будь она проклята, уже успела бы разрезать на  мелкие
кусочки и отведать сырое кабанье сердце.
     Дочь с несчастным видом уставилась на отца. Одета она  была  так  же,
как и егеря, и сидела в седле по-мужски; на боку у  нее  болтался  меч,  в
руке было  зажато  копье,  и  от  этого  она  казалась  совсем  девчонкой,
узколицей и тонкорукой.
     - Тряпка ты,  заячья  душонка,  влюбленная  в  колдуна!  -  продолжал
Джанарл. - Твоя омерзительная мамаша встретила бы кабана, стоя на земле, и
смеялась бы, если б его кровь брызнула ей в лицо. Послушай,  этому  кабану
уже крышка, поранить тебя он не может. Заколи его  копьем,  немедленно!  Я
тебе приказываю!
     Разорвав стену из копий, егеря расступились, давая девушке подойти  к
зверю. Они хихикали ей прямо в лицо, а герцог лишь одобрительно ухмылялся.
Прикусив нижнюю губу, девушка колебалась; со страхом и восторгом  смотрела
она на зверя, который, все так же чуть приподняв голову, уставился на нее.
     - Всади в него копье! - повторил  Джанарл  и  поспешно  отхлебнул  из
фляги. - Давай, а не то я отстегаю тебя хлыстом прямо сейчас.
     Девушка тронула каблуками бока лошади и, согнувшись и нацелив копье в
кабана, легким галопом поскакала к нему. Однако в последний  момент  копье
вильнуло и угодило острием в  землю.  Кабан  не  шелохнулся.  Егеря  сипло
загоготали.
     Джанарл побагровел от гнева и неожиданно схватил дочь за руку.
     - Твоя окаянная мамаша перерезала мужчинам глотки глазом не  моргнув.
Ты немедленно всадишь копье в эту тварь или попляшешь у меня снова  -  как
прошлой ночью, когда я заставил тебя выдать заклятие  колдуна  и  сказать,
где отыскать его курятник. - Он нагнулся к ней и проговорил почти шепотом:
- Знаешь, котеночек, я давно уже подозреваю, что твоя  мать  при  всей  ее
лютости, как и  ты,  была  влюблена  в  колдуна  -  правда,  ее,  наверно,
приворожили - и что ты - отродье этого сгоревшего чародея.
     Глаза девушки округлились, она попыталась вырваться, но отец притянул
ее к себе.
     - Не бойся, котеночек, дурь-то я из тебя вышибу, хоть так, хоть этак.
А для начала заколи-ка этого кабанчика.
     Девушка словно окаменела. Ее белое лицо напоминало маску ужаса.
     Герцог замахнулся, однако ударить дочь не успел.
     В том  месте  прогалины,  где  кабан  повернулся,  чтобы  ринуться  в
последнюю атаку, появился худощавый юноша, одетый  во  все  серое.  Словно
человек, находящийся под действием какого-то зелья или впавший в транс, он
шел прямо на Джанарла. Трое егерей, стоявших рядом  с  герцогом,  вытащили
мечи и лениво двинулись ему навстречу.
     Лицо юноши было бледным и напряженным, на  лбу,  под  чуть  сдвинутым
назад клобуком, виднелись капли  пота.  Не  спуская  глаз  с  герцога,  он
прищурился, как будто смотрел на слепящее солнце.
     Губы юноши широко раздвинулись, обнажив белые зубы.
     - Убийца Главаса Ро! Погубитель волшебников!
     В ту же секунду бронзовый меч вылетел из замшелых  ножен.  Два  егеря
бросились к парню, один из них, увидев зеленоватый клинок, закричал:
     - Осторожно! Яд!
     Держа меч, словно это был молот, юноша обрушил на него страшный удар,
но егерь с легкостью его парировал, так что клинок просвистел у  него  над
головой, а юноша потерял равновесие и чуть не упал. Шагнув  вперед,  егерь
молниеносно ударил по клинку парня около рукоятки, желая обезоружить  его,
и бой, еще не начавшись, казалось уже завершился -  но  не  совсем.  Туман
внезапно исчез из глаз у юноши, он ощерился, как кот, с новой силой сжав в
руке  меч,  сделал  быстрый  выпад,  крутанул  кистью,  и  меч  вылетел  у
изумленного егеря из руки. Юноша сделал еще один выпад,  целясь  в  сердце
его сотоварища, и тому удалось уклониться от удара, только упав на спину.
     Джанарл  напряженно  привстал  на  стременах  и  пробормотал:  "Щенок
показывает клыки", но тут третий егерь, зайдя сзади, хватил юношу рукоятью
меча по затылку. Тот выронил меч, покачнулся и  стал  оседать,  но  первый
егерь, схватив его за ворот туники,  толкнул  на  своих  товарищей.  Решив
позабавиться, те взяли его в толчки и принялись бить наотмашь  по  лицу  и
телу спрятанными в  ножны  кинжалами,  а  когда  юноша  рухнул  на  землю,
продолжали пинать его ногами и терзать, словно свора собак.
     Джанарл сидел неподвижно и наблюдал за дочерью. Когда юноша  появился
на поляне, от герцога не ускользнул испуг девушки - она явно знала  парня.
Теперь она сидела, подавшись вперед, губы ее подергивались. Дважды  герцог
хотел было заговорить с нею, но  передумывал.  Лошадь  Иврианы  неспокойно
перебирала ногами и ржала. В конце концов девушка съежилась в седле,  едва
сдерживая рыдания. Джанарл удовлетворенно хмыкнул и приказал:
     - Ну, пока хватит! Тащите его сюда.
     Двое егерей подхватили едва живого парня, серая одежда которого  была
испещрена красными пятнами.
     - Ты трус, - проговорил Джанарл. -  От  этой  забавы  ты  не  умрешь.
Ребята просто немного обработали тебя перед другой забавой.  Но  я  забыл,
что ты - хитрый колдунишка, который бормочет свои заклинания и проклятия в
темноте, за спинами у людей,  трусливый  негодяй,  который  гладит  всяких
зверушек и вообще разводит в лесах сладенькие сантименты.  Тьфу,  гадость!
Меня тошнит от этого! А между тем ты пытаешься сбить с пути истинного  мою
дочь и... Да слушай же, колдунишка несчастный!
     С этими словами герцог нагнулся и дернул за волосы болтающуюся голову
юноши. Тот закатил глаза и судорожно дернулся: егеря от  неожиданности  не
сумели его удержать, и Джанарл чуть было не выпал из седла.
     Внезапно послышался  громкий  треск  сучьев  и  топот  копыт.  Кто-то
закричал:
     - Осторожней, хозяин! О боги, да помогите кто-нибудь герцогу!
     Поднявшийся на ноги раненый кабан летел к кучке людей во  весь  опор,
целясь в лошадь Джанарла.
     Схватившись за оружие, егеря бросились врассыпную.
     Лошадь Джанарла попятилась  и  чуть  не  выбросила  из  седла  своего
всадника. Кабан пролетел мимо, словно черная ночь в красных сполохах.  Еще
немного, и Джанарл рухнул бы ему на спину. Кабан резко развернулся и снова
бросился в атаку; три  копья  вонзились  в  землю  рядом  с  ним.  Джанарл
попытался выпрямиться в седле, но зацепился ногой  за  стремя,  и  лошадь,
дернув, повалила его.
     Кабан  приближался,  но  тут  раздался  топот  копыт.  Мимо  Джанарла
пролетела лошадь, и направленное уверенною рукою копье  глубоко  вонзилось
зверю в лопатку. Черный кабан дернулся, попытался ударить клыком по копью,
завалился на бок и замер.
     Ивриана выпустила из рук древко  копья.  Ее  пальцы  дрожали  крупной
дрожью. Девушка тяжело осела в седле и другой рукой схватилась за луку.
     Джанарл поднялся на ноги, посмотрел на дочь, на кабана,  затем  обвел
взглядом всю прогалину.
     Ученик Главаса Ро исчез.


     - Север - в юг, а лево -  в  право,  стань  пустынею,  дубрава,  сон,
повсюду ставь заставы, помогайте, лес и травы.
     Опухшими губами Мышонок бормотал заклинание; казалось, он обращался к
земле, на которой лежал. Сложив пальцы в кабалистический знак,  он  достал
из крошечного мешочка щепоть  зеленого  порошка  и  бросил  его  в  воздух
движением кисти, которое заставило его поморщиться.
     - Пес, от волка ты рожден, враг бичу  и  сворке  он.  Чти  единорога,
конь, он свободен, как огонь. Помогайте, ночь и сонь!
     Договорив заклинание, Мышонок затих; боль в истерзанном теле стала не
такой мучительной. Он лежал  и  прислушивался  к  чуть  различимым  звукам
погони.
     Прямо перед его лицом оказался  пучок  травы.  Мышонок  смотрел,  как
трудолюбивый муравей карабкается по стебельку, падает и снова лезет вверх.
На какую-то секунду он  почувствовал  сродство  между  собой  и  крошечным
насекомым. Потом вспомнил черного кабана, чья неожиданная атака  дала  ему
возможность скрыться, и на миг почему-то связал его с муравьем.
     Ему  пришли  на  память  пираты,  угрожавшие  его  жизни,  когда   он
странствовал по западу. Однако их веселая жестокость в корне отличалась от
намеренного  зверства  герцогских  егерей,  которое  явно  доставляло   им
удовольствие.
     Постепенно в Мышонке стали  закипать  гнев  и  ненависть.  Перед  его
мысленным взором предстали боги Главаса Ро, их  обычно  бесстрастные  лица
стали белыми и насмешливыми. Он слышал слова древних заклинаний, но теперь
они наполнились новым  смыслом.  Вскоре  видения  смешались  в  круговерть
ухмыляющихся рож и жестоких рук. Где-то в глубине - бледное виноватое лицо
девушки. Мечи, палки, бичи. Все кружится  и  кружится.  А  в  центре,  как
ступица колеса, на котором людям ломают кости, мощная фигура герцога.
     Разве  могло  справиться  учение  Главаса  Ро  с  этим  колесом?  Оно
прокатилось и раздавило его. Чем была  белая  магия  для  Джанарла  и  его
егерей? Ничего не  стоящим  пергаментом,  который  легко  можно  загадить.
Втоптать волшебные камни в грязь. Превратить в кашу мудрейшие мысли своими
железными мозгами.
     Но была и другая магия. Та, пользоваться которой запрещал Главас Ро -
порой с улыбкой, но всегда твердо. Магия, о которой Мышонок узнал лишь  из
недомолвок и предостережений. Магия, возникшая из смерти и ненависти, боли
и гниения, магия ядов и ночных вскриков, сочившаяся из черных  межзвездных
пространств и - как правильно сказал сам Джанарл -  бросавшая  из  темноты
проклятия в спину людям.
     Мышелову казалось, что все приобретенные им прежде знания о крошечных
существах, звездах, добром колдовстве и правилах обходительности природы -
все это сгорело в каком-то внезапном огненном вихре. И черный пепел  ожил,
зашевелился, и из него потянулся сонм ночных теней,  похожих  на  те,  что
сгорели, но  изуродованных.  Крадущихся,  прячущихся,  трусливо  убегающих
теней. Бессердечных, исполненных ненависти и ужаса,  но  красивых,  словно
черные пауки, раскачивающиеся в своих геометрически правильных тенетах.
     Протрубить над ними в охотничий рог? Напустить их на Джанарла?
     Глубоко в  мозгу  Мышонка  злобный  голос  зашептал:  "Герцог  должен
умереть. Герцог должен умереть". И Мышонок понял, что будет всегда слышать
этот голос, пока не сбудется то, чего он требует.
     Он с трудом поднялся на ноги, ощущал в сломанных ребрах пронизывающую
боль и удивляясь, как ему удалось убежать так  далеко.  Стиснув  зубы,  он
поплелся через поляну, а когда добрался до деревьев на другом  краю,  боль
заставила его упасть на четвереньки. Он  прополз  еще  немного  и  потерял
сознание.


     К вечеру третьего после  охоты  дня  Ивриана,  выскользнув  из  своей
комнаты в башне, велела глупо ухмыляющемуся конюху привести ее  лошадь  и,
миновав долину,  перейдя  через  реку  и  взобравшись  на  противоположную
сторону холма, оказалась у скалы, за которой когда-то был дом Главаса  Ро.
От представшего глазам девушки разора ее напряженное  бледное  лицо  стало
еще несчастнее. Спешившись, она подошла к пожарищу, трясясь  при  мысли  о
том, что наткнется на труп Главаса Ро. Но его нигде не было. Она  обратила
внимание, что пепел весь разворошен, словно кто-то искал в  нем  уцелевшие
от огня предметы. Над пепелищем стояла тишина.
     Внимание девушки привлек холмик на краю поляны, и она подошла к нему.
Это была свежая могила, вместо надгробной плиты  на  ней  лежал  небольшой
плоский зеленоватый камень с вырезанными на нем странными изображениями  и
обрамленный серыми голышами.
     Внезапно донесшийся из леса шорох заставил  Ивриану  вздрогнуть:  она
поняла, что очень напугана, но до сих пор из-за сильного горя  не  ощущала
страха. Она посмотрела в сторону леса  и  вскрикнула:  из  просвета  между
листьями на нее смотрело чье-то лицо.  Дикое  лицо,  измазанное  грязью  и
зеленью  травы,  в  засохших  кровоподтеках,  с   начавшейся   пробиваться
бородкой. И тут она узнала его.
     - Мышонок! - неуверенно окликнула девушка.
     Голос, который ей ответил, она узнала с трудом.
     - Итак, ты вернулась, дабы насладиться разрушением, виною которому  -
твое предательство.
     - Нет, Мышонок, да нет же!  -  воскликнула  Ивриана.  -  Я  этого  не
хотела, можешь даю поверить!
     - Ты лжешь! Это ведь люди твоего отца убили его и сожгли дом.
     - Но я не думала, что они осмелятся!
     - Не думала, что осмелятся - словно это тебя извиняет. Ты так боишься
своего отца, что готова выдать ему что угодно. Ты живешь одним страхом.
     - Не всегда, Мышонок. В конце концов я же убила кабана.
     - Тем хуже - ты убила зверя, посланного  богами  на  погибель  твоему
отцу.
     - Но на самом деле я не убивала кабана. Я  только  хвасталась,  когда
говорила об этом, думала, что тебе понравится моя смелость. Я  не  подано,
как его убивала. Ум мой что-то затмило. Мне  кажется,  моя  покойная  мать
вошла в меня и направила мою руку с копьем.
     - Ты бросаешься из одной лжи в другую!  Я  скажу  точнее:  ты  живешь
только страхом, за исключением тех случаев, когда отец  кнутом  заставляет
тебя быть смелой. Мне следовало подумать об  этом  раньше  и  предупредить
Главаса Ро относительно тебя. Но я-то думал, что ты не такая.
     - Ты ведь звал меня Мышкой, - чуть слышно проговорила девушка.
     - Да, мы играли в мышей, забыв, что кошки существуют на самом деле. И
вот, когда меня не было, тебя простым кнутом  запугали  до  того,  что  ты
выдала Главаса Ро своему отцу!
     - Мышонок, не осуждай меня. - Ивриана уже плакала. - Я  знаю,  что  в
моей жизни не было ничего, кроме  страха.  С  детских  лет  отец  старался
внушить мне, что жестокость и ненависть правят миром. Он истязал  и  мучил
меня. Мне некуда было деться, пока я не встретила Главаса Ро и не  узнала,
что в мире есть законы сочувствия и любви, которым подчиняется даже смерть
и кажущаяся ненависть. Но теперь Главас Ро мертв, и я напугана  и  одинока
еще больше, чем раньше. Мне  нужна  твоя  помощь,  Мышонок.  Ты  учился  у
Главаса Ро. Ты не забыл его уроки. Помоги же мне.
     Юноша язвительно рассмеялся:
     - Помочь, а потом ты меня предашь? Они будут бить меня плетью,  а  ты
станешь любоваться? Я должен слушать твой сладкий лживый  голосок,  а  тем
временем егеря твоего отца окружат меня? Нет, у меня другие замыслы.
     - Замыслы? - переспросила девушка. В ее голосе слышалась  тревога.  -
Мышонок, пока ты здесь бродишь, твоя жизнь в опасности.  Люди  моего  отца
поклялись убить тебя, как только обнаружат. Поверь, я умру, если они  тебя
поймают. Уходи отсюда не медля. Только скажи прежде, что ты не питаешь  ко
мне ненависти.
     Юноша снова ехидно рассмеялся.
     - Ты недостойна моей  ненависти,  -  прозвучали  жгучие  слова.  -  Я
презираю тебя за твою трусость и слабость. Главас Ро слишком много говорил
о любви. В мире существуют  законы  ненависти,  которым  подчиняется  даже
любовь, и теперь  настало  время  заставить  их  поработать  на  меня.  Не
подходи! Я не собираюсь рассказывать тебе  о  своих  замыслах  и  выдавать
норы, в которых я прячусь. Но одно я тебе скажу, слушай меня  внимательно.
Через неделю начнутся мучения твоего отца.
     -  Мучения  моего  отца?..  Мышонок,  Мышонок,   послушай.   Я   хочу
расспросить тебя об учении Главаса Ро. Я хочу  расспросить  тебя  о  самом
Главасе Ро. Отец намекнул, что он знал  мою  мать  и  что  она,  возможно,
родила меня от него.
     На сей раз последовало молчание,  и  только  потом  язвительный  смех
зазвучал с удвоенной силой.
     - Прекрасно! Чудесно! Я с радостью думаю, что Седобородый Старик взял
кое-что от жизни, прежде  чем  стал  таким  мудрым-мудрым.  Очень  хочется
верить, что он и впрямь завалил в каком-нибудь  уголке  твою  мать.  Тогда
было бы понятно все его благородство. Там, где есть столько любви к любому
существу, прежде должны были быть похоть и  грех.  Его  белая  магия  была
рождена этой встречей и всей злобой твоей  матери.  Точно!  Грех  и  белая
магия, рука об руку, - и боги никогда не лгут! И в результате дочь Главаса
Ро обрекает своего истинного отца на смерть в дыму и копоти.
     Лицо исчезло, осталась лишь черная дыра в обрамлении листьев. Девушка
бросилась в лес, зовя Мышонка, пытаясь бежать на звук удаляющегося  смеха.
Но вскоре смех замер; стоя в какой-то сумрачной  лощине,  Ивриана  думала,
как злобно звучал смех ученика чародея - как будто он смеялся над  смертью
всей любви или даже над тем, что она так и не  родилась.  Паника  охватила
девушку, и она бросилась назад; колючие кусты цеплялись  за  ее  одежду  и
ветви царапали ей лицо, пока она не добралась до  поляны  и  не  поскакала
галопом  сквозь  сгущающиеся  сумерки,  преследуемая  тысячью  страхов   и
чувствуя боль в сердце оттого, что нет больше на земле  человека,  который
не испытывал бы к ней ненависти и презрения.
     Когда Ивриана подскакала к крепости, ей показалось,  что  та  нависла
над нею, словно какое-то жуткое чудовище с иззубренным  хребтом,  а  когда
она проезжала через большие ворота, ей почудилось, что  чудовище  навсегда
проглотило ее.


     На седьмой день вечером, сидя в просторной зале, где был накрыт  обед
и раздавались гул голосов и звяканье серебряной посуды,  Джанарл  внезапно
тихо вскрикнул и прижал руку к сердцу.
     - Ничего,  -  через  несколько  секунд  успокоил  он  сидящего  рядом
узколицего оруженосца. - Налей-ка мне вина! Выпью, оно и полегчает.
     Однако герцог оставался бледным и, явно  чувствуя  себя  не  в  своей
тарелке, почти не ел мяса, поданного большими дымящимися  ломтями.  Взгляд
его, перебегая по лицам сотрапезников, наконец остановился на дочери.
     - Перестань так угрюмо пялиться на меня! -  воскликнул  он.  -  Можно
подумать, что ты отравила мне вино и теперь ждешь, пока я  пойду  зелеными
пятнами. Или красными с черной каемочкой.
     Взрыв хохота, казалось, порадовал герцога: он оторвал крылышко курицы
и жадно впился в него зубами, однако тут же снова вскрикнул,  уже  громче,
чем в первый  раз,  качаясь,  встал,  судорожно  прижал  руку  к  груди  и
опрокинулся на стол, рыча и корчась от боли.
     - У герцога удар, - сообщил  узколицый  оруженосец,  с  важным  видом
наклонившись над хозяином, хотя это и так было  ясно.  -  Отнесите  его  в
постель. И расстегните кто-нибудь герцогу ворот, ему не хватает воздуха.
     Над столом пролетел шепоток. Когда двери покоев герцога распахнулись,
в столовую ворвался холодный воздух, от которого пламя факелов замигало  и
поголубело, а в залу вползли тени. Внезапно один из факелов вспыхнул яркой
звездой  и  осветил  лицо  девушки.  Ивриана  увидела,  что   люди   стали
отодвигаться от нее, бросая подозрительные взгляды и что-то  бормоча,  как
будто шутка герцога была недалека от истины. Она продолжала сидеть, потупя
взор. Через несколько минут к ней подошел человек и  объявил,  что  герцог
зовет ее к себе. Ивриана встала и молча пошла за ним.
     Исказившееся от боли лицо герцога было серым, но  он  держал  себя  в
руках, и только его пальцы с каждым вдохом  судорожно  сжимались  на  краю
кровати,  так  что  костяшки  становились  белыми.  Он  сидел,  обложенный
подушками и плотно  завернутый  в  меховой  плащ;  вокруг  постели  стояли
жаровни на высоких треножниках, но герцога несмотря на это бил озноб.
     - Подойди сюда, дочь, - велел он тихим усталым  голосом,  со  свистом
вырывавшимся из горла вместе с  дыханием.  -  Ты  знаешь,  что  произошло.
Сердце у меня горит, словно под ним разожгли костер, а тело будто  сковано
льдом. В суставах такая боль, точно в каждую кость воткнули по  игле.  Это
работа колдуна.
     - Работа колдуна, тут сомнений быть не может, - подтвердил  Джискорл,
узколицый оруженосец, стоявший подле кровати. - И нет  нужды  гадать,  что
это за колдун. Говорят, он бродит по окрестным лесам и ведет  беседы  с...
кое с кем, - добавил он, пристально и подозрительно глядя на Ивриану.
     Волна боли захлестнула герцога.
     - Нужно было прибить звереныша на месте, - прохрипел он и взглянул на
Ивриану. - Послушай, д