай. Понимаешь?
   - Я пил коньяк, ..
   - То коньяк, а то - пиво. Это же ваш  национальный  напиток!  И  потом  -
когда это было! За упокой души - святое.
   Херри-бой все-таки  взял  бутылку,  предварительно  обтерев  горлышко,  и
сделал маленький глоток.
   - Хорошее у нас пиво, да? Лучше, чем ваше, консервированное,  -  и  здесь
Лавруха остался верен себе. - Натуральный вкус, никакой подделки.
   - Мне не очень нравится пить.
   - Вижу. Ничего тебе не нравится. Никаких страстей. Тоска зеленая!..
   Это было несправедливо по отношению к Херри-бою. Его можно было  обвинить
в чем угодно, даже в легком презрении к пиву, - но только  не  в  отсутствии
страстей. Но Херри-бой не  стал  оправдываться  перед  экспансивным  русским
художником. Мы были для него досадной помехой на пути к  Лукасу  Устрице.  И
Леха  был  досадной  помехой.  А  теперь  помеха  устранена.  Я  внимательно
посмотрела на Херри-боя.
   Гладкие щеки, гладкие очки, только глаза выглядят на этом лице совершенно
противоестественно: как будто кто-то, мастеривший Херри-боя, просто  взрезал
стамеской  голую  поверхность  лица.  И  взрезал  слишком   глубоко.   Херри
перехватил мой взгляд и застенчиво улыбнулся.
   С такой улыбкой на лице вполне можно убить. Кого угодно.

***

   ...Я добралась  до  дома  только  во  второй  половине  дня.  И,  всласть
наплакавшись над пустыми мисками Пупия Саллюстия Муциана, заснула.  Прямо  в
кухне, на полу, еще пахнувшем кошачьим кормом. А проснулась от  настойчивого
телефонного звонка.
   Звонил Владимир Михайлович Юхно.
   - Добрый день, Катя. Как вы себя чувствуете?
   - Как я могу себя чувствовать?
   - Я получил данные вскрытия. Если это вас интересует...
   Алексей Титов умер от обширного инфаркта. Никаких следов яда в  организме
не обнаружено (я мысленно щелкнула по носу чересчур подозрительного казаха).
Нелепое стечение обстоятельств, и Владимир Михайлович Юхно приносит мне свои
искренние соболезнования. Я ждала, что Юхно скажет мне  то  же,  что  сказал
вчера в унисон со всеми: "Вы очаровательны, Катенька, вы можете обращаться к
нам в любое время"... Или хотя бы, на худой конец, намекнет на  чашку  кофе.
Но ничего подобного не произошло. Сейчас он положит  трубку  и  исчезнет  из
моей жизни навсегда.
   - А что с картиной? - спросила я у Юхно.
   - Не знаю. Это не моя компетенция. Вас интересует картина?
   - Нет, - соврала я. - Просто так спросила.
   - Я не знаю, как с ней поступит Агнесса Львовна...
   Я представила себе, что моя ненавистная  физиономия,  да  еще  снабженная
выспренней латинской надписью,  будет  каждый  день  мелькать  у  нее  перед
глазами, и поежилась. Вряд ли Агнесса  оставит  доску  у  себя,  а  тут  еще
Херри-бой, который никак не может угомониться. Что-то его становится слишком
много в моей жизни, этого проклятого Херри-боя...
   - Значит, следствие закончено?
   - Никакого следствия не было. Алеша умер от инфаркта. Я могу надеяться на
вашу конфиденциальность? - снова спросил он.
   Голое тело Лехи, распростертое перед  картиной,  совершенно  необъяснимая
смерть, девушка, похожая на меня....
   - Конечно, Владимир Михайлович.
   -  Было  очень  приятно  с  вами  познакомиться.  Жаль,  что  при   таких
обстоятельствах.
   - Приходите в галерею, - неожиданно пискнула  я.  -  У  нас  выставляются
очень хорошие художники...
   - Меня мало интересует живопись, Катя. Всего доброго...
   Я положила трубку, костеря себя на все лады:  совсем  ополоумела,  девка,
вылезла со своей картинной галереей в самый неподходящий момент... Бесцельно
прослонявшись по комнатам, я снова влезла в "Катерпиллеры" и  отправилась  в
"Пират".
   "Пиратом" назывался мой любимый кабачок на  углу  Седьмой  линии.  Там  я
назначала встречи всем своим поклонникам и заставляла их  часами  любоваться
спасательными кругами с военных кораблей и  формой,  содранной  с  какого-то
капитана  первого  ранга  и  выставленной  на  всеобщее  обозрение.   Список
достопримечательностей  дополняли  штурвал,  корабельный  телефон  и   флаги
Международного сигнального свода. Я и сама не  могла  объяснить  себе  такую
патологическую  страсть  к  морю:   впервые   я   увидела   большие   водные
пространства, когда приехала из Самарканда в Питер, к  тетке,  -  учиться  в
художественной школе. С тех пор прошло много лет, я без сожаления рассталась
с девичьей мечтой выйти замуж за  какого-нибудь  выпускника  Академии  имени
Фрунзе, но привязанность к морю не ушла. И я удовлетворяла ее самым невинным
образом - сидя в "Пирате". Только здесь, в  сигаретном  дыму,  среди  пивных
кружек, соленых орешков и фисташек, мне думалось лучше всего.
   Я заказала кофе, орешки, бокал самого дешевого вина  ("Улыбка  Джоконды",
как раз в моем стиле) и уселась за столик у окна.
   Итак.
   Два трупа за месяц. Два трупа и бедняжка Пупик. Гольтман умер еще раньше,
но его тоже нельзя сбрасывать со счетов. И в каждом из трех случаев на месте
неожиданной смерти оказывалась доска Лукаса ван  Ост-реа.  Я  была  чересчур
практичной, чтобы поверить в мистическое предначертание картины. И все же не
совсем практичной, чтобы сбрасывать это предначертание со  счетов.  Особенно
если учесть дошедшие до нас байки о Лукасе Устрице: "Семя дьявола", "Пробный
камень антихриста" и все такое прочее...  Отпив  вина,  я  закрыла  глаза  и
принялась выстраивать логические цепочки. Гольтман - Быкадоров - Леха Титов.
Все трое умерли