Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Женский роман
      Хилл Сьюзен. Миссис де Уинтер -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  -
, с которой я могла бы поговорить, которая, как мне кажется, любила меня. Но Фрэнк был служащим Максима, Беатрис - его сестрой, они не были только моими, не могли быть всецело на моей стороне, хотя дело тут вовсе не в ?сторонах?; здесь было нечто другое, в чем я чувствовала свою вину. В эти дни я заметила, что все чаще жалею себя, и это вызвало во мне досаду. Однажды я поймала себя на сожалениях о том, что живу не так, как мне хотелось бы, а ради Максима, что мне хочется иметь детей, но их у меня нет и вряд ли будут. Максим ушел, чтобы наведаться в одну из своих любимых галерей, парадные картины которой были мне не по вкусу, хотя я и сказала, что хотела бы пойти вместе с ним и что мне надоело сидеть на месте. - Я не больна, - пыталась объяснить я. - Я совершенно здорова, Максим, и не хочу, чтобы вокруг меня так суетились и обращались со мной как с инвалидом. Он стоял, глядя на меня, щедрый, ласковый, и мне следовало бы в ответ быть нежной, любящей, однако меня это злило, я испытывала раздражение оттого, что ко мне относятся покровительственно, словно к ребенку. - Иди, - сказала я. - Встретимся с тобой позже. Мы можем съесть мороженого в кафе возле старого фонтана. - Ты будешь отдыхать? - Я не устала. - Но затем мне стало стыдно из-за того, что столь недружелюбно реагирую на его заботу. - Может, немного отдохну, - добавила я, - но я не больна. Прошу тебя, верь мне. Ничего страшного не было. Совсем ничего страшного... Послеобеденное осеннее солнце освещало старые стены двора. Я услышала, как хозяйка с кем-то разговаривала в холле, а затем вышла и закрыла двери. Дети не шумели, вероятно, у них было время послеобеденного отдыха. Я не знала, надолго ли сохранится сложившийся распорядок, когда мы без всякой видимой причины меняем одно место на другое, сохранится ли он до конца наших дней. Скорее всего, что сохранится. Я не спрашивала об этом Максима, не осмеливалась касаться этой темы. Мы далеки друг от друга, внезапно подумала я, не понимая, почему и как это случилось. Мы прошли сквозь испытания и были все время так близки, как только это возможно для двух людей. Сейчас все куда-то ушло; может быть, в браке всегда так бывает, все течет и меняется в ту или другую сторону, мы оба плывем, отдавшись воле волн, и нас может свести или развести, как две щепки, брошенные в море? А может, мы вовсе не были такими беспомощными, может, мы хотели этого, и чего хотели, к тому и шли? Битый час, если не больше, я мучила себя подобными вопросами, ломала голову над их разрешением, но в результате еще больше запуталась и не могла ответить себе даже на вопрос, зачем я задаю эти вопросы, почему я не могу просто жить как живется, не мучая себя мыслями, которые порождают тревогу и лишают душевного равновесия и меня, и Максима. Возможно, я ошибалась, возможно, и в самом деле была нездорова, Я ощущала усталость, апатию, отсутствие интереса к жизни; скорее всего именно поэтому я слышала шепчущий голос, именно поэтому упала в обморок. Вопросы, вопросы, мысли и снова вопросы - и я одна с ними; устав, я заснула, забывшись странным, беспокойным, прерывающимся сном. Я проснулась далеко за полдень и сразу же увидела в окно дальнюю стену двора. Должно быть, сама того не сознавая, я, засыпая, смотрела на нее, и это запечатлелось в моем мозгу и неким странным образом помогло понять то, что давно меня беспокоило и в чем я не отдавала себе отчета; и вот внезапно все как-то прояснилось. Вьющееся растение карабкалось по старой стене, расползалось вправо и влево, словно обнимая ее распростертыми руками, заплетало верх калитки; оно выглядело очень привлекательно: ярко-зеленые листья и множество звездообразных белоснежных цветов, их тонким ароматом был напоен окружающий воздух, и этот аромат долетал до меня. Я не знала, как это растение называется, но сразу же поняла, что видела его над аркой виллы. Белые цветы на зеленом фоне напомнили мне о других цветах. Именно тогда я поняла, что эти цветы подействовали на меня, породили во мне беспокойство и вызвали к жизни шепчущие голоса в тот момент, когда я оказалась у раскрытого окна. Фрэнк Кроли пытался успокоить меня. Он развеял мои опасения, связанные с появлением венка на могиле Беатрис, сумел убедить меня в том, что это не имеет никакого значения, что это всего лишь неумная, жестокая шутка. Это Джек Фейвел, твердо заявил он. Да, Фейвел мог все это устроить, чтобы поразвлечься. Не надо брать в голову, не стоит придавать этому значения. И все же это не так, подумала я внезапно. Нет, это был не Джек Фейвел. Это не похоже на него. Джек Фейвел - слабый, неприятный, никчемный тип, он трус и лжец, он испорчен и развращен, но он не сатана; Джек Фейвел - паразит и мошенник; я вспомнила его плотоядные, похотливые взгляды, дряблый подбородок, вспомнила, как от него несло перегаром виски, его гаденькую улыбку. Ребекка его презирала. Как и Максим. Я тоже, хотя, кроме того, еще и побаивалась. Но в те дни я боялась всех. Теперь же я не намерена бояться Фейвела. Не он оставил возле могилы венок. Даже если бы он додумался до такой проделки, он сделал бы все топорно. Он ни за что не смог бы выбрать столь изысканной красоты цветы, не смог бы найти такое место для венка; во всем этом сквозила дьявольская хитрость. Конечно, он мог появиться на похоронах Беатрис - я вдруг даже поймала себя на том, что почти ожидала этого; я бы даже не удивилась, если бы где-то возле церкви увидела, как он смотрит на меня своими водянистыми, тусклыми глазами; наверное, волосы у него сейчас стали совсем редкими, а на шее появились жировые складки. Но он не пришел, вероятно, даже вообще не знал о смерти Беатрис. Венок был делом не его рук. Он не мог написать букву ?Р? ее почерком на карточке. У него не хватило бы вкуса и утонченности, его методы всегда отличались грубостью и вульгарностью. На свете был только один-единственный человек, кто мог с такой тщательностью выбрать венок, столь умело осуществить свой дьявольски умный и жестокий план и начертать на карточке букву ?Р?. Маленькие дети выходили во двор, поверх стены до меня долетали их серебряные голоса, я слышала, как удаляются и постепенно затихают их шаги, после чего снова стало тихо. Но она находилась рядом, она стояла у меня перед глазами, казалось, я даже вижу тень, которую отбрасывает ее высокая фигура. Я увидела ее одетую, как всегда, в черное, длинные костлявые руки сцеплены на животе; увидела похожее на пергамент лицо с выступающими скулами и глубоко посаженными глазами. Я увидела ее тщательно зачесанные назад волосы, как у женщины-гида на вилле, увидела выражение ее лица, на котором написано презрение, сознание собственного превосходства; или, как это было в другой раз, ненависть и враждебность, когда она всевозможными способами пыталась разрушить мое хрупкое счастье, лишить меня ощущения покоя и защищенности. Я увидела, как она стоит во главе выстроившегося вдоль лестницы штата прислуги Мэндерли, чтобы официально приветствовать меня при моем первом появлении в качестве молодой жены, и смотрит на меня неподвижным холодным взглядом или как неожиданно появляется в дверях спальни в западном крыле дома и злорадно, торжествующе сверлит меня глазами, наслаждаясь чувством вины, которое я испытываю из-за того, что забрела в эту комнату. Я увидела ее глаза, в которых светились удовольствие и ликование в ту памятную далекую ночь, когда я так легко попала в расставленную ею ловушку. Я слышала ее, снова слышала ее голос, шепот - вкрадчивый, неприятный, тихий, как у змеи. Я не знала, где она теперь. Мы никогда ее не видели после той кошмарной ночи, когда возвращались из Лондона в Мэндерли. Говорили, что она собрала свои вещи и уехала, комната ее оказалась в конце дня пустой. А затем произошел пожар. Я не желала ничего знать о ней, мне нужно было, чтобы она ушла из нашей жизни, из моей головы, я не хотела, чтобы ее тень ложилась на моей дороге или между нами. Миссис Дэнверс принадлежала Ребекке и Мэндерли. Я ничего от нее не хотела. Однако миссис Дэнверс прислала венок. Я знала это. Знала определенно. Я вышла из комнаты, не захватив ни жакета, ни сумки, и почти побежала по узкой улочке к фонтану. Максим был уже там, он сидел за столом, скрестив ноги, перед ним стояла чашка с чаем. - Максим! - Я слегка запыхалась, но постаралась казаться такой же спокойной и беззаботной, как и он. Он поднял голову. - Я чувствую себя лучше, - жизнерадостно сказала я. - Правда, замечательно? На солнце пока еще довольно тепло. Я совершенно здорова. Я увидела, как по его лицу пробежала тень, во взгляде отразилось удивление. С какой стати я так настойчиво стараюсь уверить его в том, что здорова? Я заказала чай и лимонное мороженое. Я была спокойна, очень спокойна. Пила чай, ела костяной ложечкой мороженое, улыбалась Максиму. И ничего ему не выболтала. Затем я сказала: - Давай уедем отсюда. Мне хочется чего-то нового, а тебе? Мы можем хорошо провести время до наступления зимы где-нибудь еще. Мы раньше не обсуждали это. Я полагала, что нам придется где-то осесть, когда погода переменится. Пока она не переменилась. Но мне страшно хотелось уехать отсюда, я знала, что не смогу обрести здесь душевного равновесия, не смогу ходить по здешним улицам и площадям, поскольку меня будет мучить чувство, что я должна постоянно оглядываться. Нам нужно снова переехать, найти место, которое еще не испорчено. Я ^испытывала беспокойство, мне нужно было от чего-то убежать, хотя это и бесполезно, я все несла в себе, куда бы мы ни отправились. Максим внимательно наблюдал за мной. От холодного мороженого у меня заболело горло. Я не могу снова просить его об этом, подумала я, иначе он что-то заподозрит и начнет допытываться, а я не сумею ему ответить. Я никогда не произносила ее имя, имена других людей из той, прошлой жизни. Наконец Максим улыбнулся и сказал: - Да. Думаю, мы снова отправимся в Венецию. Было уже темно, когда мы вернулись в пансион; воздух стал холодным. Неожиданно для себя я не повернула к главному входу, а прошла несколько ярдов вперед по аллейке, ведущей к калитке. - Я хочу кое-что показать тебе, - сказала я Максиму. - Раньше я его не замечала, но когда проснулась сегодня после полудня, разглядела. Очень симпатичное растение, так приятно пахнет, но я не знаю, как оно называется. Почему мне вдруг захотелось, чтобы он оказался здесь? Я не собиралась рассказывать ему о венке, и тем не менее, показывая ему вьющееся растение, я как бы что-то ему рассказывала, как бы мысленно связывала их вместе, и потребность сделать это была настолько четкой и сильной, что даже напугала меня. - Посмотри. В сумерках листья как бы отошли на второй план, а цветы выступили вперед. Я протянула руку и потрогала лепесток пальцем. Профиль Максима показался мне таким же бледным, как и цветок. - Да, симпатичное растение. Его часто можно встретить в средиземноморских странах. Оно цветет поздно, перед наступлением зимы. - Максим отломил веточку и протянул ее мне. - А называется оно пандорский жасмин, - добавил он и дождался, когда в конце концов я вынуждена была взять веточку с цветами и внести ее в дом. К тому времени, когда мы подплывали по лагуне к сказочному городу Венеция, на смену лету и осени окончательно пришла зима. Ветер был обжигающе холодный, он дул в лицо и поднимал высокую волну, а когда мы сошли на берег на станции Сан-Марко, вымощенные камнем улицы и площадь блестели от дождя. Пассажиров было немного, с нами сошли только жители Венеции - мужчины с портфелями, которые, подняв воротники своих плащей и пальто, быстро зашагали домой, и несколько женщин в черном с плетеными хозяйственными сумками - они, низко наклонив голову, направились за покупками. И тем не менее все это красиво, подумала я, это никогда не подведет; я посмотрела на купола соборов, на остров, где возвышалась башня монастыря Сан-Джорджо, на гладь Большого канала, который виден был далеко, вплоть до того места, где терялся между домами. Я оглядела все это не только с радостным чувством, но и с каким-то ощущением нереальности того, что вижу, как бы боясь, что стоит мне моргнуть - и все сразу же исчезнет. Когда мы приезжали сюда прошлый раз, была весна, здания были освещены нежным утренним солнечным светом, и я разглядывала их с изумлением и недоверием, ибо совсем недавно стала женой Максима и еще не успела прийти в себя от неожиданности и быстроты свершившегося; я бездумно следовала за ним туда, куда он меня вел, ошеломленная счастьем. Я мало что помню о том времени, всегда о нем мало помнила, это было интерлюдией, наполненной нехарактерной, беззаботной радостью и беспечностью, пока мы не возвратились в реальный мир и на нас еще не обрушились неприятности, заботы и потрясения. Все, что за этим последовало, все события в Мэндерли я помню в мельчайших подробностях, это похоже на фильм, который я могу прокрутить по первому требованию. Что касается Венеции, а также других мест, которые мы посетили в первые месяцы нашей совместной жизни, то у меня сохранились лишь случайные, обрывочные воспоминания об отдельных событиях, произошедших на фоне безоглядного оптимизма и опьяняющей беззаботности. На сей раз я смотрела на город несколько иными глазами, более трезво и сдержанно. Мне нравилась Венеция, я восхищалась ею, однако, идя по узкой улочке рядом с каналом вслед за носильщиком, везшим на тележке наши чемоданы, я ощущала дрожь в теле - и не только потому, что устала и замерзла, но и потому, что побаивалась этого страшного, полного тайн города, который, как мне казалось, никогда не явит нам своего подлинного лица, всегда будет в масках, меняющихся в зависимости от настроения. Нам удалось тем не менее найти скромный, тихий пансион - я так полагаю, у нас был к этому дар, - где мы могли оставаться в тени. Я привыкла к такой жизни и ничего не имела против; однако, развешивая платья, раскладывая вещи и выдвигая тяжелые ящики гардероба, я вдруг испытала острый приступ тоски по собственным комнатам, собственной мебели и дому, размечталась - и передо мной возник Коббетс-Брейк, тихий, уединенный, безмятежный. Я тут же строго отмерила себе время, в течение которого имела право осторожно помечтать, прежде чем отправиться на поиски Максима. Мы обосновались очень быстро. Останемся на зиму, сказал Максим. Почему бы и нет? Мы успели получить свою долю солнечного света. Я удивилась, как легко мы вернулись к прежнему режиму совместного времяпрепровождения, покупке газет, к позднему завтраку, прогулкам, осмотру достопримечательностей, галерей, церквей, вилл, разглядыванию картин, лиц венецианцев, лодок, скользящих по шелковистой темной глади воды, колоколен на фоне утреннего и вечернего неба. Когда мы были здесь в прошлый раз, мы больше смотрели друг на друга, так что я видела не столько город, сколько лицо Максима. Погода в основном была холодная, на улицах и открытых площадях гулял пронизывающий ветер, загоняя нас в помещение. Однако и-ногда небо очищалось от облаков, и гладь канала отражала освещенные солнцем здания, солнечные блики на куполах. Порой на город опускался густой туман, который приглушал шаги прохожих, звон колоколов и плеск весел, и тогда мы оставались в темноватой, обитой красным плюшем гостиной, покидая ее лишь для того, чтобы заглянуть в наше кафе; время в такие дни тянулось медленно, мне хотелось ясного, высокого неба, я думала о вспаханных полях и обнажившихся деревьях, а порой представляла, что стою на скале над морем, наблюдая за тем, как пенящиеся буруны набегают и разбиваются о черные скалы. Максим поначалу оставался таким же, каким был и прежде в годы нашего изгнания, - искал моего общества, много читал, живо интересовался самыми обыденными новостями с родины, которые доходили до нас с опозданием на пару дней, не желал ничего слышать о давних, ранящих душу вещах, так что я, щадя его, опять стала проявлять осторожность в словах и скрывала некоторые свои мысли. Мы много узнали о Венеции, о шедеврах искусства в ее музеях, о ритме жизни города и его жителей, нам практически не требовались справочники и путеводители; мы иногда экзаменовали друг друга относительно дат, стилей, исторических событий, дожей, художников, и это был приятный и, пожалуй, плодотворный способ времяпрепровождения. Но иногда я ловила на себе его взгляд и видела, как мрачнеет его лицо. Я не знала, о чем он думает. Порой я чувствовала, что он замкнулся, ушел в себя, и пользовалась этим, чтобы предаться собственным мечтам, урвать десяток минут для ностальгических размышлений. Приходили письма. Мы узнали от Джайлса, что ему однажды написал Фрэнк Кроли; иногда приходили деловые письма, но, похоже, они никаких важных сведений не содержали и не причиняли Максиму ни малейших забот. Он занимался ими час-другой, сидя за столом у окна в нашей комнате, и тогда я выходила прогуляться по улицам Венеции одна, иногда позволяла себе столь дешевое и безобидное удовольствие, как катание по Большому каналу. Пришел праздник Рождества, который был таким же странным и чужим, как и все другие рождественские праздники за время нашего изгнания; я уже привыкла к этому и воспринимала это как данность. Мы обменяемся подарками, и я отправлюсь в церковь, чтобы послушать службу на языке, которого не знаю, в остальном же день пройдет, как и все другие. Я пошла не в какой-нибудь грандиозный собор, где собирается разодетая публика, - не в собор Сан-Марко или церковь делла Салуте; я и в этот день не более обычного была расположена демонстрировать себя публике. Я поднялась рано, вышла из дома, когда Максим едва проснулся, и направилась по улочкам и пустынным площадям через мост Риальто к церкви, которую обнаружила во время своих одиноких прогулок; она приглянулась мне своей тишиной и большей простотой по сравнению с другими церквями Венеции, в ней не было дорогого убранства, своей скромностью она более других походила на настоящую церковь. Сюда никто не придет для того, чтобы на кого-то посмотреть или показать себя, и я проскользну в нее незаметно в своем сером пальто. Максим в церковь не ходил. Он сказал, что верит лишь в ?некоторые истины?, и больше я никогда его об этом не расспрашивала. Я не была убеждена в том, что сама по-настоящему верю, мне не хватало знаний в области теологии, хотя я была воспитана в традиционном духе уважения к церковным догматам. Вместе со старухами в черных пальто, которые держались за руки и еле передвигали ноги, кивая в ответ на безликие улыбки, я вошла в церковь и пробралась в дальний угол, чтобы послушать рождественскую мессу, и, оказавшись среди недавно зажженных свечей и огромных ваз с восковыми цветами, под звуки то возносящегося, то затихающего голоса священника и приглушенного ответного бормотания принялась молиться о том, чтобы избавиться от мыслей и воспоминаний, от людей, которые способны напомнить прошлое, от шепчущих голосов, чтобы суметь все забыть, забыть. Я хотела высказать в молитве благодарность за то, что мы имеем, однако, опустившись на колени, поняла, что не смогу этого сделать, и почувствовала, что во мне нарастает гнев; перед моими глазами появился, как наяву, Коббетс-Брейк, которого я желала всей душой и с которым не могла расстаться. Я хотела, чтобы мы праздновали Рождество в доме, в нашем доме, чтобы каминная полка была украшена принесенными с мороза большими зелеными ветками, чтобы слышалась английская речь, звучали знакомые рождественские гимны, а на торжественно накрытом столе нас ждали горячие аппетитные блюда. Я терзалась тем, что овладевшая мной тоска не позволяет мне должным образом помолиться и что я просто сижу и безучастно прислушиваюсь к пению, к шагам проходящих мимо меня причастников да звяканью кадильных цепочек и жду, когда все это закончится и я буду свободна. С лагуны наползал туман, проникая между старыми мрачными домами; зеленовато-желтый, он висел над черной поверхностью канала, и я шла очень быстро, низко наклонив голову. Макси

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору