место борзому журналистскому инстинкту, который
сродни  охотничьему:  в  городе явственно пахло  дичью.  Естественно,  слово
"дичь" Умнов употребил здесь в  единственно подходящем смысле:  чушь,  бред,
чеховская "реникса"...
  Персонал стоял  "во  фрунт".  Лариса  нежно  прижимала локоть  Умнова к
плотному сарафановому боку  кремовый директор вприпрыжку частил впереди, вел
гостя  к  лифту  и  на  ходу  сообщал полезные сведения о  гостинице:  время
постройки,  количество  номеров,  холлов,  залов  и  коридоров,  переходящих
вымпелов и  грамот за победы в  городских коммунальных соревнованиях.  Умнов
солидно кивал,  вроде бы  мотал на  ус,  а  сам походя размышлял о  причинах
показной симпатии к  нему  со  стороны городского комсомола:  то  ли  Ларисе
поручили,  то  ли  просто  сработали тайные  гормоны,  ничьих указаний,  как
известно, не терпящие.
  Но  мировую эту  проблему с  ходу было не  решить,  а  тут  они  уже  к
отведенному  Умнову  люксу  подошли,   директор  ключиком  пошуровал,  дверь
распахнул - любуйтесь, драгоценный Андрей Николаевич.
  Полюбоваться было чем.
  Большую гостиную дотесна заполнил финский мебельный гарнитур - плюшевые
могучие кресла, той же могучести диван у журнального столика, обеденный стол
и шесть стульев,  прихотливо гнутых под "чиппендейл", на полу - ковер три на
четыре,  а  все  это  дорогостоящее барство  освещала  югославская бронзовая
люстра,  которую гордый директор немедленно включил.  Впрочем, одна деталька
все же  подпортила импортное великолепие обстановки:  на стене,  как раз над
темно-зеленым диваном,  висела типографски отштампованная копия -  нет, не с
"мишек",  время "мишек" давно истекло! - но с работы отечественного реалиста
А.Шилова "Портрет балерины Семеняки в роли Жизели".
  Хозяева молча и выжидающе смотрели на гостя: ждали реакции.
  Ждете, подумал Умнов, ну и получите ее, мне не жалко.
  - Мило,  -  сказал он,  -  очень мило.  Такой, знаете ли, тонкий вкус и
вместе с тем не без скромной роскоши... Это знаете ли, дорогого стоит...
  - Точно,  -  подтвердил  зам  с  бляхой,  -  в  пять  с  полтиной  один
гарнитурчик влетел. Да еще люстра - четыреста...
  Лариса не сдержалась,  хмыкнула в кулачок. Директор с бляхой - стараясь
понезаметнее - дернул зама за полу пиджака.
  - Что деньги,  -  спас положение Умнов, - так, бумажки... Сегодня есть,
завтра нет...  А этот номер - лицо вашего отеля, оно должно быть прекрасным,
ибо...  -  он  многозначительно умолк,  поскольку не  придумал,  что  должно
последовать  за  витиеватым  "ибо",  лень  было  придумывать,  изощряться  в
пустословии,  хотелось принять душ,  выпить чаю  и  завалиться в  египетскую
койку "Людовик",  зазывно белеющую в соседней спальне.  -  Однако, позвольте
мне... э-э...
  - Нет проблем,  -  быстро сказал понятливый директор,  - располагайтесь
поудобнее,  горячая вода в  номерах имеется,  несмотря на  летний период.  И
потом - вниз, в вестибюль: мы вас там подождем и проводим в трапезную.
  - В  трапезную?  -  переспросил Умнов.  -  Ишь  ты!..  А  это,  значит,
опочивальня?..  Славно,  славно...  Тогда почему ваш "Китеж" -  отель,  а не
постоялый двор, к примеру?
  - У нас иностранцы бывают, - с некоторой обидой пояснил директор.
  - Ах да,  конечно,  какой уважающий себя иностранец поедет в  постоялый
двор!  -  Умнов был - само раскаяние. - Не сообразил, не додумал, виноват...
Но как же тогда кресты на храме,  где они,  где?  Они же,  пардон, и гордому
иностранцу понятны, даже в чем-то близки...
  - Храм -  это не наше,  - быстро открестился директор, и зам ему в такт
закивал. - Храм - это политпросвет, хотя, конечно, иронию вашу улавливаем...
- и, не желая, видно, касаться политпросветовской скользкой темы, ухватил за
талию Ларису и зама,  повел их к дверям.  -  Ждем вас, товарищ Умнов, ждем с
нетерпением.

  Оставшись один,  Умнов уселся в  кресло-саркофаг уставился на  балерину
Семеняку,  скорбно изучающую бутафорского вида ромашку, и попытался серьезно
оценить все, что произошло с ним за минувший час.
  Во-первых,  никакого Краснокитежска на карте не было и нет. Более того,
собираясь в  дальнюю дорогу,  Умнов  подробно расспрашивал о  ней  тех,  кто
проезжал  здесь  в   прошлые  годы,   -   обычный  и   естественный  интерес
автомобилиста:  где есть заправочные колонки,  станции автосервиса,  в каких
городах или  городках легче устроиться на  ночлег,  где  лучше кормят и  где
стоит    задержаться    на    часок,     осмотреть    пару-тройку    местных
достопримечательностей.  И  никто  -  подчеркнем:  никто!  -  не  упоминал в
разговорах Краснокитежск...
  Ну,  допустим,  разумное объяснение здесь  обнаружится,  быть  иначе не
может: город-то есть, вот он - за окном. Но перейдем к "во-вторых".
  Во-вторых,   что   может   означать   воистину   гоголевская  ситуация,
развернувшаяся на проезжей трассе и продолжающаяся в отеле "Китеж"? Что это?
Художественная самодеятельность местных начальников?..  За  свою жизнь Умнов
повидал,   познакомился,  побеседовал  со  множеством  секретарей  райкомов,
горкомов,  председателей всякого  ранга  исполкомов.  Были  среди  них  люди
толковые, знающие, деловые, не любящие и не умеющие тратить на чепуху свое и
чужое время.  Были и  фанфароны,  откровенные карьеристы,  но и те -  не без
хитрого ума:  если и пускали пену, то с толком, с оглядкой на верхи - как бы
не  врезали  оттуда  за  показушную инициативу,  как  бы  о  настоящем  деле
ненароком не напомнили. Но были и откровенные дураки, невесть как попавшие в
руководящие кресла.  Вот эти-то  могли запузырить нечто вроде торжественного
акта  по  празднованию  десятимиллионного...  Нет!..  Отлично  зная  когорту
начальственных дураков,  Умнов столь же  отлично знал  и  их  главную черту:
действовать по готовым образцам.  А какие тут есть образцы?  Ну,  миллионный
житель.   Ну,  стотысячная  молотилка.  Десятимиллионный  новосел.  Праздник
первого зерна  и  последнего снопа.  Общерайонный смотр юных  сигнальщиков и
горнистов    или    городской   фестиваль   политической   частушки...    Но
десятимиллионный посетитель города -  это,  знаете ли,  через все границы...
Кстати,   как  они  подсчитали?   Партизаны  из   ГАИ  сидели  в   засаде  с
калькуляторами в руках?.. Сколько сидели? Месяц? Год? Сто лет?.. Дорога идет
на юг, к самому синему в мире, к всесоюзным здравницам, житницам и кузницам.
В летний сезон по ней поток машин должен мчаться,  мильон - за сутки! Десять
мильонов -  за десять дней! Умнов припомнил, что все приятели советовали ему
выехать пораньше,  чуть засветло,  чтобы не застрять в  бесконечных колоннах
автобусов,  грузовиков,  "Волг" и "Жигулей",  а он проспал,  тронулся в путь
черт-те когда поздно,  в  десять или в пол-одиннадцатого,  и впрямь поначалу
мучился от  невозможности прижать газ,  вырваться за  сотню в  час,  пустить
ветерок в кабину:  где там,  поток попутный, поток навстречу, теснотища... А
километров за семь или за десять до Краснокитежска - как от мира отрезало...
Нет, точно: как в поворот вошел, выскочил на горушку - ни одной машины! Куда
они подевались, а?..
  Так не бывает, так просто не должно быть!..
  Умнов выбрался из кресла и зашагал по комнате, лавируя между составными
частями пятитысячного гарнитура.  Балерина Семеняка сочувственно смотрела на
него со стены.
  Надо мотать отсюда,  нервно думал Умнов. Прямо сейчас, через черный ход
- есть же здесь какой-нибудь черный ход!  - выбраться из гостиницы, тайком в
"Жигуль" и -  ходу, ходу. Черт с ней, с египетской спальней! В "жигулевском"
салоне -  пожестче и потеснее,  зато -  никакой чертовщины, все реально, все
объяснимо...
  Умнов  остановился  у  окна.  Оно  выходило  на  площадь,  на  давешний
призывный плакат,  и  внизу хорошо просматривался родной автомобильчик,  три
черных  "Волги"  и  бесфамильный капитан,  бдительно кружащий по  площади  с
патрульной скоростью.
  Да-а,  расстроился Умнов,  хрен  сбежишь  под  таким  колпаком.  Только
пешком.  Ботиночки на палочку и -  к морю.  И то верно: свобода. Но стоит ли
она родного "Жигуленка"?..
  На  журнальном  столике  нежно  звякнул  телефон,  исполненный в  стиле
"ретро" умельцами из Прибалтики.
  - Слушаю, - снял трубку Умнов.
  - Мы вас ждем, Андрей Николаевич, - женским голосом пропела трубка. - И
горячее стынет.
  - Еще  десять минут,  -  сухо  сказал Умнов и  невежливо повесил трубку
первым.
  Да  и  к  чему сейчас вежливость?  Если честно,  он  -  пленник.  Отель
"Китеж",  конечно,  -  не  Бутырка,  не замок Ив,  но сбежать отсюда -  тоже
проблематично.  А  если не бежать?  Если пойти в трапезную,  съесть стынущее
горячее,  выслушать десяток безалкогольных тостов -  на  водку эти  серые не
решатся,  не  то  время,  за  водку с  них  портки снимут -  и  завалиться в
"Людовик" часиков на шесть-семь?  А утром -  в путь. И не исключено - тот же
капитан и проводит, жезлом на прощание помашет... Чего, в сущности, бояться?
Нечего  бояться.  Ты  -  сам  с  усам,  солидный мальчик,  деньги при  тебе,
положение обязывает -  да ты и за ужин сам расплатишься: никаких подношений,
никаких банкетов,  мы,  знаете ли, в нашей газете ведем беспощадную борьбу с
товарищескими ужинами за казенный счет...
  И верно,  чего я теряю,  подумал Умнов. Кроме пятерки за ужин и десятки
за номер - ничего. А раз так, то и ладушки.
  Он  сбросил куртку,  рубашку,  джинсы,  раскидал все по  дорогостоящему
ковру три на четыре и  рванул в  ванную,  под теплый душ,  у  которого,  как
известно,  кроме гигиенических,  есть и  нравственное свойство:  он  начисто
смывает пустые сомнения.
  Мытый,  бритый,  подчепуренный, в свежей рубашонке с зеленым крокодилом
на  кармашке -  знаком знаменитой фирмы,  Умнов спустился в  холл,  где  был
немедленно встречен кремовым директором.
  - Уж и  заждались вас,  Андрей Николаевич,  -  бросился тот к гостю.  -
Идемте скорей.
  Они поднялись по мраморным ступеням,  ведущим к ресторану, но в него не
пошли, а открыли дверцу рядом, попали в явно служебный коридор с безымянными
кабинетами по  обе  стороны,  а  в  торце его  оказалась еще дверь,  но  уже
украшенная табличкой, сработанной неким чеканщиком: "Трапезная" значилось на
табличке. Директор дверь распахнул, ручкой в воздухе пополоскал.
  - Прошу!
  Умнов вошел и  очутился в  большом,  ресторанного типа  зале,  довольно
удивительного нестандартного вида.  То есть многое было как раз стандартным:
маленькая эстрада для оркестра,  уставленная пустыми пюпитрами и  украшенная
солидной  ударной  установкой,  выстроенные буквой  П  столы,  в  середине -
пятачок для  плясок,  стены  расписаны художниками,  темы  -  былинные,  вон
Добрыня Никитич с Алешей Поповичем по степи скачут,  а навстречу им богатырь
Илья с  копьем наперевес мчится -  никак поссорились друзья,  никак художник
сражаться друг с другом заставил их?  - а вон Соловей-разбойник в два пальца
дует,  слюни  на  полстены летят,  Владимир Красное  Солнышко и  супруга его
Апраксия все забрызганные стоят,  аж ладонями прикрылись от отвращения. Ну и
так  далее...  А  нестандартным,  напрочь отменяющим нехитрый трапезный уют,
была длинная,  во  всю  стену,  стойка с  выставленными на  ней закусками на
тарелках, компотами в стаканах  вдоль стойки тянулись столовские алюминиевые
рельсы, в одном конце их высилась груда пустых подносов, в другом - охраняла
выход кассирша за кассовым аппаратом.  Словом,  столовая,  да и только, чего
зря  описывать.   Вон  и   малявинско-рубенсовские  красавицы  из   общепита
изготовились за стойкой первое да второе сортировать по тарелкам...
  За  пустым  пока  столом  по  периметру буквы  П  сидели давешние серые
начальники,  еще кое-какой районный люд,  впервые явившийся Умнову, Лариса с
подружками,  мощные грудастые дамы с  тяжелыми сложными прическами -  все  в
люрексе,  все блестят,  как югославские люстры.  И перед каждым -  или перед
каждой  -  стакан с  компотом стоит.  Они  из  стаканов прихлебывают,  ведут
неспешный разговор.  Увидели Умнова, замолчали. Главный серый - Умнов до сих
пор не выяснил: кто же он? - встал, пошел навстречу гостю.
  - Милости просим в нашу трапезную,  товарищ Умнов.  Чувствуйте себя как
дома.
  - Это в столовой-то как дома?  -  хамски съязвил,  не сдержался Умнов и
сам  себя  ругнул за  длинный язык:  ведь  гость все-таки,  хоть и  насильно
званый.
  - Это не столовая, - не обиделся серый, - это наш банкетный зал.
  - Тыщу раз бывал на банкетах, - признался Умнов, - но в первый раз вижу
такой зал. Банкет самообслуживания, что ли?
  - В  некотором  роде,   -   засмеялся  серый.   -  Наша,  так  сказать,
доморощенная модификация старой традиции в духе перестройки.  Не обессудьте,
гость дорогой.  Банкеты теперь отменены, и правильно, по-партийному это, так
мы здесь самообслуживание ввели: каждый сам на поднос продукт ставит, каждый
за  себя платит -  не казенные средства,  не прежние времена,  а  кушаем все
вместе, за общим банкетным столом.
  - А тосты?
  - Как же  без тостов.  Они теперь хоро-о-ошо под компот из  сухофруктов
идут -  это зимой, а сейчас клубничка в соку, вишенка там, компотики свежие,
наваристые,  дух захватывает,  рекомендую душевно.  -  Говоря это, он подвел
Умнова  к  рельсам,  любезно  поставил  на  них  пару  пластмассовых пестрых
подносов,  а  уж  следом целая очередь выстроилась,  за столом только дамы и
остались - в ожидании банкетных харчей.
  Вконец ошарашенный Умнов,  да и  проголодавшийся,  кстати,  начал споро
нагружать  свой  поднос:   три  стакана  с  компотом  поставил  -  вишневым,
клубничным и  черешневым,  салатики из помидоров и  огурцов.  А тут и икорка
объявилась -  и черная,  и красная, и балычок свеженький тоже, порционный, и
семужка розовая, нежная, и грибочки соленые, и миножка копченая, невесть как
в Краснокитежск заплывшая,  а еще редисочка пузатая,  лучок зеленый -  и все
это под компот, под компот, под компот!
  А серый змей сзади нашептывал:
  - Соляночку рекомендую, отменная соляночка...
  И  ставить-то  некуда,  поднос -  до  отказа,  а  рядом волшебно второй
объявился,  на него и встала глубокая гжельская тарелка с солянкой,  а из-за
прилавка стопудовая краснокитежанка улыбнулась призывно:
  - Что предпочтете, Андрей Николаевич: бифштекс по-деревенски, с жареным
лучком  или  осетринку на  вертеле?  А  может,  цыпленка-табака вам  подать,
моло-оденького, ма-асенького?..
  - Бифштекс,  -  сказал Умнов,  сглотнув слюну, - Нет, осетринку... Нет,
все-таки бифштекс.
  - Так можно и то,  и то,  -  шепнул сзади начальник,  - средства небось
позволяют...
  - Средства позволяют, а желудок-то один... Давайте бифштекс.
  И получил дымящийся сочнейший кусок мяса, присыпанный золотым лучком, а
рядом -  картошка фри,  прямо из масла выловленная, и огурчик малосольный, и
былочки кинзы, укропа, петрушки - ах, мечта!
  - Сладкое потом, - серый начальник подтолкнул своим подносом умновские,
и они мгновенно очутились перед кассой.
  Кассирша  в  крахмальном  кружевном  чепчике,  нарумяненная и  веселая,
пальцами по аппарату побегала, рычажок нажала, касса порычала и щелкнула.
  - С вас шесть сорок восемь, прошу пожалуйста.
  Умнов достал из кармана десятку,  протянул кассирше и в секунду получил
сдачу,  до  последней копеечки отсчитанную.  А  кассирша уже  и  серому итог
подбила:
  - И с вас шесть сорок восемь, Василь Денисыч.
  - Не просчиталась,  Лизавета?  -  усомнился серый. - Я ж на один компот
больше взял, чем Андрей Николаевич, а цену одну говоришь.
  - Так вы ж редисочки не брали,  Василь Денисыч, а цена у ней с компотом
одна.
  - Лады,  - согласился серый, легонько подтолкнул Умнова, чуть замершего
на  распутье.  -  Вон  туда несите,  товарищ Умнов,  в  самый центр.  Там  и
присядем, там и вас все увидят, и вы всех.
  Умнов сгрузил на стол один поднос,  сходил за вторым, расставил тарелки
и стаканы на столе.  Серый начальник, внезапно обретший вполне славное имя -
Василий Денисович, - предложил:
  - Давайте ваш подносик,  я отнесу, а приборы-то мы забыли, вилки-ложки,
нехорошо.  Давайте-давайте, - и прямо выхватил у Умнова его подносы, скрылся
и тут же объявился со столовыми стальными приборами,  высыпал их на скатерть
из горсти. - У нас тут по-простому, разбирайте, Андрей Николаевич.
  А  к  столу уже подходили следующие из очереди,  уж и оживление,  столь
обычное перед  вкусной едой,  в  зале  возникло,  уж  и  реплики над  столом
побежали:
  - ...солоночку передайте...
  - ...ах, аромат-то, аромат...
  - а... этот десятимиллионный - ничего мужичок...
  - ...у него жена и пятеро детей...
  - ...бросьте, бросьте, он старый холостяк и к тому же бабник...
  - ...Лариска, стерва, к нему мажется...
  - ...чтой-то огурчики горчат...
  И   вот   уже  все  уселись,   и   разложили-расставили  харчишки  свои
прихотливые, и вилками зазвенели, и приутихли, и кто-то крикнул:
  - Василь Денисыч, тост, тост!
  Василь  Денисыч степенно встал,  поднял  стакан с  клубничным компотом,
посмотрел  на  него  умильно,  на  прозрачность  его  полюбовался,  на  цвет
перламутровый и начал без всякой бумажки:
  - Мы  сегодня рады собраться в  родной трапезной,  чтобы приветствовать
дорогого гостя.  К нам теперь заезжают не так часто,  как хотелось бы, но уж
коли заезжают,  то  не скоро покидают гостеприимный Краснокитежск.  Любезный
Андрей  Николаевич  еще  и  не  видал  ничего  в  городе,  кроме  вот  этого
культурного,  так сказать,  очага.  - Он обвел рукой помещение, сам легонько
хохотнул -  шутка же!  -  и собравшиеся его поддержали, но коротко, чтобы не
прерывать надолго хороший тост.  -  И  вы сами знаете и  представляете,  как
много интересного он увидит,  узнает и поймет.  А может, и взгляды кое-какие
на  жизнь свою нынешнюю переменит,  потому что  Краснокитежск -  не  простой
город:  дух его во все поры проникает,  в любое сознание навечно входит,  он
неистребим,  неуничтожим,  как неистребимо и  неуничтожимо все то,  что нами
нажито  и  накоплено за  минувшие прекрасные годы.  Одно  слово:  мы  -  это
Краснокитежск. И наоборот.
  Все зааплодировали бурно и радостно, а кто-то крикнул:
  - И никакие перемены нам не страшны!
  - Верно подметил,  Макар Савельич,  -  согласился Василь Денисыч,  - не
страшны.  Это - наше дело, кровное. Легко на них пошли и легко перестроимся,
потому что за  нами -  опыт,  за  нами -  правота.  Так выпьем же компоту за
нашего гостя и пожелаем ему,  чтобы дух Краснокитежска проник в его организм
и  стал его духом.  Здоровья вам,  значит,  и  уверенности в  правоте нашего
общего дела.
  Умнов ничего из сказанного не понял.  То ли речь серого начальника была
настолько аллегорична, что понять ее мог лишь посвященный, каковыми, похоже,
все за столом являлись. Либо речь эта традиционно ничего не значила: слова и
слова, лишь бы выпить поскорей. Хотя бы и компота.
  И выпили. Компот - клубничным он был - оказался вкусным - холодненьким,
духовитым, в меру сладким.
  - А теперь закусить,  закусить,  - задушевно, будто чистого ректификату
хватанул,  произнес Василь  Денисыч,  зацепил малосольный огурец,  хрупнул и
захрустел,  расплылся в улыбке: - Ах, лепота... Нет, что ни говорите, а дары
земли - дело великое. И грешно их земле оставлять.
  - Это вы о чем?  - поинтересовался Умнов, наворачивая между тем семгу с
балыком, перекладывая их лучком и редисочкой, закусывая бутербродом с черной
икрой и  уже подбираясь к  солянке,  поскольку в  банкетно-самообслуживающем
ритуале имелся,  на взгляд Умнова,  один крупный недостаток:  горячие блюда,
взятые оптом, имели скверную тенденцию к остыванию.
  - Об уборочной страде, - мгновенно ответил Василь Денисыч. - О проблеме
овощехранилищ.  О  транспортировке  даров  земли  к  потребителю.  О  прямых
договорах  колхозов  и   совхозов  с  торговлей.   О  семейном  подряде.   О
кооперативных теплицах.  О вредном отрывании научных работников от процессов
для собирания вышеупомянутых даров. И прочее.
  - Я в отпуске,  - как можно бо