,  мне  все  это  было  очень  смешно,  особенно  твои  потуги
сообразить что-нибудь связное! Ты все пыжился, пыжился,  и  все  у  тебя
получалась какая-то ерунда. Меня это забавляло. Потом Чернов  муркинскую
тетрадь украл из твоего сейфа, чем очень мне  поспособствовал:  ты  стал
его подозревать. Потом Петровича пришлось.., успокоить,  потому  что  он
тебе все что-то обещал рассказать, а я никак не мог понять,  что  именно
он знает. Я тогда на Большой Дмитровке за дверью стоял и слышал, что  он
тебе пытался что-то объяснять, а ты его не слушал. Потом  Сашка  вылезла
со своими откровениями, стало и вовсе забавно.
   - А, Гаврил ин при чем?
   - А Гаврилина Леля еще зимой отыскала. Понимаешь, он такой  придурок,
что на него все запросто можно  свалить,  если  надлежащим  образом  все
подготовить. Мы все подготовили.
   Она несколько раз его  навещала,  говорила,  что  он  должен  делать.
Правда, она.., перестаралась малость, он  перепугался  слишком,  но  это
ничего. Сегодня ночью он  придет  на  стройку  и  подожжет  вагончик,  в
котором ты будешь спать. Пьяный.
   Вагончик вместе с тобой сгорит дотла, а Гаврилин где-нибудь  рядышком
повесится. А может, тоже  сгорит.  Для  пущего  религиозного  фанатизма.
Сейчас это все любят. Местный Пуаро Никоненко на это очень даже купится.
Деревенские же все чудные. Я вполне допускаю, что  все  решат,  что  это
место и вправду святое, что оно за себя мстит и так далее.
   - А если он не придет?
   - Кто не придет?
   - Ну, Гаврилин не придет сюда. Чтобы меня поджигать.
   - Придет, - успокоил Белов, - я проверял. Он дома.  После  тебя  я  к
нему съезжу и привезу. Так что все будет хорошо.
   - Столько хлопот, - проговорил Степан почти  сочувственно,  -  и  все
из-за какой-то паршивой конторы!
   - Контора не паршивая, Паша, - покосившись на него, сказал  Белов,  -
ты сам это отлично знаешь. Мне такую контору только отнять можно. Сам  я
такую создать не способен.
   - А Иван? - вдруг спросил Степан. - С ним что будет?
   - Слушай, ну какое это имеет  значение?!  Тебе  жить  осталось  ровно
столько, сколько ты будешь мне рассказывать, как ты  догадался,  а  тебя
волнует непонятно что! Какая тебе разница? Это уже не твоя забота.  Все.
Твои заботы все кончились.
   Первый раз за весь этот дурацкий разговор Степану стало  страшно.  За
себя и за Ивана.
   Иван не может и не должен остаться один. Это невозможно.
   - Чернов нашел в котловане зажигалку с кельнской выставки, где  мы  с
тобой были. Свою я выкинул. Сашкина осталась при ней. Третья могла  быть
только у тебя и больше ни у кого. И машина. Я сегодня подвозил  Леночку,
и она переключила радио на компакт-диск, как тогда, семнадцатого  числа;
Я сел в машину, и оказалось, что радио не работает.  Я  думал,  что  его
Иван скрутил, а Иван сказал, что ничего не трогал. Потом она зачем-то  к
Ивану в школу поехала. Я решил,  что  она  почву  готовит  для  каких-то
дальнейших действий. А сегодня она сказала, что у меня появилась училка,
с которой я сплю, и она как бы поехала проверять,  что  это  за  училка.
Понимаешь, об этом еще никто не знает. В смысле,  что  я  сплю.  Леночка
могла узнать об этом только от тебя или от Чернова. Чернов ее всю  жизнь
не выносил, они, наверно, двух слов друг другу не сказали.  Значит,  она
узнала про училку от тебя. И еще я Рудневу звонил, и  он  мне  -  просто
так, в разговоре - сказал, что ты к нему заезжал. Он-то думал, что  я  в
курсе. Зачем ты мог к нему ездить? Все переговоры с заказчиками веду  я.
Значит, ты тоже для чего-то почву готовил. И Петрович... Черный  не  мог
его отравить, это.., совсем не в его духе. Сашки в  тот  день  не  было,
иначе я на нее бы подумал. Значит, остались ты и я.  Я  его  не  травил.
Значит, ты.
   - Молодец, - похвалил Белов и ткнул пистолетом в беззащитный Степанов
живот, - только  очень  медленно  ты  соображал.  Я  соображал  быстрее.
Вставай, Паш. Мне не хочется в тебя стрелять, шуму больно много и лишние
дырки в организме. Вставай, слышишь? Не упрямься! И руки за голову!
   Все равно я тебя свяжу, так что не мешай мне.
   - Ты хочешь спалить меня заживо? - удивился Степан. - Сможешь?!
   - Не пугайся, Паша. Ты будешь без  сознания.  У  меня  есть  препарат
специальный. У меня брат химической лабораторией заведует, у меня  много
всяких препаратов. Руки давай, только не упрямься и героя не  изображай!
А я тебе могу пообещать, что с твоим сыном ничего не будет. Вырастет.
   Степан не собирался драться. Он никогда не умел драться. Даже в школе
он дрался хуже всех, но тут что-то как  будто  лопнуло  у  него  внутри.
Лопнуло, и горячая влага потекла, заливая все внутренности.
   С его сыном ничего не будет?!
   Вырастет?!
   Он выбил из беловской руки  пистолет.  Пистолет  отлетел  в  сторону,
проехал по полу и стукнулся о противоположную стену. Степан навалился на
человека, который казался ему в эту секунду средоточием вселенского зла,
он наугад лупил куда придется, что-то горячее  и  красное  заливало  ему
глаза и нос, что-то рушилось и падало на него и вокруг него,  а  он  все
лупил и лупил...
   - Паша! Пашка, твою мать!
   Что-то сильно дернуло его,  как  отбросило,  он  оторвался  от  тела,
которое корчилось перед ним, и тяжело сел к стене. И вытер  то  красное,
что заливало его глаза. Вокруг  что-то  гремело,  топало,  перемещалось,
падало, но ему почему-то трудно было рассмотреть, что именно.
   - Вовсе не надо было так стараться, - сказал откуда-то  сверху  Игорь
Никоненко, - ты же обещал сдерживаться, Павел Андреевич!
   - Сдерживаться, - повторил Степан, тяжело дыша, - я сдерживался, твою
мать!..
   - Ты ведь все знал заранее, - продолжал Никоненко.
   Присев на корточки, он очень близко рассматривал лицо Степана. - Вот,
черт побери, современные истеричные люди! Все психи как один!
   - Я не псих, - возразил Степан мрачно, -  просто  я  не  смог  дальше
терпеть.
   - И не надо было ничего терпеть. Я уже за ручку двери  взялся,  когда
ты на него кинулся. Зачем, мать твою? А если бы он выстрелил?
   - А... Леночка?
   Никоненко сунул пистолет за ремень джинсов и усмехнулся холодно.
   - Все в порядке с вашей Леночкой. С  ней  вообще  никаких  хлопот  не
было. Ее увезли давно. И.., этого сей час увезем.
   - Паш, давай я тебя.., тоже домой  отвезу,  -  сказал  Чернов  где-то
рядом, - можно, капитан? Или он тебе сегодня еще нужен?
   - Сегодня он больше ни на что не годен, -  пробормотал  Никоненко,  -
вези давай. И пусть на ночь водки выпьет. Пол литра. Залпом.
   - Пошли, Паш. Давай-давай, пойдем потихоньку!..
   В конторе толпились какие-то незнакомые люди, висел сизый  махорочный
дым, и всполохи мигалки на двух  милицейских  "газиках"  выхватывали  из
ночи то ближайшие кусты, то доисторические горы песка на краю котлована.
Степан хотел сказать Чернову, что никуда не поедет, пока  не  разберется
со всеми этими людьми, что контору нельзя оставлять без  присмотра,  что
нужно вызвать Юденича или Полуйчика, но Чернов подталкивав его в  спину,
и Степану внезапно подумалось, что никакие его указания в данный  момент
значения не имеют.
   Все прошло, все  закончилось.  Указания  вполне  могут  подождать  до
завтра, а пока здесь разберутся и без него.
   У него есть люди, которым он вполне может доверять.
   Близкие  люди.  Например,  Черный.  Или   капитан   Никоненко   Игорь
Владимирович.
   Степан улыбнулся, втискиваясь на пассажирское сиденье "лендкрузера".
   Всю дорогу они молчали, только  уже  в  Москве  Степан  попросил,  не
открывая глаз:
   -  Ты  все-таки  вернись  в  Сафонове,  Черный!  Возьми  мою  машину.
Посмотри, что там к чему. Деньги есть, чтоб ментам заплатить?
   Чернов покосился на него.
   - Конечно, вернусь. Ты не переживай, Паш, - добавил  он,  подумав,  -
самое главное, что все уже закончилось...
   В окнах его квартиры горел свет, и  Степан  вдруг  подумал,  что  еще
совсем не поздно, особенно для субботнего вечера.
   Сколько там? Полдвенадцатого?
   - Давай я тебя до квартиры доведу, - предложил  Чернов.  -  Машину  я
утром пригоню. И больше ключи от нее никому не давай, а то  на  ней  еще
кого-нибудь укокошат и скажут, что это ты!
   - Пошел ты, Черный!..
   В квартиру он поднялся сам. Не хватало еще в завершение этого чудного
дня устроить сцену на лестничной площадке в присутствии Чернова.  Степан
был совершенно уверен, что сцена непременно состоится: он приехал  среди
ночи и в несколько причудливом виде - с разбитым  лицом,  в  разодранной
рубахе, обильно политой кровью.
   Черт знает что!
   На  шум  ключа,  поворачивающегося  в  замке,  в  коридор   выглянула
встревоженная Ингеборга с книжкой в руке. И вытаращила глаза.
   - Паша?!
   - Послушай, - сказал он торопливо, - я знаю, что все это нужно делать
не так, но все-таки выходи за меня замуж, а?
   И черт с ними, с розами, и номером для молодоженов! А?
   Она швырнула книгу на пол и осторожно подошла  поближе,  как  пловец,
который все еще не уверен, стоит лезть в воду или не стоит. Лицо  у  нее
дрогнуло.
   - С каким номером для молодоженов, Паша?
   - С таким, - выговорил он, чувствуя,  как  плохо  шевелятся  разбитые
губы, - выходи за меня замуж. Пожалуйста.
   Она подошла к нему совсем близко  и  неуверенно  обняла  за  шею.  Он
прислонился щекой к ее макушке и закрыл глаза.
   - У меня есть условие, - вдруг сказала она, и он открыл глаза.
   Все, что угодно.
   Он был готов на любые условия.
   - Я за тебя выйду, Паша, только если ты не станешь приставать ко  мне
со сменой фамилии. "Ингеборга Степанова" звучит как-то странно, правда?
   Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, о  чем  именно  она
говорит. А когда он понял, оказалось, что сегодня - самый лучший день  в
его жизни.
   - Ладно, - решил он и крепко прижал ее  к  себе,  -  черт  с  ней,  с
фамилией!