били, а пока - лень.
   - Вас проводить? - спросил кавалергард Белов.
   - Найду, - лучезарно улыбнулся капитан Никоненко, - до свидания.
   Он вышел в тесный предбанник и неторопливо прикрыл  за  собой  дверь.
Иногда этот несложный маневр позволял ему услышать  кое-что  интересное,
но сейчас за тоненькой фанерной дверцей царило молчание.
   Умные, черти. Впечатлениями делиться не спешат. Выжидают.
   За черным офисным столом сидела давешняя Клаудиа Шиффер и делала вид,
что читает. Никоненко готов был голову дать на отсечение, что ничего она
не читала,  а  все  время  подслушивала  под  дверью  -  такое  искренне
незаинтересованное лицо у нее было.
   - Спасибо вам за кофе, - сказал Никоненко галантно,  с  удовольствием
глядя в славную мордашку с широкими силами, острым подбородком и матовой
гладкой кожей. Ему очень хотелось потрогать ее щеку. Он  был  совершенно
уверен, что на ощупь она - как крымский персик из его детства.
   - Это не я, - уверила  его  Клаудиа  Шиффер  и  улыбнулась  так,  что
капитан Никоненко едва не застонал,  -  это  у  нас  Зина  варит.  Павел
Андреич ей даже специальный кофейник купил. Вам понравилось?
   - Очень, - подтвердил капитан, смеясь над собой освоим энтузиазмом. -
Еще раз спасибо.
   Она посмотрела на него, и  он  понял,  что  она  мучительно  пытается
заставить себя то ли сказать, то ли спросить о чем-то.
   - Да? - спросил он, подбадривая ее. - Что вы хотите сказать?
   В конце концов, ему было  всего  тридцать  четыре,  а  она  была  так
хороша... Не пугающе хороша, а расслабляюще хороша.
   Глаза  у  нее  округлились,  как  будто  он  застал  ее   за   чем-то
неприличным, но она быстро взяла себя в руки.
   - Не сказать, - уточнила она и мило улыбнулась, - спросить... Можно?
   - Можно, - кивнул капитан. Из-за тонкой  двери  по-прежнему  не  было
слышно голосов, и это свидетельствовало  о  том,  что  трое  начальников
знают, что он до сих пор толчется в предбаннике.
   - Вы уже знаете, кто это.., сделал?
   - Нет, - честно сказал капитан, - не знаю. Я даже, не знаю, делал  ли
вообще. А что? Вы можете сообщить какие-нибудь подробности?
   На персиковом личике вдруг проступил  ужас,  как  кровавое  пятно  на
белоснежном платке. Проступил и схлынул. Она справилась с собой.
   Это еще что такое? Клаудиа Шиффер что-то  знает  или  просто  она  уж
такая тонкая натура?
   - Конечно, я ничего не знаю, - сказала она  быстро,  поднялась  из-за
стола и зачем-то полезла в шкаф. - Просто это все ужасно. Не  знаю,  как
вы работаете, когда вокруг вас сплошные трупы.
   - Ну, не сплошные, - сказал Никоненко, изучая ее  спину  с  водопадом
платиновых волос, - и не всегда трупы...
   Зазвонил телефон, и Клаудиа кинулась к нему, как будто ей должны были
сию минуту сообщить о выигрыше в "Русское лото".
   Никоненко тихонько попрощался и вышел из  вагончика  прямо  в  весну.
Некоторое время он постоял на крылечке, жмурясь и вдыхая запах апреля, а
потом пошел в сторону будки прораба, увязая ботинками в грязи.
   Он понял наконец, что было не так в окружающем его мире.
   Тишина.
   Тишина была такая, что слышно было, как  кричит  ошалевшая  от  весны
птица в ближайшем  лесочке.  Из-за  тишины  громадная  стройка  казалась
совершенно мертвой. Неизвестные капитану  Никоненко  машины,  оранжевые,
желтые и красные, с черными иероглифами,  шедшими  сверху  вниз  поперек
мощных металлических тел, казались великанами, которых наказал за что-то
всемогущий волшебник, лишив голоса  и  способности  двигаться.  Не  было
видно людей, никто не перекликался под синим бездонным небом,  и  только
мерно поскрипывал трос  гигантского  крана,  который  раскачивал  теплый
апрельский ветер.
   Капитану стало не по себе.
   Черт знает что тут происходит.  Может,  и  прав  местный  активист  и
правозащитник, по совместительству электрик с молочной фермы,  может,  и
не надо тут ничего строить. Вон тишина какая..,  странная.  Оказывается,
даже шума шоссе отсюда не слышно.
   У Никоненко уже давно чесалось между лопатками - верный признак того,
что за ним  наблюдают.  Он  перешагнул  лужу  и,  старательно  удерживая
равновесие, оглянулся.
   Ему показалось, что кто-то внимательно смотрит на него  через  тонкую
штору, которой было завешено оконце прицепа. Кажется, он  даже  различил
контур головы и лица. Кто это? Мастерица варить кофе по имени Зина?  Или
кто-то еще?
   И еще  эта  чертова  тишина,  совершенно  не  подходящая  для  такого
индустриального пейзажа!
   "Зачем я теряю здесь время? - мысленно возмутился капитан  Никоненко.
- Да еще раздумываю над всякой ерундой, как будто мне нечего  делать!  А
меня, между прочим, работа ждет.  Вся  эта  бодяга  выеденного  яйца  не
стоит, а я тут полдня проковырялся!"
   Он потопал ногами по сухой и твердой земле, сбивая  с  ботинок  комья
песка и глины, и решительно постучал в хлипкую дверцу прорабской будки.
   "Два вопроса, - пообещал он себе. - Два вопроса, и я уеду. Делать мне
здесь совершенно нечего, несмотря  на  всех  платинововолосых  красавиц,
вместе взятых".
   Впервые в жизни интуиция подвела капитана Никоненко.

***

   Степан  в  окно  видел,  как  закрывается  за  капитаном   дверь,   и
представлял себе, как  он  сейчас  входит  в  вагончик  к  прорабу,  как
осматривает все вокруг ленивым,  но  очень  внимательным  взглядом,  как
Петрович  поднимается  ему  навстречу,  неловко  прижав  к  уху   вечную
телефонную трубку, как протягивает ему огромную мозолистую  лапищу,  как
жестом приглашает сесть и тут же выбегает из-за стола, волоча  за  собой
телефон, чтобы расчистить место на стуле, и скидывает  бумаги  прямо  на
пол, и задевает головой оранжевую каску, которая висит  очень  неудобно,
над самым столом, так что все непрерывно ее роняют.
   - Ну что? - Пульсация в голове набирала обороты. Запустилась  она  во
время разговора с этой идиоткой из школы, и - Степан знал это по опыту -
запустилась всерьез и надолго.
   - Что "что"? - спросил Чернов. - В каком смысле "что"?
   - Без всякого смысла "что", - пробормотал Степан и потер  затылок.  -
Спрашиваю, что будем делать?
   - А что нужно делать? - подал голос Белов.
   - Вы дурака-то не валяйте! - прикрикнул  Степан.  -  Работать  мы  не
можем, и хрен его знает,  когда  сможем.  Я,  конечно,  этому  Никоненко
позвоню сегодня сорок раз, но боюсь, ничего не поможет... Я, блин,  даже
не знаю, как денег ему предложить!..
   - А за  что  предлагать-то?  -  не  понял  Чернов.  В  стратегических
вопросах он был наивен, как выпускник духовной семинарии. -  Чтобы  дело
закрыл? Так мы ведь даже еще не знаем...
   - Денег ему сейчас предлагать нельзя, Паш, - задумчиво перебил Белов.
- Ты ему денег сунешь, а он еще сочинит невесть что,  подумает,  что  мы
тут какие-нибудь миллионы в землю зарываем или нефтепровод кладем.
   - Какой еще нефтепровод? - удивился Чернов..
   Белов посмотрел на него и усмехнулся.
   Несмотря на то что они - все трое - дружили уже лет сто  или  двести,
между заместителями существовала некая конкуренция за близость и доверие
шефа.
   "Строительные технологии" принадлежали Степану, это, было его детище,
его пот и кровь, его бессонные ночи, его  риск  и  его  ответственность.
Чернов и Белов делили с ним повседневные дела и заботы,  но  отвечал  за
все он один. Они оба находились приблизительно на одинаковом уровне и  -
ниже Степана. Иногда их глупая конкуренция Степана забавляла,  иногда  -
как сейчас - она его раздражала.
   - Руднев так и не позвонил, - сказал Степан, наливая  себе  холодного
кофе. - Боюсь, приедет он и вместо работы застанет тут.., ментов.
   - Не приедет. Что ему тут делать, Паш?  Он  на  прошлой  неделе  был.
Кроме того, он никогда без звонка не приезжает.
   Боится врасплох  застать.  Ему  ведь  тоже  перед  своим  начальством
отвечать неохота.
   - Как не вовремя  этот  Муркин  сдохнуть  вздумал!  -  вдруг  выпалил
Чернов. - И что бы ему где-нибудь в другом месте сдохнуть!
   - Да не в Муркиие дело! - вдруг взбеленился Степан. - Дело в том, что
наша охрана все про.., проспала! Уволю к едрене фене всех до одного!..
   - А может, и не было никого, Паш, - сказал Белов успокаивающе.  -  Мы
же не знаем. Может, он гулял, гулял, да и упал.
   - Гулял, блин! Ночью по  объекту  гуляет  человек.  Поди  в  потемках
разгляди, наш он или не наш! У нас только один фонарь  горит,  остальные
переколотили! Ну хоть для порядка они должны были высунуть рыла из своей
конуры или не должны?! Кстати, Черный, я сорок раз говорил,  что  фонари
должны гореть! Все! Все до единого!
   - Да бьют же, сволочи!
   - Значит, надо один раз поймать и по шее дать - и перестанут! А  пока
не  перестали,  пусть  Петрович  лампы  каждый  день  меняет!  Это  что?
Непонятно?
   - Понятно, - буркнул Чернов.
   Степан был не слишком крикливый  начальник.  Как  правило,  замов  он
жалел - или просто так уважал - и голос на них повышал редко. Сейчас  он
был слишком раздражен, чтобы думать о таких пустяках, как то, что  через
тонкие стены вагончика его крик разносится, наверное, по  всей  стройке,
не говоря уж о  том,  что  Саша  в  предбаннике  сидит,  навострив  свои
хорошенькие розовые ушки.,';
   Отбойный молоток в голове стучал неистово.
   "У тебя вполне аристократические головные боли, Паша", - говорила ему
мама, а он злился. Мама умерла, а головная боль осталась.
   Да еще эта идиотка из школы добавила энергии молотку, который  дробил
его череп. Чем Иван мог так уж ей не  угодить?  Что  такого  сложного  и
судьбоносного в литературе для второго класса?! Или это намек на то, что
он и ей должен заплатить?
   - Паш, ты успокойся, - посоветовал Белов негромко, - пока что мы  все
равно ничего предпринять не сможем. Я сейчас на Профсоюзную уеду,  а  ты
тут разберешься не торопясь.
   Белов как бы уравнивал себя со Степаном, давая ему понять, что Чернов
в данном случае им не помощник.
   - Надо чем-то людей занять, - сказал Чернов злым голосом. Когда Белов
был так важен и уверен в себе, Чернов почему-то чувствовал себя дураком,
- или они к вечеру перепьются и утром у нас будет еще десяток трупов.
   Степан усмехнулся.
   - Вот ты и займи, Черный! Саша! - заорал  он  неожиданно.  -  Заходи,
хватит подслушивать!
   Все трое  уставились  на  дверь,  которая  тихонько  приоткрылась,  и
показалась пунцовая Саша с какой-то папкой в руках.
   - Как ты догадался, что я  подслушиваю?  -  спросила  она  у  Степана
тоненьким голосом.
   Мужики переглянулись.  Сначала  Белов  посмотрел  на  Чернова,  потом
Чернов на Степана,  потом  они  все  трое  перевели  взгляд  на  Сашу  и
захохотали.
   Никому - ни одной другой сотруднице или сотруднику - они не  спустили
бы подслушивание под дверью. Но почему-то им даже в голову не приходило,
что Сашино подслушивание ничем не лучше, чем чье-то еще.
   Они - все трое - относились к ней с некоторым налетом  романтического
рыцарства, в котором было всего понемножку  -  тоски  по  тому,  что  не
сбудется никогда, по собственной юности, уже скрывшейся за поворотом, по
необременительным, легким, ни к чему не обязывающим отношениям,  которых
не бывает на самом деле,  странной  смеси  бесшабашности,  удовольствия,
молодецкой удали, снисходительности и желания  защищать.  И  еще  где-то
совсем глубоко было нечто трудноопределимое - сухое щелканье на  крепком
ветру рыцарских штандартов, шум  моря  в  скалах,  развевающиеся  вуали,
очертания нежных губ под струящимся шелком,  топот  лошадиных  копыт  по
плотной и сырой от росы земле, запах вереска и тумана, крепостная  стена
до неба в серых пятнах  лишайника,  и  в  прекрасных  холодных  северных
глазах - обещание верности и счастья на следующие десять столетий.
   Не то чтобы она об этом знала - знать этого она не могла, потому  что
они и сами этого не знали и никогда об этом не думали, - но  чувствовала
что-то такое и иногда пользовалась этим.
   - Не смейтесь, - попросила она и улыбнулась робкой улыбкой. -  Просто
мне страшно и противно. А я же знаю, что вы мне  ничего  не  расскажете,
даже если я к вам приставать буду.
   - Это точно, - подтвердил Степан. - Да и рассказывать нечего. Так что
возвращайся-ка ты на Дмитровку, Александра.
   Да, предупреждаю всех, что завтра в семь я  должен  быть  у  Ивана  в
школе, там какая-то училка отчислять его вздумала.
   Так что завтра вечером меня не будет. Саш, попроси Зину чай принести.
У меня от кофе в голове октябрьская революция происходит.
   - Как вы думаете, - спросила Саша, обращаясь сразу ко всем, -  ничего
страшного не будет? Все.., обойдется?
   Чернов запустил пальцы в короткие волосы и стал энергично драть кожу.
   Ему все меньше и меньше нравилось ее беспокойство.
   Почему, черт возьми, Степан этого не  видит?!  Она  озабочена  как-то
явно преувеличенно, ненатурально, что-то там есть  еще,  кроме  обычного
женского страха перед мертвым телом, к которому она, кстати  сказать,  и
не приближалась.
   Что же?
   В  кармане  у  Степана  заверещал  мобильный,  и  он   вытащил   его,
выворачивая подкладку.
   - Да.
   - Степка! - радостно сказала Леночка. - Ты где?
   Сегодня очень плохой день. Совсем плохой. Давно у него не было такого
поганого дня. И Леночка, как всегда, точно знает, когда нужно позвонить,
чтобы совсем добить его.
   - Я на работе, - сказал он хрипло и махнул рукой замам и Саше,  чтобы
они оставили его одного. Разговаривать с Леночкой прилюдно он так  и  не
научился.  Замы  задвигали  стульями,  загрохотали  по   хлипкому   полу
ботинками. Проскрипела фанерная дверца. Проскрипела и затихла, приглушив
голоса и создав видимость уединения.
   - Зачем ты звонишь? - спросил Степан. - Деньги кончились?
   - И деньги тоже кончились, - засмеялась Леночка, - ты мой хороший, ты
все отлично понимаешь!
   - Понимаю, - согласился Степан.
   - Ты чего не приезжаешь, Степа? Я скуча-аю, пла-ачу, жду-у...
   - Плачешь? - переспросил Степан, и она опять засмеялась.
   Как же его угораздило когда-то жениться на ней?!
   - Конечно, плачу, - подтвердила Леночка. - Нет, правда, почему ты  не
приезжаешь?
   - Мне некогда, - выдавил Степан.
   Несмотря на то  что  они  давно  разошлись,  она  продолжала  считать
Степана своей собственностью, как считала собственностью все вокруг, что
ей нравилось или было нужно. Или  не  нравилось  и  не  было  нужно,  но
почему-то хотелось получить.
   Наверное, Степан никогда не решился бы расстаться с ней, если бы  она
не ушла сама. Она порабощала и закабаляла его, безоговорочно и  целиком,
как  лихой  татарский  воин  безоружного  славянина,  и,  чувствуя  свое
унизительное рабское положение, Степан ничего не мог с этим поделать.
   Он продолжал встречаться с ней - правда, довольно редко, раз в месяц,
а то и реже. Она была ненасытна и  изобретательна  в  постели,  и  после
секса с ней Степан чувствовал себя так, как будто наелся  жирных  черных
пиявок. Он хотел - и не мог - относиться к ней так же  легко  и  весело,
как она к нему.
   Он хотел стать таким же, как она - свободным, раскованным,  хватающим
все, что подворачивалось под руку, никому  и  ничему  не  обязанным.  По
крайней мере в отношениях с ней. И не мог.
   Она вышла за него замуж  "на  спор",  как  однажды  призналась  после
очередной неистовой  ночи,  забравшей  у  Степана  все  силы.  "Господи,
неужели ты думал, что именно тебя я хотела получить в мужья!  -  кричала
она в другой раз. - Кому ты нужен, жирный, уродливый мешок с дерьмом! Ты
в зеркало-то на себя смотришь, когда бреешься?!"
   Она бросила бы его сразу, если бы у него не было денег.
   Леночка была сказочно хороша собой, и на поддержание  этой  сказочной
красоты требовались средства, и немалые.
   Почему-то, несмотря на буйную красу, желающих содержать ее  постоянно
не находилось, но она была оптимисткой  и  твердо  верила,  что  в  один
прекрасный день все-таки уведет Билла Гейтса у  его  тупой  американской
женушки.
   Иван был кредитной карточкой, по которой Степан постоянно  выплачивал
Леночке деньги. "В конце концов, если бы не я, - говорила она весело,  -
у тебя никогда не было бы детей! А так.., пожалуйста! И у тебя  ребенок,
как у всех нормальных. Ты ценишь мое  благородство?  Я  даже  фигуру  не
пожалела!"
   Степан ненавидел ее и не мог отказаться, когда ей приходила  фантазия
позвать его в постель.
   - У Ивана в школе какие-то  проблемы,  -  выдавил  Степан  неизвестно
зачем.
   - Господи, да у них всегда сплошные проблемы, - очевидно, она имела в
виду детей, - и чем дальше, тем больше.
   Смотри, Степка, он  через  год-другой  начнет  девчонок  водить,  вот
тогда, ты попляшешь! Будешь график устанавливать, когда ты трахаешься, а
когда он, как в кино, где этот.., как его...ну толстый такой..,  ну  еще
они вдвоем... Ширвиндт, вот кто!
   Почему-то Степану была отвратительна мысль  о  том,  что  Иван  будет
приводить домой каких-то там девчонок. Леночка  была  большая  мастерица
вызывать в людях отвратительные чувства.
   - Слушай, а чего ты его не отдашь  в  интернат?  -  спросила  Леночка
неожиданно. -  Так  сейчас  все  делают,  с  ними  давно  уже  никто  не
валандается так, как ты. - Очевидно, она снова имела в виду детей. - Или
тебе  заняться  нечем?  Если  нечем,  то  приезжай  ко  мне,   Степочка,
миленький...
   - Я переведу тебе денег, - пообещал Степан с ненавистью. - Все,  Лен.
Пока.
   - Нет, не пока! - засмеялась Леночка. - Хочешь, я найду ему интернат?
Я как раз вчера встретилась с одной девчонкой, которая содержит  элитный
интернат. Она замужем за Маратиком. Помнишь Маратика?
   Степан не помнил никакого Маратика.
   - И ему проще будет. Он должен к самостоятельной жизни привыкать!
   - Лен, не будет никакого Маратика и интернатика! Надо тебе, сама туда
устройся. Ты бы лучше в школу к нему заехала.
   У них праздник намечается через неделю. А?
   - Ой, ну зачем я поеду, - заканючила Леночка, которой  совершенно  не
улыбалось проторчать полдня в какой-то никому не нужной школе, - что мне
там делать? С толстожопыми мамашами языком чесать?! Это совсем не в моем
духе, ты же знаешь! Только время проводить, а у меня его совсем нет...
   - На Ивана бы посмотрела...
   - Степ, ну что мне на него смотреть! Только нервировать, И  вообще..,
что ты пристал?!
   Еще она виртуозно умела как-то  так  повернуть  любой  разговор,  что
Степан оказывался виноватым.
   - Ну что? Договорились? Ты сегодня заедешь?
   Степан молчал.
   - Ну неужели твоя нянька не может лишних два часа  побыть  с  ним?  -
спросила Леночка. Почти никогда она не называла Ивана по имени.  -  А  я
уже вино купила и из ванны целый день не вылезаю...  Я  же  все  отлично
знаю, какие Степочка запахи любит, какие трусики... Приезжай, дорогой!..
   - У тебя что, на сегодняшний вечер нет  партнера  для  спаривания?  -
спросил Степан грубо, но Леночка нисколько не обиделась.
   - Но ты же мой самый старый, мой  самый  постоянный  партнер,  Степа!
Приезжай, я жду! - И прежде чем она положила трубку, Степан  услышал  ее
удовлетворенный смешок, из которого явствовало, что у  нее  нет  никаких
сомнений в том, что он уже в полной боевой готовности и от нетерпения  и
предвкушения встречи вовсю бьет копытом.
   Ему очень хотелось что-нибудь швырнуть или разбить, и  поэтому  он  с
преувеличенной осторожностью пристроил на край стола  трубку  мобильного
телефона. Если он ее сейчас кинет в стену, придется ехать за новым, а  у
него нет на это времени. У него труп в котловане, и Ивана  отчисляют  из
школы.
   В дверь осторожно поскреблись.
   - Можно?
   Зашла Саша с подносом в руках. На подносе вкусно дымился чай и горкой
лежали какие-то аппетитные бутерброды.
   Конечно, она слышала, как он спрашивал Леночку про спаривание...
   - Я сама заварила, - объяснила Саша свое появление. -  Зина..,  плохо
себя чувствует.
   - Зина в курином обмороке пребывает, - просунув в дверь длинный  нос,
уточнил Чернов. Все ясно. Они слышали разговор  и  теперь  пытались  его