Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
ов.
- Что угодно? Повидаться с тобой пришла. Что, надолго ли сюда приехал?
- Завтра еду, - отвечал Вихров и дал себе клятву строжайшим образом
приказать Михайле ни под каким видом не принимать г-жи Огаркиной.
- Ну, если завтра, так это еще ничего. Я бы и не знала, да сынишко у
меня гимназист был в театре и говорит мне: "В театре, говорит, маменька, был
сочинитель Вихров и в ложе сидел у губернатора!" Ах, думаю, сокол ясный,
опять к нам прилетел, сегодня пошла да и отыскала.
Вихров на все это молчал.
- Губернатор-то, видно, знакомый тебе, приятель, что ли? - продолжала
становая расспрашивать.
- Знакомый, - отвечал Вихров угрюмо.
- Ну, так вот что, он вытурил мужа моего вон. Попроси, чтобы он опять
взял его на службу.
- Никакого права я не имею просить его ни о ком и ни о чем, - отвечал
Вихров.
- Да полно! Что за пустяки, никакого права не имею! Что у тебя язык
отломится от слова-то, что ли?.. Неужели и в самотко не попросишь?
- И в самом деле не попрошу.
- За это тебе бог самому счастья-то не даст в жизни; смотри-ка, какой
старый-престарый стал.
Вихров молчал.
- Нам с мужем пить-есть нечего, - без шуток! - продолжала становая,
думая этим его разжалобить.
Но Вихров продолжал молчать.
- Что он других-то становых терпит? Разве они лучше мужа-то моего?
Попроси, сделай милость, душенька!
- Не стану я просить, отвяжитесь вы от меня! - крикнул, наконец,
Вихров, окончательно выведенный из себя.
- Ну, паря, люди ныне стали, - продолжала становая, но уходить,
кажется, все-таки не думала.
- Михайло, - крикнул Вихров, - дай мне шубу и палку, я сейчас пойду.
- Куда же это идешь? - спросила становая, несколько уже и сконфуженная
таким оборотом дела.
- Куда нужно, - отвечал тот, проворно надевая шинель и уходя из своего
номера.
- Так не скажешь губернатору? - крикнула ему вслед становиха.
- Нет, не скажу! - отвечал Вихров, садясь на первого попавшегося
извозчика, и велел себя везти, куда только он хочет.
- Тьфу, окаянный человек! - проговорила становиха и пошла, как бы
несолоно хлебав, по тротуару.
К вечеру, впрочем, в герое моем поутихла злоба против нее, так что он,
приехав к Абрееву, рассказал тому в комическом виде всю эту сцену и даже
прибавил:
- Действительно, я думаю, другие становые не лучше же его!
- Во-первых, все-таки получше, а во-вторых, супруг таких не имеют, так
что они в стану вдвоем управляли и грабили!
Вихров ничего не нашелся возражать против этого. Абреев потом, как бы
вспомнив что-то такое, прибавил:
- Ко мне сейчас почтмейстер заезжал и привез письмо на ваше имя,
которое прислано до востребования; а потом ему писало из Петербурга
начальство его, чтобы он вручил его вам тотчас, как вы явитесь в город.
Вихров догадался, что письмо это было от Мари; он дрожащими руками
принял его от Абреева и поспешно распечатал его. Мари писала ему:
"Мой дорогой друг! Я выдержала первую сцену свидания с известным тебе
лицом - ничего, выучилась притворяться и дольше быть и не видеть тебя не
могу. Приезжай сейчас; а там, что будет, то будет.
Твоя Мари".
- Вероятно, приятное письмо? - спросил Абреев, видя, что лицо Вихрова
заблистало восторгом.
- Очень! Завтра я еду в Петербург.
- Зачем же так скоро? Погостите еще у нас.
- Нет, мне нужно получить там довольно значительные деньги и сделать
некоторые распоряжения по своему имению, - болтал что-то такое Вихров, почти
обезумевший от радости.
Ему казалось, что все страдания его в жизни кончились и впереди
предстояла только блаженная жизнь около Мари. Он нарочно просидел целый
вечер у Абреева, чтобы хоть немного отвлечь себя от переживаемой им радости.
Абреев, напротив, был если не грустен, то серьезен и чем-то недоволен.
- Завидую вам, что вы едете в Петербург, - проговорил он.
- Что же, надоела, видно, провинциальная жизнь? - спросил Вихров.
- Не то что жизнь провинциальная, но эта служба проклятая, - какое
обстоятельство у меня вышло: этот вот мой правитель канцелярии, как сами вы,
конечно, заметили, человек умный и образованный, но он писать совсем не
умеет; пустой бумажонки написать не может.
- Он не привык еще, вероятно, к тому.
- Нет, не то что не привык, а просто у него голова мутна: напичкает в
бумагу и того и сего, а что сказать надобно, того не скажет, и при этом
самолюбия громаднейшего; не только уж из своих подчиненных ни с кем не
советуется, но даже когда я ему начну говорить, что это не так, он отвечает
мне на это грубостями.
- Что же вам с ним церемониться, перемените его.
- Не могу я этого сделать, - отвечал Абреев, - потому что я все-таки
взял его из Петербурга и завез сюда, а потом кем я заменю его? Прежних
взяточников я брать не хочу, а молодежь, - вот видели у меня старушку,
которая жаловалась мне, что сын ее только что не бьет ее и требует у ней
состояния, говоря, что все имения должны быть общие: все они в таком же
роде; но сами согласитесь, что с такими господами делать какое-нибудь
серьезное дело - невозможно!
Вихров грустно усмехнулся.
- Удивительное дело, какой у нас все безобразный характер принимает, -
проговорил он.
- Да, а в то же время, - подхватил Абреев, - мы имеем обыкновение
повально обвинять во всем правительство; но что же это такое за абстрактное
правительство, скажите, пожалуйста? Оно берет своих агентов из того
общества, и если они являются в службе негодяями, лентяями, дураками, то они
таковыми же были и в частной своей жизни, и поэтому обществу нечего кивать
на Петра, надобно посмотреть на себя, каково оно! Я вот очень желаю иметь
умного правителя канцелярии и распорядительного полицеймейстера, но где же я
их возьму? В Петербурге нуждаются в людях, не то что в провинциях.
Вихров был почти согласен с Абреевым.
При прощании он просил его передать поклон Кнопову, председателю и
Кергелю и извиниться перед ними, что он не успел у них быть.
- А желаете с женой проститься? - спросил его уже сам Абреев.
- О, непременно! - воскликнул Вихров, совершенно и забывший о
существовании m-me Абреевой.
Абреев провел его на половину своей супруги.
- Что прикажете сказать от вас Петербургу? Не скучаете ли вы? - спросил
Вихров губернаторшу, чтобы что-нибудь ей сказать.
- Нет, не скучаю! Кланяйтесь от меня Петербургу, - как-то простонала
она.
- Она везде жить может! - подхватил Абреев, и горькая усмешка как бы
невольно промелькнула на его красивом лице.
XII
ГЕНЕРАЛ ЭЙСМОНД
Вихров, по приезде своем в Петербург, сейчас же написал Мари письмо и
спрашивал ее, когда он может быть у них. Мари на это отвечала, что она и муж
ее очень рады его видеть и просят его приехать к ним в, тот же день часам к
девяти вечера, тем более, что у них соберутся кое-кто из их знакомых, весьма
интересующиеся с ним познакомиться. Из слов Мари, что она и муж ее очень
рады будут его видеть, Вихров понял, что с этой стороны все обстояло
благополучно; но какие это были знакомые их, которые интересовались с ним
познакомиться, этой фразы он решительно не понял! Надобно сказать, что
Эйсмонд так же, как некогда на Кавказе, заслужил и в Севастополе имя
храбрейшего генерала; больной и израненный, он почти первый из
севастопольских героев возвратился в Петербург. Общество приняло его с
энтузиазмом: ему давали обеды, говорили спичи; назначен он был на покойное и
почетное место, получил большую аренду. Все это сильно утешало генерала. Он
нанял, как сам выражался, со своей Машурочкою, отличную квартиру на
Английской набережной и установил у себя jours fixes*. Вечер, на который они
приглашали Вихрова, был именно их установленным вечером. Когда тот приехал к
ним, то застал у них несколько военных в мундирах и несколько штатских в
черных фраках и в безукоризненном белье. Все они стояли кучками и, с явным
уважением к дому, потихоньку разговаривали между собой. В гостиной Вихров,
наконец, увидел небольшую, но довольно толстенькую фигуру самого генерала,
который сидел на покойных, мягких креслах, в расстегнутом вицмундире, без
всяких орденов, с одним только на шее Георгием за храбрость. Рукав на правой
руке у него был разрезан и связан ленточками. Узнав Вихрова, Эйсмонд
радостно воскликнул:
______________
* приемные дни для гостей (франц.).
- А, мой милейший родственничек, здравствуйте!
Мари только последнее время довольно ясно объяснила ему, что Вихров им
родственник, и даже очень близкий, - по Есперу Иванычу.
- Супруга моя целый месяц у вас прогостила! - продолжал генерал.
- Д-да! - протянул Вихров.
Мари прогостила у него два с половиною месяца; но генералу, видно, было
сказано, что только месяц.
Вслед за тем вбежал Женичка и бросился обнимать Вихрова.
- Здоров ли, дядя, Симонов? - спросил он прежде всего.
- Здоров, - отвечал ему тот.
Мари, тоже вышедшая в это время из задних комнат, увидав Вихрова,
вскрикнула даже немного, как бы вовсе не ожидая его встретить.
- Ах, Поль! Это ты! Здравствуй! - говорила она и, видимо, старалась, по
своей прежней манере, относиться к нему, как к очень еще молодому человеку,
почти что мальчику; но сама вместе с тем была пресконфуженная и пресмешная.
Вихров уселся около генерала, а Женичка встал около дяди и даже обнял
было его, но Евгений Петрович почему-то не позволил ему тут оставаться.
- Нечего тебе здесь делать, ступай, ступай! - проговорил он ему.
- Но, папа, я хочу тут быть! - сказал ребенок капризно.
- После тут побудешь, ступай! - повторил отец уже строго.
Женичка нехотя отошел от них.
Евгений Петрович сейчас же обратился к Вихрову, и обратился с каким-то
таинственным видом:
- Жена мне сказывала, что вы были тяжко больны!
- Очень! - отвечал тот, не догадываясь еще, к чему может клониться
подобный разговор.
- И по лицу видно: ужасно похудели и постарели, - продолжал генерал с
участием.
- Я и до сих пор еще нехорошо себя чувствую, - отвечал Вихров.
- Что мудреного, что мудреного, - произнес генерал и впал в какое-то
раздумье.
- А вы сильно были ранены? - спросил его Вихров после некоторого
молчания.
Генерал усмехнулся.
- Три раза, канальи, задевали, сначала в ногу, потом руку вот очень
сильно раздробило, наконец, в животе пуля была; к тяжелораненым причислен,
по первому разряду, и если бы не эта девица Прыхина, знакомая ваша, пожалуй
бы, и жив не остался: день и ночь сторожила около меня!.. Дай ей бог царство
небесное!.. Всегда буду поминать ее.
- А разве она померла?.. - воскликнул Вихров.
- Как же-с!.. Геройского духу была девица!.. И нас ведь, знаете, не
столько огнем и мечом морили, сколько тифом; такое прекрасное было
содержание и помещение... ну, и другие сестры милосердия не очень охотились
в тифозные солдатские палатки; она первая вызвалась: "Буду, говорит, служить
русскому солдату", - и в три дня, после того как пить дала, заразилась и
жизнь покончила!..
Вихров слушал генерала, потупив голову.
- Жена мне еще сказывала, - продолжал между тем Евгений Петрович, опять
уж таинственно и даже наклонясь к уху Вихрова, - что вас главным образом
потрясло нечаянное убийство одной близкой вам женщины?
- Д-да! - протянул опять Вихров.
- И что же, вы привязаны к ней были серьезно или только, знаете, это
была одна шалость? - продолжал расспрашивать Эйсмонд.
- Нет, это была очень серьезная привязанность, - отвечал Вихров, поняв,
наконец, зачем обо всем этом было сообщено генералу и в каком духе надобно
было отвечать ему.
- Маша мне так и говорила; но ведь у вас, мне сказывали, тоже кой-какие
отношения были и с госпожой Фатеевой?
- Это уж давно кончилось, - сказал Вихров.
- Так это, значит, потом?
- Потом, - отвечал Вихров.
- Я воображаю, как эта смерть, да еще нечаянная, должна была вас
поразить: эти раны, я так понимаю, потрудней залечиваются, чем вот этакие!
И генерал почти с презрением указал на свою раненую руку.
Вихров молчал; ему как-то уж сделалось совестно слушать простодушные и
доверчивые речи воина.
В это время к ним подошла Мари с двумя молодыми людьми, из которых один
был штатский, а другой военный.
- Вот monsieur Сивцов и monsieur Кругер желают с тобой познакомиться, -
говорила она Вихрову, не глядя на него и показывая на стоявших за ней
молодых людей, а сама по-прежнему была пресмешная.
- Ваши произведения делают такой фурор, - начал штатский молодой
человек, носящий, кажется, фамилию Кругера.
- Я всегда не могу оторваться, когда начну читать какую-нибудь вашу
вещь, - подхватил и военный - Сивцов.
Вихров, по наружности, слушал эти похвалы довольно равнодушно, но, в
самом деле, они очень ему льстили, и он вошел в довольно подробный разговор
с молодыми людьми, из которого узнал, что оба они были сами сочинители;
штатский писал статьи из политической экономии, а военный - очерки последней
турецкой войны, в которой он участвовал; по некоторым мыслям и по некоторым
выражениям молодых людей, Вихров уже не сомневался, что оба они были самые
невинные писатели; Мари между тем обратилась к мужу.
- Ты будешь сегодня в карты играть? - спросила она.
- Буду! - отвечал он.
- Господа, хотите играть в карты? - отнеслась Мари к двум пожилым
генералам, начинавшим уж и позевывать от скуки; те, разумеется, изъявили
величайшую готовность. Мари же сейчас всех их усадила: она, кажется, делала
это, чтобы иметь возможность поговорить посвободней с Вихровым, но это ей не
совсем удалось, потому что в зало вошел еще новый гость, довольно высокий,
белокурый, с проседью мужчина, и со звездой.
Вихрова точно кольнуло что-то неприятное в сердце - это был Плавин. Он
гордо раскланялся с некоторыми молодыми людьми и прямо подошел к хозяину.
- Вашему превосходительству мой поклон! - произнес он ему каким-то
почти обязательным тоном.
- Очень рад вас видеть, очень рад! - произнес, в свою очередь, радушно
Евгений Петрович, привставая немного и пожимая Плавину руку, который вслед
за тем сейчас же заметил и Вихрова.
- Боже мой, кого я вижу! - произнес он, но тоже покровительственным
тоном. - Выпустили, наконец, вас, освободили?
- Освободили, - отвечал ему насмешливо Вихров.
- Но что вы, однако, там делали? - продолжал Плавин.
- Служил, работал по службе.
- Работали? - переспросил Плавин, поднимая как бы в удивлении вверх
свои брови.
- Работал!.. Наград вот только и звезд, как вы, никаких не получал, -
отвечал Вихров.
- О, это очень естественно: мы люди земли, и нам нужны звезды земные, а
вы, поэты, можете их срывать с неба! - произнес Плавин и затем, повернувшись
на своих высоких каблуках, стал разговаривать с Мари.
- В пятницу-с я был в театре, прослушал божественную Бозио{428} и думал
вас там встретить, - начал он.
- Я почти не бываю в опере, - отвечала ему Мари довольно сухо.
- Если не для оперы, то, по крайней мере, для ваших знакомых вам бы
следовало это делать, чтобы им доставить удовольствие иногда встречаться с
вами! - проговорил Плавин.
- Я не имею таких знакомых, - сказала Мари.
- Как знать, как знать!.. - произнес Плавин, ударяя себя шляпой по
ноге.
Вихров очень хорошо видел, что бывший приятель его находился в каком-то
чаду самодовольства, - но что ж могло ему внушить это? Неужели чин
действительного статского советника и станиславская звезда?
- Чем этот господин так уж очень важничает? - не утерпел он и спросил
Мари, когда они на несколько минут остались вдвоем.
- Ах, он теперь большой деятель по всем этим реформам, - отвечала она,
- за самого передового человека считается; прямо министрам говорит: "Вы,
ваше высокопревосходительство, я настолько вас уважаю, не позволите себе
этого сделать!"
Вихров усмехнулся.
- Но он все-таки холоп в душе, - я ему никак не поверю в том!.. -
воскликнул он. - Потому что двадцать лет канцелярской службы не могут пройти
для человека безнаказанно: они непременно приучат его мелко думать и не
совсем благородно чувствовать.
- Еще бы! - подхватила и Мари. - Он просто, как умный человек, понял,
что пришло время либеральничать, и либеральничает; не он тут один, а целая
фаланга их: точно флюгера повертываются и становятся под ветер - гадко даже
смотреть!
За ужином Плавин повел себя еще страннее: два пожилые генерала начали с
Евгением Петровичем разговаривать о Севастополе. Плавин некоторое время
прислушивался к ним.
- А что, ваше превосходительство, Кошка{429} этот - очень храбрый
матрос? - спросил он Эйсмонда как бы из любопытства, а в самом деле с явно
насмешливою целью.
Евгений Петрович ничего этого, разумеется, не понял.
- Тут не один был Кошка, - отвечал он простодушно, - их, может быть,
были сотни, тысячи!.. Что такое наши солдатики выделывали. - уму
невообразимо; иду я раз около траншеи и вижу, взвод идет с этим покойным
моим капитаном с вылазки, слышу - кричит он: "Где Петров?.. Убит Петров?"
Никто не знает; только вдруг минут через пять, как из-под земли, является
Петров. "Где был?" - "Да я, говорит, ваше высокородие, на место вылазки
бегал, трубку там обронил и забыл". А, как это вам покажется?
Старые генералы при этом только с удовольствием качнули друг другу
головами и приятно улыбнулись.
- Храбрость, конечно, качество весьма почтенное! - опять вмешался в
разговор Плавин. - Но почему же так уж и трусливость презирать; она так
свойственна всем людям благоразумным и не сумасшедшим...
- Трусов за то презирают-с, - отвечал Эйсмонд с ударением, - что трус
думает и заботится только об себе, а храбрый - о государе своем и об
отечестве.
- Но неужели же, ваше превосходительство, вам самому никогда не
случалось струсить? - возразил ему Плавин.
- Что вы называете трусить? - возразил ему, в свою очередь, Эйсмонд. -
Если то, чтобы я избегал каких-нибудь опасных поручений, из страха не
выполнял приказаний начальства, отступал, когда можно еще было держаться
против неприятеля, - в этом, видит бог и моя совесть, я никогда не был
повинен; но что неприятно всегда бывало, особенно в этой проклятой
севастопольской жарне: бомбы нижут вверх, словно ракеты на фейерверке, тут
видишь кровь, там мозг человеческий, там стонут, - так не то что уж сам, а
лошадь под тобой дрожит и прядает ушами, видевши и, может быть, понимая, что
тут происходит.
- Ну, а что это, - начал опять Плавин, - за песня была в Севастополе
сложена: "Как четвертого числа нас нелегкая несла горы занимать!"{430}
Эйсмонд этими словами его уже и обиделся.
- Песни можно сочинять всякие-с!.. - отвечал он ему с ударением. - А
надобно самому тут быть и понюхать, чем пахнет. Бывало, в нас жарят, как в
стадо баранов, загнанное в загородь, а нам и отвечать нечем, потому что у
нас пороху зерна нет; тут не то что уж от картечи, а от одной злости умрешь.
Во всем этом разговоре Плавин казался Вихрову противен и омерзителен.
"Только в век самых извращенных понятий, - думал почти с бешенством герой
мой, - этот министерс