ждаешь от идущих навстречу. Ты смотришь прямо перед собой и тащишь меня вперед как буксир. Потом внезапно тормозишь, и прислонив меня к стенке, наваливаешься на меня всем телом. Ты хватаешь меня за подбородок, заставляя смотреть тебе прямо в глаза, и глядя на меня своим мрачным неистовым взглядом, начинаешь целовать. Ты до боли терзаешь мои губы, прямо на улице, не стесняясь прохожих. Ты расстегиваешь мою куртку, задираешь футболку, теребишь груди.
     - Не надо, нас все видят, - тихонько прошу я, вырываюсь, поправляю одежду.
     - Тебе стыдно? Стыдно, что тебя увидят вместе со мной?
     - Нет... Прошу тебя, перестань. Перестань.
     По улице Риволи снуют машины. Туристы ловят такси, но те преспокойно проносятся мимо, невзирая на все протесты. Удрученные туристы что-то кричат им вслед по-английски, пo-японски. Несколько пожилых дам выходят из-под вывески "Анжелина" с коробками пирожных в руках. Все из себя чистенькие, напудренные. Рядом с ними, такими непорочными, я вдруг ощущаю себя ужасно грязной, ведь меня только что прилюдно раздели.
     - Я устала... Ты идешь слишком быстро! Может, поймаем такси?
     - Забег продолжается. Ты обогнал меня на целый метр, но не замечаешь этого. Ну и беги себе, мне надоело за тобой гнаться.
     Ей стыдно, это ясно. Она считает, что я рехнулся, хочет меня разговорить, успокоить, понять. Я не прошу понимания. Я стою больше, чем все мужчины, идущие нам навстречу, чем все мужчины, повстречавшиеся ей в жизни. Я не нуждаюсь в ее снисхождении. Я хочу, чтобы она любила меня как любят победителей. Я лучше других, лучше тех, других, которые не удостаивали ее взглядом. Она не знает этого, но я ей докажу. Женщины все время требуют доказательств, подтверждений любви. Только она и я! Она и я! Иногда я ненавижу ее за все, что с нею было до меня. Мне хочется побить ее, задушить, чтобы ее последний удивленный взгляд достался мне.
     Жалкий тип! Она знала стольких мужчин, до тебя.
     Все они засыпали ее подарками, деньгами, водили ужинать в лучшие рестораны. Ты не катишь! Я возьму кредит в банке, и мы заживем на широкую ногу. Она получит все, что пожелает. Так и поступим. Отныне все ее проблемы я целиком и полностью беру на себя. Ты резко останавливаешься, и я хватаю тебя за руку, чтобы ты опять не пустился бежать. В знак примирения я трусь щекой о твой рукав. Ты выдергиваешь меня из толпы, и мы вместе прячемся за каменной колонной.
     - Начиная с сегодняшнего дня я буду тебя содержать. Я так решил. За все буду платить я. Мы снимем большую квартиру и будем жить вместе...
     - Ты с ума сошел! Я не хочу быть содержанкой! Мне не нужны твои деньги.
     А потом, при виде этой шумной, грубой толпы, у меня вдруг вырывается:
     - Вот видишь, ты опять принялся за старое! Ты себя не контролируешь!
     Вот тут-то она тебя и окликнула, эта высокая брюнетка. Ты уже придумал что сказать в оправдание, но она выкрикнула твое имя, и ты обернулся, отчего все возражения так и застыли у тебя на губах. Она махала тебе рукой, стоя у книжного магазина Галиньяни. Мы ринулись ей навстречу, рассекая толпу. Она кинулась тебе на шею, поцеловала тебя. Ты нас познакомил, но ее имя вылетело у меня из головы. Мне совершенно не хотелось слушать ваш разговор. Я была изнурена и полна отвращения. Единственным моим желанием было остаться одной. Просто в покое, подальше от тебя. Я сказала, что пойду поброжу по магазину, посмотрю книжки, и бросила вас у кассы. Она что-то оживленно тебе рассказывала, отчего твой взгляд смягчился. Ты расслабил плечи и прислонился к стене, чтобы передохнуть.
     В какой-то момент я даже услышала как ты смеешься своим громовым смехом, причем смеешься весело, от всей души, без тени ехидства и презрения. Я удивленно обернулась, но ты меня не заметил. Нетрудно догадаться, что в эту минуту я страшно ревновала.
     Я вернулась к кассе с книжкой в руке, большим подарочным изданием, посвященным Делакруа и его пребыванию в Марокко. То была роскошно иллюстрированная и весьма недешевая книга. Ты сразу это понял и ринулся платить. Я тихонько оттолкнула тебя со словами "не надо, прошу тебя, могу я сама себе сделать подарок?" В ответ ты грозно прошипел: "Когда ты со мной, за все плачу я, понятно? За все плачу я!" И швырнул банкноты в сторону кассы. Я их отодвинула и достала чековую книжку.
     Я сделала это деликатно, но высокая брюнетка заметила мой жест, и когда я наклонилась выписать чек, тихо обратилась к тебе, в полной уверенности, что я ее не услышу. Но я все прекрасно слышала, я прекрасно уловила ее слова, предназначенные не мне.
     - А эта? - ехидно спросила она. - Она тебя, что, выдерживает? Неужели ей это удается? Неужели нашлась женщина, способная тебя выносить?
     Она рассмеялась и повисла у тебя на шее. Этим характерным движением она явно хотела показать, что когда-то ты нераздельно принадлежал ей.
     Что я после этого могла сказать? Что мне оставалось делать?
     Мы вышли на улицу. Твоя лихорадка спала. Теперь мы шагали медленно. Мы уже не рассекали толпу, мы плавно в нее влились, растворились среди туристов, бродящих с путеводителем в руке, детей, весело ныряющих между туристами, родителей, гуляющих под ручку, разглядывая витрины и подставляя лицо ласковому майскому солнцу. Мы шли рядом, шли порознь, не глядя друг на друга.
     Ты вырвал у меня книгу, хотел нести ее сам. Я не возражала. Я вдруг почувствовала себя такой слабой. Еще никогда я не была так близка к поражению.
     Мы шли рядом. Я понуро смотрела под ноги.
     Еще вчера я была такой сильной, такой воздушной, я была так уверена, что нам с тобой предстоит долгое триумфальное восхождение. Вчера я была убеждена, что во всех наших проблемах повинна я одна, что я отвергала твою любовь по собственной глупости, безо всякой причины. Вчера я была такой храброй, такой отважной. Мне удалось одолеть врага, моего извечного страшного врага. Я, наконец, созрела для абсолютно новой любви. Только ты и я - все прочее казалось несущественным. Смертоносные призраки остались позади.
     Но сегодня, шагая рядом с тобой под сводами улицы Риволи, я уже ни в чем не была уверена.
     Я была не уверена, что мне удастся справиться с твоими призраками.
     Выйдя на проезжую часть, я застыла как вкопанная.
     Я была не состоянии идти дальше, не способна сдвинуться с места.
     Ты подошел ко мне, широко распахнул мне объятия, но я не стала к тебе прижиматься. Наша безумная гонка привела тебя в возбуждение. Твои щеки горели, ты зарумянился, взмок. Капельки пота стекали по твоим вискам. Ты стер их тыльной стороной ладони, стараясь не встречаться со мною взглядом.
     Я стояла неподвижно, следила за каждым своим жестом, чтобы случайно тебя не задеть, не коснуться твоего тела.
     Ты молча окинул меня взглядом и подозвал такси.

***

     Ты побежал к такси, которое, замедлив ход, остановилось чуть поодаль.
     Ты побежал, чтобы не упустить его.
     Я не спеша последовала за тобой. Торопиться мне не хотелось.
     Ты сорвался с места, и я видела как ты бежишь.
     Твоя черная куртка развевалась на ветру, черные мокасины тяжело шлепали по асфальту. Ты бежал неуклюже, держа под мышкой мою книгу.
     Я смотрела тебе вслед и вдруг увидела ее.
     Я увидела неловкую женщину, стесненную в движениях. Одутловатую немолодую женщину, которая бежит, запыхавшись от собственного веса, закутанная в неудобное, слишком толстое пальто, обутая в громоздкие тесные туфли. У нее были широкие бедра, огромные ноги в непрозрачных чулках, какие можно увидеть в витринах специализированных магазинов для пожилых. Она размахивала руками и была похожа на кита, плавниками рассекающего волны.
     Ты бежал как дебелая старуха.
     При виде тебя мне представлялся не мужчина, способный звезды достать с небес и бросить к моим ногам, не свободный сильный мужчина, обещавший мне новую счастливую жизнь, куда, как в книгу почета, я уже готовилась вписать свое имя, а тяжелая старая женщина, виснувшая на тебе сзади, усмирявшая все твои порывы, не выпускавшая из своих цепких объятий, старая женщина, которая, взгромоздившись тебе на спину, завладела твоим телом, твоей жизнью, твоими надеждами, твоей любовью.
     Эта женщина вдруг враждебно застыла прямо передо мной, грозная, злая, уродливая.
     Сев в такси, я поняла, что попала в плен, стала вашей с нею заложницей.
     Она сидела здесь же, между тобой и мной, я видела ее толстое пальто, широкие бедра и плечи, плотные чулки. Она перевела дыхание, и обмахиваясь платком, одну за другой расстегнула пуговицы пальто, провела рукой под мышками, пригладила волосы, сообщила таксисту мой адрес. Потом она повернулась, и смерив меня взглядом, невозмутимо прошептала мне на ухо: "Я была первой, барышня!"
     Я вздрогнула, зажалась в угол, и когда ты попытался привлечь меня к себе, едва удержалась, чтобы не закричать: мне вдруг показалось, что меня обнимает старуха.

***

     Я не могла тебе этого сказать. Не могла и все. Это было слишком личное, слишком пугающее.
     К тому же, я была уверена, что ты этого не знаешь, не желаешь знать. Ты делаешь все, чтобы забыть ее ненасытную любовь. Твоя мать хотела, чтобы ты был идеальным, чтобы все вокруг тебя было идеальным. Ты повсюду носил ее за собой: на себе, в себе. Она вживилась в твое тело как имплантант, срослась с твоей кожей как татуировка. И куда бы ты ни шел, она неотступно следовала за тобой.
     Иногда ты даже разговаривал ее голосом...
     Еще вчера, позвонив мне по телефону, ты неожиданно взорвался, не смог с собой совладать, еще вчера ты задыхался, а сегодня - я это точно знала - ты уже забыл про вчерашний ужин, из-за которого вдруг перестал себя контролировать, утратил свою пресловутую выдержку и пустился бежать по городу.
     Ты хотел вырваться из ее цепкий объятий.
     Но всякая попытка бегства была обречена на провал, ибо, сам того не подозревая, ты тащил ее на своей спине.
     Сидя у тебя на плечах, она отдавала приказания: возьми правее, теперь левее, вперед, назад. Она указывала тебе как любить, кого любить.
     Чтобы ты никого не любил.
     Когда ты смотрел на меня, за каждым твоим взглядом стояла она. Когда ты осыпал меня подарками, знаками внимания, ты старался угодить именно ей. Но чтобы ты ни делал, ей все казалось мало, она была ненасытна.
     Ты видел перед собою не меня.
     В моем лице ты пытался ублажить свою мать.
     Каждая новая женщина, каждая новая любовь была для тебя лишь попыткой вырваться из ее плена. Ты надеялся, что новое чувство позволит тебе от нее избавиться. Ты не мог любить никого, включая самого себя: она не оставила места для другой, не давала тебе видеть, слышать, обонять.
     - И она тебя выдерживает? Неужели ей это удается? Неужели нашлась женщина, способная тебя выносить? - сказала высокая брюнетка в книжном магазине.
     Выносить твою мать, тяжкой обузой повисшую у тебя на плечах, и этот странный любовный треугольник. Ее не устраивают твои девушки, тебя не устраивает все вокруг.
     Ты из кожи вон лезешь, чтобы любить женщин точно так же, как мать любила тебя. Она прочно вбила тебе в голову, что ее любовь превыше всего.
     Я не могу тебе этого сказать.
     Не могу и все. Ты еще не готов такое услышать.
     Ты открыл мою дверь, втолкнул меня внутрь.
     Ты вертишься, суетишься, тщишься понять, почему я вдруг замкнулась в себе. Ты снуешь взад-вперед по комнате пружинистым шагом, резко разворачиваешься, ходишь по кругу. Твои пальцы нервно теребят ремень, локти угрожающе раздвинуты в стороны. Ты смотришь на меня неподвижным, недобрым, испытующим взглядом.
     Рычишь:
     - Ты всегда начеку, всегда настороже. В чем я провинился на этот раз? Ну, говори же! Тебе не понравилось, что я поговорил с той девушкой в книжном? Это все из-за нее?
     Я не могу тебе рассказать все, что увидела. Не могу и все.
     - Опять я не прав? Да? Ты просто ищешь себе оправдание, ищешь повод, чтобы порвать, чтобы все сломать. Ну что, теперь ты довольна? Тебе не надоело начинать все сначала, губить всякую любовь, убивать любого, кто изнемогает от любви к тебе?
     И вдруг меня словно холодный пот прошибает. Мне становится не по себе. А что, если все это подстроено врагом? Что если я ошиблась? Может быть, я стала жертвой обмана, галлюцинации, заботливо подосланной извечным врагом? Может быть, той эффектной сцены в ресторане не было вовсе, я ее просто выдумала?
     Братик прав. Мы люди конченые, любить не способны, нечего тешить себя иллюзиями.
     И все-таки я была уверена, что видела ее своими глазами. Она, как злая колдунья, громоздилась на твоих плечах. Я могла бы припомнить все детали, изложить нашу встречу во всех подробностях, описать рисовую пудру, пятнами расплывшуюся по лицу, седые волосы, безукоризненную химическую завивку, крупные руки в перчатках, сумочку как у смотрительницы в городском саду, тяжелые опухшие ноги.
     Я ее видела!
     Я ее видела....
     Я ее в самом деле видела, или же ее образ нарисовал мне коварный враг?
     Ты понял, что попал в точку, и твое лихорадочное возбуждение как рукой сняло. Ты снова был спокойным и уверенным мужчиной, который любит меня и все сделает для моего исцеления. Заметив брешь, ты ринулся напролом.
     А вдруг это враг?
     Ты подходишь ко мне близко, прижимаешь к себе. Я еще не до конца остыла, но не противлюсь.
     - Я буду сильнее тебя, сильнее судьбы! Позволь мне помочь тебе! Доверься мне!
     Я припадаю к тебе, расслабляюсь. Твои слова баюкают меня, заглушая все подозрения, не позволяя сомнению заключить меня в холодные тиски. Мне вдруг захотелось плакать, заливая твою черную куртку солеными теплыми слезами. Я ощущаю себя слабой, усталой, потерянной. Так и хочется за кого-то ухватиться, но я стараюсь держать себя в руках. Плакать - слишком очевидное решение. К тому же я еще не вполне убедилась в своей неправоте. В конце концов, я веду расследование. Я при исполнении, плакать мне нельзя. Надо продолжать, собирать доказательства, улики, допрашивать свидетелей.
     - Я стану идеальным мужчиной! Я научусь любить тебя так, чтобы ты постепенно ко мне привыкла. Я больше не буду на тебя давить, не буду тебя донимать. Вот увидишь. Я буду любить тебя так, как тебе нравится.
     - Я не хочу, чтобы ты был идеальным, - тихонько возражаю я, - по крайней мере, в том смысле, в котором ты это понимаешь... Я хочу, чтобы ты был собой, чтобы ты понял кто ты на самом деле, и не пытался быть кем-то другим.
     Что такое идеальный мужчина? Это мужчина, который твердо стоит на ногах, который занимает в этой жизни свое достойное место. Он на самом деле не идеален, но воспринимает себя адекватно, знает свои слабые и сильные стороны, признает их и старается извлечь из них лучшее. Он не пытается быть кем-то другим, любой ценой нравиться другим, иметь успех у женщин. Он понимает, что он такой же человек как все.
     - Проблема не в том, чтобы стать идеальным, - дрожащим голосом говорю я, как будто мне только что открылась правда. - Проблема в том, чтобы принять себя таким, какой ты есть, занять свое место. Я могу тебе в этом помочь. Не упускай свой шанс. Любовь, помимо всего прочего, это еще и возможность стать самим собой рядом с женщиной, которая смотрит на тебя и любит именно тебя, а не твой идеальный образ. Я хочу научиться этому вместе с тобой, ради тебя и ради себя. Ты ведь знаешь, что мне это так же необходимо, как и тебе.
     Он соглашается, слушает, обещает.
     Его глаза горят от счастья: на него возложена новая миссия.
     - А теперь я бы хотела остаться одна. Ты даже не представляешь себе до какой степени я устала.
     - Я тебе не помешаю. Я побуду рядом, посмотрю как ты спишь...
     - Не надо, прошу тебя...
     Я пытаюсь скрыть свое отвращение к нему и к той старухе. Мне претит тройственный союз. У меня перед глазами все еще стоят ее широкие бедра, огромные ноги в чулках с поддерживающим эффектом. Она тянется ко мне, пытается обнять.
     Хочет лишить меня воздуха, задушить.
     - Две минуты назад ты обещал, что не будешь меня донимать... Ты что, не помнишь? Постарайся ко мне прислушаться, умоляю тебя.
     - Я к тебе не притронусь! Я хочу просто побыть рядом!
     Я качаю головой и потихоньку отодвигаю его в сторону двери, пытаюсь оттолкнуть его огромное тяжелое тело, стесненное, стесняющее. Он сопротивляется, пытается увернуться, вырваться, возвратить утраченные позиции.
     - Ну пожалуйста, - обиженно канючит он как наказанный ребенок, - пожалуйста...
     - Нет, не могу, не сегодня...
     - Значит, все кончено? Все кончено?
     - Нет, не кончено. Мне нужно немного свободного времени, немного свободного пространства.
     - А что делать мне?
     - Иди домой. Завтра мы созвонимся.
     - Честно?
     - Честно.
     Он бросает мне испуганный умоляющий взгляд, словно желая лишний раз убедиться, что все так и будет, что я его не обманываю. Я открываю дверь и выталкиваю его на лестничную площадку. Он просовывает ногу в дверной проем и опять спрашивает:
     - Все кончено?
     Я улыбаюсь, посылаю ему поцелуй. Он стоит неподвижно, дверь за ним захлопывается. Я валюсь на пол, напрягаю слух в надежде услышать шум шагов. Он не двигается с места. Мы застыли по разные стороны двери. Он отказывается уходить. Я обхватываю колени руками и замираю в тягостном ожидании...
     - Я сам тебе позвоню, - кричит он наконец.
     - Я сам тебе позвоню!
     Я слышу его тяжелые шаги по паркету в направлении лестницы, он спускается вниз.

***

     Он не звонит мне день, два, три.
     Меня вновь охватила волна желания. Он опять кажется мне необыкновенным. Мне так не хватает его, когда он далеко, я наверху блаженства, когда он рядом.
     Теперь я думаю о нем без страха.
     Я стираю из памяти сцену гонки по улице Риволи, всю вину перекладываю на врага, показываю ему язык. Мой рейтинг неуклонно растет, враг проигрывает.
     Я больше не боюсь старухи, которую он носит на спине. Может быть, она мне приснилась. В любом случае, я с ней справлюсь как справилась с собственной матерью. Отныне я способна одолеть любую мать.

***

     Грэг ненадолго прилетел в Париж рекламировать свой новый фильм.
     Точнее, Грэг прилетал в Париж рекламировать свой новый фильм, но в последний момент передумал, отменил все мероприятия, отказался от намеченных интервью. Он не хочет говорить о фильме, не хочет его защищать.
     - Ничего выдающегося, - говорит он, - обычное дерьмо.
     Я протестую:
     - Зачем ты так говоришь? Французская пресса пела ему дифирамбы.
     - А американцы его опустили. Как обычно. Anyway... Я имею с этого бабки, могу прокормить детишек и бывших жен. Это все на что я способен: отстегивать им бабки.
     - Ты всегда так относился к своим фильмам.
     - Вначале все было иначе. Я был восхищен... Мне все казалось чудесным! А потом...
     - Он замолкает, делает рукой отчаянный жест, щелкает пальцами, приглаживает новорощенную бородку, спрашивает:
     - Может поедим? Я голодный как волк.
     Я рассказываю ему, что мое расследование продвигается. Описываю ужин с матерью. Он говорит, что мне еще повезло: моя мать - человек прямой и бесцеремонный. Она сэкономила мне массу времени.
     - Мой отец умер, - продолжает он. - У меня не было ни времени, ни возможности с ним помириться. Too bad... Мой брат погиб. Он был любимчиком матери, ее гордостью. На него она возлагала все надежды. Он погиб случайно: автокатастрофа. О его смерти мне сообщила мать. И знаешь, что она при этом сказала?
     - ...
     - Она сказала: "Какая жалость! Он ушел, а ты остаешься".
     Он разводит руками, констатируя тем самым свое поражение и неотвратимость беды.
     - Такова жизнь, как вы, французы, говорите.
     Я уже не поменяюсь. Поздно мне меняться.
     Он заказывает шоколадные профитроли: с диетой покончено.

***

     Ты не объявлялся четыре дня.
     Я оставляю на твоем автоответчике сообщение: "Привет, это я, у меня все хорошо, я по тебе скучаю. Я тебя больше не боюсь, мне нравится по тебе скучать".
     Голубь все время со мной. Он никуда не улетает. Я за ним наблюдаю, бе