ег, он не удовлетворится своими попытками поиздеваться надо мной издали, не насладившись воочию произведенным эффектом.
     Похоже, во мне жили два человека: один - тайный, скрывающийся, получающий кошмарные конверты, озабоченный тем, чтобы их подальше упрятать, ожидающий нового письма и опасающийся того, что в нем будет нечто доселе неизвестное, какое-нибудь ужасное открытие; направление мыслей этого человека касалось Ребекки и Мэндерли, Фейвела и газетных вырезок, и он хотел скрыть все от Максима; другой же продолжал прежний образ жизни, ухаживал за садом, разговаривал с Дорой и Недом. Вместе с Максимом обходил вновь купленные земельные владения, принимал Банти Баттерли и завтракал с ней, а порой, либо рано поутру, либо в самом конце тихого вечера, видел детей, их смышленые лица, слышал в отдалении их голоса.
     Кажется, я действовала умело. У Максима не возникало никаких подозрений, он ни разу не посмотрел на меня изучающим взглядом, не задавал никаких вопросов; он оставался прежним, был полон энергии, строил планы и принимал решения относительно землевладения. Как правило, днем его дома не было, однако все вечера мы проводили вместе, как это вошло у нас в привычку во время пребывания за границей. Мы читали книги, иногда слушали радио, я делала кое-какие записи, касающиеся сада. Начала вести дневник, где составляла план и отмечала сделанное. Я думала и о будущей весне, и это действовало на меня успокаивающе. Появились каталоги луковичных растений, и я заказывала их сотнями, словно намеревалась превратить все газоны, клумбы и склоны в сплошной цветочный ковер из бледно-желтых нарциссов и нежно-голубых крокусов, которые будут казаться сплошной рекой на фоне зеленой травы. Но только не белых. Я больше не хотела белых цветов.
     Мы играли в карты или в триктрак, решали кроссворды; темнеть стало чуть раньше; ночью за окном тихо стучал дождь, через открытые окна в комнату проникал духовитый запах земли.
     Я имела то, что хотела. Оно было со мной в настоящем.
     ?Опасайся хотеть чего-либо слишком сильно, - сказал однажды мой отец, - ведь ты можешь получить то, что хочешь?. Я некогда отчаянно хотела этого, а теперь все было прах и тлен, я чувствовала себя опустошенной, инертной; я получила то, чего хотела, но у меня не было сил, чтобы этим насладиться, мне было это дано и одновременно отобрано.
     Пришла фотография - снимок стоящей в маленькой бухте яхты. Бог с ней, с яхтой, но у меня дало перебой сердце при виде Джеспера - славного, сильного, живого, верного Джеспера - щенка, возбужденно и преданно глядящего в объектив. Я вскрикнула, а затем мучила себя, неоднократно вынимая и разглядывая фотографию, словно желая увидеть Джеспера живым.
     Я хотела сжечь и это, однако не смогла.
     - Нам нужно завести щенка, - сказала я Максиму, входя в его кабинет, где он водил пальцем по карте.
     - Эта старая тропинка совершенно исчезла, ее перепахали, а потом она заросла. Мы должны восстановить ее. - Он, улыбаясь, повернулся ко мне. - Щенок перероет тебе весь сад.
     - Не важно, это будет длиться не так долго, я скоро обучу его.
     Раньше я хотела дождаться, пока здесь появятся дети, но теперь решила завести себе щенка.
     - Спроси Пеков. Они должны знать, у кого появились щенки. Можешь взять хорошего Лабрадора или сообразительного маленького терьера. Кого тебе больше хочется.
     Джеспера, подумала я. Мне хочется Джеспера.
     - Хорошо.
     - А теперь подойди и посмотри сюда.
     Максим показал на карте контуры старой тропинки; приблизившись к нему, я посмотрела на его руку, на вытянутый указательный палец. Мне всегда нравились его руки, у него были длинные, красивой формы пальцы, ногти аккуратно подстрижены. Но сейчас я смотрела на них и видела, что эти руки держали ружье и застрелили Ребекку, затем перенесли ее тело на яхту, открыли кингстоны и вывели судно в открытое море, чтобы утопить его. Я не читала газетные вырезки о дознании, и тем не менее их слова, похоже, переполнили мое сознание. Я знала, что именно они могли написать, потому чго была на дознании; я словно видела написанное, слышала слова Максима и теперь смотрела на него какими-то новыми глазами - глазами, в которых сквозил ужас Я испугалась за себя, мне подумалось, что я потеряла контроль над своими мыслями и чувствами, это было похоже на своего рода безумие; мне захотелось, чтобы он успокоил меня, я положила свою руку на его и погладила его пальцы, и он посмотрел на меня - хотя и с улыбкой, но вопросительно.
     - Что такое?
     - Ничего.
     - У тебя какой-то напряженный вид. Ты устала?
     - Все дело в погоде. Кажется, лето уходит. Ни тепла, ни солнца. Это наводит уныние.
     - Все переменится. Еще будет бабье лето, вот увидишь.
     - Надеюсь.
     Он наклонился и легко поцеловал меня в лоб, уже озабоченный какой-то новой мыслью.
     Что же произошло? Я задавала себе этот вопрос, выйдя в сад, где ветер пригибал кроны деревьев и набрасывался на еще оставшиеся розы. Что изменилось? Почему все идет совсем не так, как я мечтала и планировала? Объяснялось ли это лишь тем, что я случайно встретила Джека Фейвела и теперь он мучает меня, пытается извлечь на белый свет призраки прошлого, подобно тому как некогда тело Ребекки было извлечено из глубины моря?
     Однако я понимала, что это не так, что внутренний голос нашептывал мне об этом месяцами раньше, еще на железнодорожной станции, во время скорбного путешествия на похороны Беатрис. ?Этот человек - убийца, этот человек убил свою жену?.
     Зерна находились во мне, и подобно сорной траве, которая безо всякой видимой причины прорастает там и тут, они не могли не дать всходов, что и произошло. Я сама это сделала, это моя вина.
     Мы сами творцы своей судьбы.
     В течение последующих двух недель ничего не приходило, однако я не верила, что все закончилось. Я обреченно ожидала, это была лишь краткая передышка, еще одна форма мучений. Иногда я пыталась гадать - уж не пришлет ли он мне в следующий раз нечто такое, что меня ошеломит? Вырезки и фотографии были спрятаны в моей сумке, и, проходя мимо ящика, где она хранилась, я словно ощущала электрический разряд в воздухе, ощущала его действие, и у меня возникало искушение вынуть сумку, достать ее содержимое и рассматривать, рассматривать.
     Однако то, что пришло, оказалось клочком линованной бумаги, вырванной из блокнота. На нем была написана цифра - 20 000 фунтов стерлингов и адрес лондонского почтового отделения.
     Я испытала странное облегчение, меня это нисколько не разволновало, это было чересчур прямолинейно, и я знала, как мне поступить. Требование денег было слишком явным и грубым. Я разорвала бумажку на мелкие части, когда находилась одна в доме, и бросила их на решетку камина. Когда они сгорели, я пожелала себе, чтобы это стало концом всему.
     Снова потеплело, солнце поднималось высоко над горизонтом и целый день нещадно палило, хотя стали заметны и некоторые перемены - за время серых и дождливых дней год ушел вперед, и теперь уже пахло поздним летом, каждое утро на лужайки ложилась обильная роса, а однажды между деревьями заплутал легкий туман. Розы сошли, жимолость вымахала вверх и буйно цвела, листва хотя и оставалась зеленой, но казалась какой-то пыльной и безжизненной.
     Максим отправился на три дня в Шотландию для консультаций с Фрэнком и, как я полагала, для того, чтобы убедить его вновь переехать в Англию. Я сомневалась, что он в этом преуспеет. Со стороны Фрэнка, когда он был здесь, ощущалась некоторая сдержанность, он интересовался планами Максима, одобрял их, но не рвался принимать участие. Его сердце принадлежит теперь Шотландии, подумала я, он там счастлив и любит тот край, потому что там его семья. Он никогда не воспримет Коббетс-Брейк так, как восприняли мы, как он и Максим воспринимали Мэндерли.
     Перед отъездом Максим проявлял беспокойство, пытался уговорить меня отправиться с ним, однако мне хотелось остаться дома, побыть одной. Я любила прогуливаться по саду вечером и рано утром, до восхода солнца, в полном одиночестве, ощущая покой затихшего на ночь дома, словно пытаясь глубже проникнуть в его душу. Еще год назад я не могла себе представить, что у меня появится желание побыть без Максима, ведь я всегда так беспокоилась за него и он так зависел от меня. Но мы изменились, то время прошло, у нас больше не было той потребности отчаянно льнуть друг к другу, какая бывает у напуганных, беспомощных детишек, нуждающихся в том, чтобы их постоянно подбадривали. В светлые моменты жизни мне казалось это добрым знаком; это свидетельствовало не о нашем отчуждении, а о том, что мы стали сильнее; минуты, когда я смотрела на Максима со страхом, становились все реже, а нашептывающий голос был таким слабым, что, можно сказать, я даже его не слышала.
     Стало жарче, ночи были безветренные и душные. Я спала с открытыми окнами и порой не могла заснуть до появления предрассветной прохлады. Я не испытывала беспокойства и тревоги, чувствовала себя в безопасности в своем доме, в каждой комнате, куда я могла зайти просто ради удовольствия, и каждая комната принимала меня и служила надежным приютом. Я скучала по Максиму, но как-то светло. Истина заключалась в том, что я испытывала в этот раз глубокое удовлетворение от того, что осталась одна.
     Спустя два дня после отъезда Максима я отправилась на ферму набрать яиц и осталась там, чтобы поговорить с миссис Пек за чаем, поиграть с малышом и понаблюдать, как коровы идут по дорожке во двор на дойку. Я никуда не торопилась, стоял приятный нежаркий, но теплый день, живая изгородь и берега были пыльными и сухими, ручей едва струился.
     Я постояла несколько минут, глядя на Коббетс-Брейк, освещенный золотистыми лучами предвечернего солнца, на траву ложились длинные тени от падубов, каштанов, бальзамических тополей, и он опять показался мне неким сказочным домом, который не был построен руками человека, а в одночасье целиком возник словно по мановению волшебной палочки. Позже я приду сюда снова, когда выключу все лампы в доме, даже в мансарде, и тогда он будет красив совсем другой красотой, будет похож на корабль, плывущий по темному морю. Я пламенно любила его в тот день. Я ощущала себя единым целым с ним, его частью, тесно связанной с его прошлым, равно как с настоящим и будущим. Я чувствовала себя так, будто впервые его вижу, а он находился здесь и ждал меня в течение всей моей жизни.
     Когда я снова входила в дом, казалось, что он мягко втягивает меня. Я направилась в прохладную кладовку, чтобы выложить яйца. И в этот самый момент услышала в дальнем конце длинного коридора звонок колокольчика.
     Меня это удивило. Я не слышала шума подъезжающей машины; правда, я находилась в той стороне дома, которая наиболее удалена от подъездной дорожки. Должно быть, это Банти, подумала я, пока шла к двери, приехала, чтобы, как она сама обещала, приободрить меня и растормошить.
     - Иногда нужно немного отдохнуть от них, я по себе знаю, - отреагировала она, когда я сообщила ей, что Максим собирается уехать, - и ни в коем случае не следует предаваться унынию и мрачным размышлениям.
     Я не предавалась мрачным размышлениям, я была вполне счастлива, но так или иначе буду рада пообщаться с ней часок-другой. Мы попьем чаю в саду, пока еще довольно тепло.
     - Добрый вечер, мадам.
     Не могу в точности сказать, что произошло с моим лицом - то ли оно побелело, то ли шок был настолько сильным, что на нем вообще ничего не отразилось. Хотя и не могу поверить в это - потрясение было слишком внезапным и сильным.
     Не было ни машины, ни признаков присутствия кого-то другого. Она стояла одна, очень близко от двери. Непривычно видеть ее в одежде, предназначенной для улицы, - это было едва ли не первое, что я осознала. Раньше она всегда ходила в домашней одежде, предпочитала темные и тусклые тона, длинные узкие рукава, высокие, застегнутые на пуговицы воротники.
     Она была в черном плаще до щиколоток, несмотря на погоду, в руках держала сумку и перчатки; шляпы на ней не было. Волосы, как и раньше, зачесаны назад, открывая высокий выступающий лоб, и собраны в узел на затылке. Только теперь это были седые волосы. Лицо сделалось уже, черты его заострились, глаза запади еще глубже.
     Мир, находящийся за ее спиной, был наполнен тишиной, мертвой тишиной позднего лета, когда обычно блеющие ягнята выросли и ушли, а птицы уже не поют.
     - Миссис Дэнверс...
     - Надеюсь, я не напугала вас?
     Она протянула мне свою белую руку, и я вынуждена была ее пожать. Рука была жесткой, узкой и холодной.
     - Нисколько... хотя, пожалуй, что да. Это так неожиданно - увидеть вас, однако...
     - Прошу прощения, но я не смогла предупредили вас. Если это неудобно, вам нужно лишь сказать об этом.'
     - Нет, пожалуйста, входите.
     - У меня неожиданно появилось свободное время, и я, услышав, что вы поселились по соседству, естественно, захотела нанести визит и пожелать вам всего доброго.
     Я отступила назад. Она шагнула в холл и остановилась, не пытаясь осмотреться, а в упор глядя на меня своими запавшими глазами. В холле было довольно темно, я предпочла бы оказаться в тыльной части дома, где предвечернее солнце заливало ярким светом маленькую гостиную, а окна выходили в сад. Мне было необходимо отодвинуться от нее подальше, чтобы иметь открытое пространство и побольше воздуха вокруг себя, просторное небо над головой. Я боялась, что стану задыхаться, оказавшись вместе с ней в тесном помещении.
     Шаги ее по плитчатому полу были твердыми и четкими, я слышала шелест ее юбки, и это вызвало во мне весьма неприятное воспоминание. Оно повергло меня в ужас, и я едва ли не бросилась бежать к свету.
     - Не хотите ли чаю, миссис Дэнверс?
     - Благодарю вас, мадам, с удовольствием.
     Она остановилась в гостиной спиной к окнам и саду, к внешнему миру, как если бы она ничего этого не замечала и ее это не интересовало, и я вдруг подумала, поскольку никогда не видела ее в одежде для улицы, а видела ли я ее где-либо, кроме как внутри дома Мэндерли?
     - Может быть, вы захотите взглянуть на сад? Правда, розы уже отцвели, но газоны могут представлять интерес, хотя я только начинаю приводить сад в порядок. Он настолько запущен, что для этого потребуются годы.
     Она не пошевелила головой и продолжала смотреть мне прямо в глаза.
     - Вы здесь с весны, я так думаю.
     - Верно, мы приехали в мае, мы были за границей... в течение нескольких лет.
     - Ах да...
     Повисла пауза. Я не намерена была чувствовать себя виноватой, у меня не было для этого причин, однако она продолжала сверлить меня взглядом, и я, понимая, что краснею, быстро отвела глаза. Слова витали в воздухе, их не надо было произносить; казалось, причина нашего пребывания за границей и всего того, что произошло за это время, была изложена на узоре ковра, а мы обе просто стояли и читали этот узор.
     - Пожалуйста, садитесь. Я... я приготовлю чай. Это не займет много времени.
     Она на несколько секунд отвела глаза от моего лица, чуть приподняла брови. Она презирает меня, подумала я, насмехается надо мной.
     - Боюсь, что после войны стало трудно найти хорошую прислугу, молодежь не слишком заинтересована идти в услужение. Но я уверена, что, как только вы обоснуетесь, вы найдете подходящих людей.
     - О, у меня есть прислуга, - поспешила сказать я. - Столько, сколько мне нужно. Правда, это не то, что в прежние дни... - В воздухе буквально повисли слова ?в Мэндерли?. - Дора приходит каждый день, иногда помогает миссис Пек с фермы.
     - Понятно. - Презрение, прозвучавшее в ее голосе, заставило меня снова покраснеть, и я рассердилась из-за того, что она имеет надо мной власть и способность меня унижать.
     - Я не хочу большой свиты слуг, миссис Дэнверс, это всегда было не по мне.
     - Понимаю.
     - Здесь порядки не столь строги.
     - Конечно, и дом этот меньше, им проще управлять.
     - Да, - согласилась я и убежала от нее на кухню.
     Руки у меня дрожали до такой степени, что я боялась, как бы не уронить чашки, а когда наливала кипяток, ошпарила себе тыльную сторону ладони. На ней появилось алое пятно, которое сильно саднило.
     Вопросы теснились и бились в моей голове, словно внезапно попавшие в клетку птицы. Как она отыскала нас? Откуда приехала? Живет ли она где-то поблизости? Если так, случайно ли это? Что она знает о нашей прежней и о теперешней, после возвращения, жизни? Может, она живет где-то совсем близко и знает все подробности о нас, наблюдает и шпионит за нами?
     И каким образом она добралась сюда сегодня? Не очень похоже, чтобы она пришла пешком.
     Поднос был тяжелым, и, прежде чем поднять его, я вынуждена была некоторое время постоять, привалившись к стене, чтобы немного успокоиться. Я не должна позволить ей напугать меня. Для страхов нет никаких оснований. У нее нет никакой власти надо мной. Однако же я знала, что власть надо мной у нее есть, это не Джек Фейвел, который подобной власти не имеет и никогда не имел. Я всегда ее боялась и ненавидела, а она меня презирала и ни во что не ставила. Я превратилась в ничто перед ней. С Фейвелом и другими я демонстрировала большую силу духа и большую уверенность. А при виде миссис Дэнверс я становилась неуверенной, неуклюжей, ничтожной в собственных глазах, девчонкой, которая осмелилась появиться в качестве молодой жены в Мэндерли и занять место Ребекки.
     Тем не менее я постаралась как можно более бодро пройти по коридору, и только ошпаренная рука не позволяла мне забыть о том, что миссис Дэнверс мне сделала.
     Кажется, за время моего отсутствия она даже не сдвинулась с места, все так же сидя спиной к саду. Ее взгляд сразу же отыскал мое лицо и впился в него. Она не спускала с меня больших поблескивающих глаз, пока я ставила поднос и расставляла на столике посуду. Она не сделала попытки хотя бы шевельнуть рукой, не предложила мне помочь. Я чувствовала себя в дурацком положении. На ее лице застыла хорошо знакомая мне презрительная маска. Я была ничто. Не прилагая никаких усилий, она демонстрировала свое превосходство надо мной.
     - Это очень симпатичный дом, мадам. Вы и мистер де Уинтер будете счастливы здесь, я уверена.
     - Да, да, благодарю вас, миссис Дэнверс, мы... мы любим этот дом и сейчас покупаем земли неподалеку, это то, чего мы хотим.
     - Разумеется, он очень отличается от Мэндерли. Ничто не может сравниться с Мэндерли, не так ли?
     - Думаю, что так.
     - Никогда не было ничего, что могло бы с Мэндерли сравниться, и никогда не будет. - Она выпрямилась в кресле и взяла чашку.
     Мне очень хотелось, чтобы она не гипнотизировала меня своим взглядом. Ошпаренная рука болела. Я сказала:
     - Вообще говоря, сейчас я редко вспоминаю о Мэндерли.
     - В самом деле? Да, вы там никогда не чувствовали себя счастливой. Мэндерли не был вашим домом. Зато мистер де Уинтер, я уверена, думает о нем все время.
     - Нет, вряд ли.
     - Я и сама о нем думаю. Он никогда меня не отпускает. Я принесла небольшое блюдо лимонных бисквитов и хотела предложить их миссис Дэнверс, но сообразила, что не захватила маленьких тарелочек; встала, чтобы сходить за ними, и при этом смахнула бисквиты на пол. Они рассыпались на ковре - маленькие высохшие ломтики, я смотрела на них и чувствовала, как слезы подступают к глазам - слезы злости и унижения. Я встала на колени и начала их подбирать, миссис Дэнверс с явным презрением наблюдала за мной, хотя, когда я подняла голову и взглянула на нее, ее лицо показалось мне непроницаемой белой маской, и лишь в глазах можно было заметить зловещий блеск.
     - Миссис Дэнверс, - выпалила я, - а как вы узнали, где мы живем?
     Она ответила тут же, негромко и весьма уверенно:
     - Я служу недалеко отсюда. Очень приятное место, это в деревне Фернвоуд. Может быть, знаете?
     - Нет, не слышала.
     Я сложила остатки бисквита на поднос.
     - Я помогаю вести хозяйство одной пожилой даме. Она одна во всем свете, и мои обязанности несложные, что меня устраивает. Хотя, конечно, никогда не будет так, как было, не правд