Андрей ЛАЗАРЧУК

                               ТРАНКВИЛИУМ




                       Это самое место, которое  ты  называешь  изгнанием,
                  является родиной живущих  здесь.  И  ничто  не  является
                  несчастьем, если ты не считаешь  его  таковым,  напротив
                  же, кажется блаженным жребием  все,  что  ты  переносишь
                  терпеливо... Есть ли что-нибудь более ценное  для  тебя,
                  чем ты сам?
                                                                    Боэций



                        ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЯНТАРНОЕ МОРЕ


                       Всякое различие  разъединяет,  и  все  стремится  к
                  подобию; поэтому то, что стремится к чему-либо  другому,
                  по природе своей, очевидно, такое же, как то, к чему оно
                  стремится.
                                                                    Боэций


                                    1

     Тот памятный день начала лета тысяча девятьсот  восемьдесят  третьего
года от Рождества Христова, день, в который  мятежный  крейсер  "Дефендер"
подверг бомбардировке гавань и нижний город Порт-Элизабета, дав тем  самым
толчок беспорядкам и смуте вначале на Нью-Айрленде, и затем и на  материке
- этот день леди Светлана не забыла до самой смерти, но совсем  по  другой
причине...
     Утро начиналось безмятежно и размеренно.
     - Кофе, мэм! - ослепительно улыбаясь, впорхнула Люси. Зеленые  глазки
ее сияли. - Что желаете на завтрак?
     Это был почти пароль, но Светлана решила уточнить:
     - Милорд муж уехал?
     - Да, мэм. Еще до рассвета.
     - Что-то случилось?
     - Я не знаю. Спросить у Филиппа?
     - Не стоит, Люси. Последнее дело - лезть в дела мужа.
     - О да, мэм. Итак, на завтрак?..
     - Земляника, бананы, орехи, мороженое.
     - Шоколад, мэм? Вчера привезли, наконец, тот, который вы любите.
     - "Петровский"? Не может быть.
     - Может, мэм.
     Горький твердый палладийский шоколад был слабостью Светланы. Одной из
маленьких простительных слабостей. Он имел вкус детства. На Нью-Айрленде и
вообще в Мерриленде такого не делают. Здесь в ходу мягкие сорта с  молоком
и дольками засахаренных фруктов. Это тоже вкусно, но иначе, иначе...
     - О, Люси! Я так  долго  ждала  этого  известия!  Теперь  все  пойдет
по-другому!..
     Дурачась, она сказала эти слова - и кто  же  мог  знать,  что  звучит
пророчество?
     - Ванна готова, мэм. Мэй тоже готова. Вам помочь?
     - Побереги силы до тех пор, когда я стану бабушкой...
     Нельзя,  нельзя  бросаться  словами.  Пониже  горла  тут  же   возник
крошечный, но неприятный комочек. После двух лет замужества она так  и  не
совершила того, чего от нее ждали и требовали, - и теперь уже не надеялась
совершить. Констанс за спиной холодно  и  нагло  говорила  о  разводе:  по
закону три года бездетности есть самое веское основание для одностороннего
расторжения  брака.  Вся  родня,  весь  этот  несчастный  баронский   клан
навалится на Сайруса и вынудит  его  подать  прошение.  Их  можно  понять:
должен быть наследник...
     Не сегодня. Об этом  -  не  сегодня.  И  вообще  -  собственное  тело
подсказывало Светлане, что дело не в ней. По крайней мере, не в ней одной.
     Холодно отзвонили часы. Половина чего-то.
     Встаем.
     А вставать не хотелось. Наоборот, хотелось лежать  и  слушать  звуки,
приходящие снаружи, из сада и далее: с площади,  от  почтовой  станции,  с
вокзала. И, впав в полудрему, досмотреть тот сон, который...
     Забыла.
     Обидно. Сон был из тех редких  снов,  которые  оставляют  после  себя
множество взъерошенных мыслей и чувств, но сами  -  исчезают,  испаряются,
как пролитый эфир, и - не удержать, нет.
     Жизнь - слишком скучная штука, чтобы еще и забывать взъерошенные сны.
Тем более - жизнь в этом чистом, богатом, удобном, но, Боже мой,  до  чего
размеренном и чопорном доме, где все известно наперед,  где  даже  мухи  в
кружевных чепчиках...
     Спасибо Люси - без нее хоть волком вой.
     Ма-аленькой такой волчицей...
     Светлана откинула  покрывало  и  спустила  ноги  на  пол.  На  мягкий
болотного цвета ковер. Вот и с этим ковром: ей хотелось сине-белый, но кто
ее спрашивал? Милорд муж распорядился...
     Она нащупала плетеные домашние туфли, приняла от Люси  халатик.  Хуже
всего, что эти мысли, когда-то стыдные и пугающие, стали почти привычными.
     Одна услада - титул.
     Леди Стэблфорд.
     С заспанной и всем недовольной мордой. Смешно.
     Ванна ждала: прекрасная дубовая лохань, полная горячей воды и взбитой
душистой  пены.  И  Мэй  ждала,  смуглая,  голая,  в   кожаном   блестящем
передничке. И там, в воде, пахнущей бантусаном  и  яблоневым  цветом,  под
крепкими и нежными руками ваннщицы, Светлана понемногу вернула себе легкое
и даже приподнятое настроение забытого сна. Ну, разведется с ней Сайрус  -
и что? В двадцать лет жизнь не  кончается,  мир  велик,  городов  много...
Титул она потеряет? А видела я этот титул знаете  где?  Боцман  Завитулько
вам скажет.
     Отец, конечно, расстроится. Что делать -  не  бывает  же  так,  чтобы
никто даже и не расстроился. И потом - целый  год  впереди,  мало  ли  что
может произойти за год?
     Она не заметила, что последние слова произнесла вслух.
     - Конечно, мэм, - отозвалась Мэй. -  Но  знаете,  что  я  вам  скажу?
Лежачие камни обрастают мхом.
     - Доля наша такая - лежачая...
     - О да, мэм. По крайней мере, мужчины должны быть в этом уверены.  Но
это не значит, что лежать мы должны все время на одном месте.
     Светлана вдруг покраснела. Сон вспомнился. Медведь. Молодой  медведь.
Она занималась с ним любовью.
     - Что я скажу, миледи, - Мэй понизила голос. - Это все только кажется
сложным. И страшным. Вы уж мне поверьте. Уж это-то я знаю.
     - Нет, Мэй, нет...
     - Так вот сразу и нет. Вы  поразмыслите  тихонечко.  Главное  ведь  -
никому никакого убытка, а лишь одно  сплошное  удовольствие  и  исполнение
желаний.
     - Не надо, Мэй. Даже слышать о таком не хочу.
     - Словом, как надумаете - шепните мне или Люси. Мы  ведь  вас  любим.
Правда же.
     Мэй размяла ее на жесткой кушетке, помогла одеться в домашний костюм:
широкие  льняные  штаны  и  льняную  же  блузу  цвета  морской   травы   с
пепельно-серой  отделкой.  Волосы,  заколотые  на   время   купания,   Мэй
распустила и стала расчесывать  тяжелым  серебряным  гребнем.  Сидя  перед
опотевшим по краям зеркалом, Светлана смотрела на себя - и нравилась себе.
Да, чуть бледноватое лицо, и больше, чем хотелось бы, веснушек на щеках, и
скулы напоминают о далеких татарских предках - но зато глаза! Зато волосы!
Если вот так наклонить  голову  и  взмахнуть  ресницами,  у  мужчин  сразу
слабеют колени. Ах, говорил ей тогда, перед свадьбой, Левушка Каульбарс: в
такие глаза - как в омут!.. Где он теперь, Левушка? Вправду, как  в  омут.
Тихо, в ночь, втайне от всех ушли тогда кильботы...
     А в волосы влюбился Сайрус. Не во всю ее - только в волосы. Вот они -
бронзовая волна. Недолго  длилась  влюбленность,  да  кончилась  свадьбой.
Именно - кончилась. Любовь так и не пришла, и семьи не получилось,  и  вот
живут приветливо, но отдельно друг  от  друга  два  человека,  играющие  в
общность душ да изредка дополняющие какие-то гимнастические  упражнения  в
постели...
     За завтраком Светлана спросила утренние газеты. Итак, что делается  в
мире, пока  мы  спим?  "Морнинг  экспресс"  повествовала  о  небывалом  по
дерзости ограблении почтового поезда, явлении Пресвятой  Девы  в  семейной
часовне  виконтов  Росли,  возвращении  экспедиции   Брезара,   пытавшейся
подняться вверх по Таранусу, сорокачасовом  полете  монгольфьера  "Гэллант
игл" с тремя аэронавтами... А  также  о  начале  гастролей  петербургского
театра мод  "Амфитрита"!  Новейшие  фасоны,  прекрасные  ткани,  коллекция
шляпок, мехов и обуви из "Корабельного пассажа"!!!
     Эта новость затмевала все.
     Что в Сайрусе совершенно замечательно -  так  это  полное  отсутствие
скупости. Поэтому и родственники, кстати,  считают  его  белой  вороной  и
смотрят чуть косо. Другое дело, что он совершенно не умеет тратить деньги.
Он делает это так же  равнодушно,  как  ест,  ведет  дела,  пишет  письма,
беседует не о флоте и занимается любовью.
     - Люси! - и у Люси сразу же начинают чуть  иначе  блестеть  глаза.  -
Одеваться! Мы едем в "Торговый двор"!
     Нельзя же, в самом деле, появиться на людях в платье, в котором  тебя
уже видели...


     Глеб перегнулся через парапет и посмотрел вниз. Кажущиеся  маленькими
волны с шорохом накатывались на каменистую полоску пляжа, проваливались  -
и  уступали  место  следующим.  Иногда  как  бы  крошечные  камешки  вдруг
срывались с места и шустро мчались куда-то: рогатые крабы рылись  в  порах
этого естественного фильтра и,  понятно,  получали  свое.  У  крабов  были
весьма  ощутимые  преимущества  перед  ним,  Глебом  Мариным,  выпускником
престижной школы Джессапп...
     Последние  полгода  он  доучивался  лишь  благодаря  доброму  к  нему
расположению совета попечителей и директора мистера Трэйна.  Ты  закончишь
курс, юноша, и получишь диплом, это я тебе гарантирую, сказал мистер Трэйн
тогда, после так страшно несостоявшихся рождественских каникул, но  больше
ничего я тебе гарантировать не могу. Я буду работать ночами,  сэр,  сказал
Глеб, чтобы... Нет, юноша, мы этого не допустим, - и Глебу показалось, что
мистер Трэйн улыбнулся.
     И вот приходится начинать буквально с  нуля:  имея  в  кармане  шесть
фунтов четыре шиллинга, в школьном ранце - смену белья и диплом с  золотой
печатью, в голове - неясный гул, а в сердце - страх и  неуверенность...  и
не  имея:  крыши   над   головой,   родственников,   знакомых   (хороших),
рекомендательных писем, планов, особых на что-то надежд...
     Но небо было ослепительно-синим, и ветер дул в спину. Темная  полоска
гор на островах Виктории и Роэл-Оук угадывалась на горизонте, и на фоне ее
выделялись паруса скользящего к югу,  на  материк,  многомачтового  барка.
Паруса малых судов и  лодок  теснились  в  Коммерческой  гавани,  а  прямо
напротив Глеба стоял на якорях старый крейсер "Дефендер",  стационер:  сын
директора Трэйна служил на  нем  лейтенантом,  и  офицеры  корабля  бывали
гостями школы. В конце концов, наймусь в матросы, с усмешкой подумал Глеб.
Почему нет?
     Он оттолкнулся от парапета и уже хотел было идти - все равно  куда  -
как вдруг заметил неясное движение внизу, среди камней.  Вернулся  и  стал
искать взглядом то, что на миг привлекло внимание.
     Да, вон там, на границе воды и  камней,  справа,  довольно  далеко  -
мелькнуло что-то светлое. Потом еще. Он пошел в ту  сторону,  стараясь  не
отрывать взгляда. Мешали растущие на обрыве кусты черной аралии -  но  как
раз там, где надо, был просвет.
     Застрявшее меж камней, опутанное  водорослями,  колыхалось  в  волнах
тело человека.
     Вот это да! Глеб огляделся. Он знал, что в подобных  случаях  следует
немедленно позвать полицию. Но в такую рань на бульваре не было не то  что
констебля - вообще никого! За час, что прошел с момента его торжественного
прибытия на Приморский вокзал - а  бульвар  начинался  непосредственно  от
привокзальной площади,  -  и  до  сего  мгновения  Глебу  встретились  три
человека, из них двое - дворники. И вот четвертый - покойник.  К  чему  бы
это?
     Тем временем покойник сделал бессильно-судорожное  движение,  пытаясь
уцепиться хоть за что-нибудь и выбраться из воды, и Глеб понял, что искать
констебля некогда.
     Спуск к  воде  был  шагах  в  ста.  Крутая  полуразрушенная  каменная
лестница. От нижней  ее  трети  вообще  мало  что  осталось  -  поработали
весенние шторма. Но Глеб ссыпался по ней,  как  горошина,  и  запрыгал  по
камням, думая лишь об одном: не подвернуть ногу.  Ногу.  Тогда  все...  Он
добежал быстрее, чем рассчитывал. А может быть, ему так показалось.
     Человек, застрявший в каменной щели, из последних сил удерживал  лицо
над водой. Глеб упал на колени, схватил его  за  плечи,  и  человек  вдруг
вскрикнул и обмяк. Он был тяжелый и скользкий, и не раз вырывался из  рук,
но Глеб все-таки выволок его на сухое место. И, обессилев, сел рядом.
     Стоп! Надо же что-то  делать...  Он  стал  лихорадочно  перебирать  в
памяти свои знания и полузнания, применимые к подобному случаю.
     Он наглотался воды... волны захлестывали его с головой, и  он  вполне
мог наглотаться воды... повернуть лицом вниз и вызвать рвоту.  Ага.  Ну  и
тяжелый же ты... Теперь свести локти и начать их поднимать...
     Фонтан!
     Опустили локти... С воем пошел воздух. Ребра хрустят?
     Все равно - еще раз. И еще. И еще.
     Фонтаны слабели. Еще чуть-чуть...
     Отдохнем.
     Зашевелился. Приподнялся - и с воплем схватился за бок.
     Но - смотрит. Что-то хочет сказать.
     Только сейчас Глеб смог разглядеть,  кого  именно  выволок  из  воды.
Мужчина явно старше и крупнее его самого -  хотя  Глеб  далеко  не  малыш,
шесть футов сто восемьдесят фунтов, вице-чемпион по плаванию. Лицо мужчины
породистое, узкое, подбородок выдается вперед  -  и  вся  правая  половина
этого лица превращена  в  сплошной  кровоподтек.  По  разодранной  рубашке
расплываются красные пятна. И изо рта - тоже струйка крови. Кроме  рубашки
на нем черные с серебряным галуном брюки флотского офицера...
     - Кто вы? - наклонился Глеб. Яростно билось сердце. - Что произошло?
     Вместо ответа человек отвернулся, одной рукой оперся о землю,  другой
обхватил себя поперек груди - и его стало рвать. Наверное, ему было  очень
больно, потому что он кричал.
     Именно в этот миг Глеб будто бы проснулся. Запах чужой  рвоты  пробил
дыру в его непрочной броне...
     ...ты знаешь, что мы с тобой сотворим, русская срань, но страх исчез,
и Глеб стал драться - драться так, как дрался бы в свой смертный час, -  и
они не выдержали, они ведь хотели только позабавиться, эти четверо, но вот
потом - потом ушли все силы, и он сидел на грязном полу и блевал от запаха
мочи, пива и собственного пота...
     ...и возникло вдруг  странное  чувство:  вплавленности  себя  в  этот
кусочек мира на стыке трех стихий, и все вокруг было  чудовищно  реальным,
преувеличенно выпуклым и плотным, а сам он, напротив, кончался  сразу  под
кожей, и что находится в глубине его тела, не знал никто. В  музее  янтаря
он видел глыбы с ящерками и громадными стрекозами внутри - и там у них,  в
их  остановленном  времени,  было,  видимо,  то   же   самое:   невозможно
сгустившийся и ароматный  воздух,  и  мелькание  пятен  света  и  полутьмы
снаружи воздуха.  И  только  что  смерть  посетила  это  место,  побыла  и
удалилась без  звука  -  значит,  опять  какая-то  грань,  какая-то  точка
перемены...
     Он весь внутри шарахнулся от этой мысли, но тут же  забыл  обо  всем,
потому что человек - офицер - всем корпусом развернулся к нему и, с трудом
выталкивая из себя звуки, сказал:
     - Ххо... тхы? Студенх?
     Через секунду Глеб понял его.
     - Я школьник. Я из школы Джессапп, знаете?
     Показалось, что офицер кивнул утвердительно.  А  может  быть,  просто
сглотнул.
     - Майхик, бехи... кх кхоменданту порта... кхмм!  Пехедай:  мяхешш  на
"Дефенхехе"...  кхмм!..  Кхоманхихх  убит,  офихэххы  под  ареххом.  Вохх,
дерхы... - он вынул из кармана  и  вложил  Глебу  в  руку  мокрый  кожаный
бумажник. - Там мой хэтон...
     - Что там?
     - Хэтон... аа, ххехт...
     - Я вас не оставлю, - сказал Глеб. - Вам нужен врач.
     - Вхемени нех, - почти спокойно сказал офицер. - Бехи.
     - Вам не подняться одному. Там очень круто и не за что держаться.
     - Не спохь, - сказал офицер. - Дотехпью. Увихехх хонсхебъя - скхажешь
ему. Вхе, бехи. Помнихь, ххто скахать?
     - Мятеж на "Дефендере". Командир убит. Кто вы?
     - Хоххэтах Стэбхоххт.
     - Лорд Стэблфорд?
     Офицер кивнул.
     - Я понял вас, милорд. Я все передам. Но, может быть, все-таки?..
     - Нех.
     Несколько раз оглянувшись, Глеб добрался до лестницы - и  понял,  что
зря пытался настоять на своем. Даже в одиночку - было трудно. Три  десятка
футов скользких от песка и неустойчивых руин. Как он умудрился  спуститься
здесь?..
     Он   перелез   через   решеточку,   запиравшую   лестницу,   и    под
неодобрительным взглядом какой-то  няни  с  коляской  бросился  бежать  по
бульвару. Комендатура порта  -  в  той  стороне...  Проклятье:  ни  одного
полицейского, лишь няни с колясками, да пожилые джентльмены, да  мальчишки
с газетами... Наконец в боковой аллее мелькнул белый пробковый шлем.
     - Констебль!..
     Долгие минуты на объяснения. Зато потом - трель свистков, и конные, и
фаэтон: "Гониии!.." - и кучер испуганно озирается на усатого констебля  со
свирепыми фарфоровыми глазами, и клены по сторонам.  "Берегиииись!"  -  на
повороте Глеба бросает на  констебля,  а  тот  ничего  не  замечает,  лишь
смотрит перед собой, и до Глеба  опять  с  запозданием  -  в  который  раз
сегодня с опозданием! - доходит: мятеж на "Дефендере"! Командир  убит!  На
улицах неистовая толкотня, все мечутся, выкрики продавцов газет:  "Дерзкое
ограбление почтового поезда!" И  из-за  этого  стоит  кричать?..  Рыжие  и
полосатые тенты над витринами, цветные огни и тени  за  стеклами.  Как  же
это: мятеж на "Дефендере"? Зачем? И -  что  будет?  Что-то  будет,  что-то
будет, что-то будет - отлетает от стен звук подков.  "Беррррегись!"  Тихая
аллея, вязы и дубы, и в конце ее - особняк красного кирпича...


     Увы, с дерзким налетом на "Торговый двор" и его ближайшие окрестности
пришлось повременить, ибо заявились - по-родственному, без предуведомления
- Констанс с мужем Лоуэллом. Узнав, что Сайруса нет, они вознамерились его
ждать. Не замечай нас, дорогая, мы  найдем,  чем  заняться  в  этом  доме,
правда ведь, Ло. Конечно-конечно, очень не хотелось  бы  тебя  стеснять...
Все равно неизбежно требовалось отсидеть сорок пять  минут,  мило  щебеча.
Сегодня Констанс более чем  когда-либо  напоминала  растревоженное  осиное
гнездо. Чувство  опасности,  исходящее  от  этой  немолодой,  но  все  еще
привлекательной и красивой дамы,  было  острым,  ни  на  чем  реальном  не
основанным - и потому тревожащим вдвойне. Светлане  приходилось  неотрывно
следить за голосом и руками. И надеяться на  то,  что  Констанс  с  высоты
своего возраста (а тридцать семь прожитых  лет,  господа,  это  не  шутка,
нет!) не  сумеет  оценить  Светланину  сообразительность  и  пренебрежение
общепринятыми нормами - не в поведении, упаси Господи, - в оценках,  всего
лишь в оценках. Ну и что? - часто говорила про  себя  Светлана,  восклицая
хором с остальными: "Ах, какой пассаж!" И - наоборот...
     Светка, ну что ты ломаешься? - убеждал ее отец. - Лучшего  все  равно
не найдешь. Упустишь счастье - не поймаешь...
     Это точно, - сказала она тогда. - В конце концов, что я теряю?
     Она действительно не потеряла ничего.
     Бедный папка, любимый ты мой, ты просто  устал,  ты  вымотался  весь,
тебя допекли безденежье и безнадежность - а тут подвернулся случай хотя бы
дочь упрятать под теплую крышу. Да, и дом, и тепло, и надежные стены... но
зачем называть это счастьем? Это лишь  отсутствие  неудобств,  долина  меж
двух перевалов. Правда, люди и живут-то в основном в долинах...
     Как ты там, папка? Здоров ли? Три месяца, как вошел в порт "Ривольт",
привезя целую пачку писем. Когда ждать следующих? Или уже, наконец -  сам?
Вернулся же Брезар - а он отплыл позже. Правда, и путь его был короче...
     - ...просто невозможно видеть, дорогая, как очаровательны бывают  эти
щенки, беспородные тварюшки, и как Юкка понимает,  что  согрешила,  прячет
глаза - а из побега вернулась  с  такой  мордой,  с  такими  глазами,  что
хотелось  ей  сказать:  "Съешь   лимон!"   -   так   вот,   щенки   просто
очарова