орошо ли, - срок,  выданный
"весом",  избавил  бы  меня от  дальнейших мучений,  многолетних, не  нужных
никому, ни даже мне для пополнения моего душевного или нравственного опыта и
физической крепости.
     Во  всяком случае,  вспомнив  все свои скитания  после ареста  по "делу
юристов"  на прииске "Партизан", я взял  себе за правило:  никогда по  своей
инициативе к знакомым не обращаться и тени с материка на Колыму не вызывать.
     Но в случае  с Зыбаловой мне почему-то казалось, что я не принесу вреда
хозяйке этой фамилии. Человек она была хороший, и если различала вольного от
заключенного, то не  с позиции активного врага заключенных -  так  учат всех
договорников  во всех политотделах  Дальстроя еще при заключении  договоров.
Заключенный  всегда  чувствует  в  вольном  оттенок:  есть  ли  в  договорах
что-либо, кроме казенных инструкций,  или  нет.  Оттенков  тут  много  - так
много,  как  самих людей. Но  есть  рубеж,  переход,  граница  добра и  зла,
моральная граница, которая чувствуется сразу.
     Галина Павловна,  как  и ее  муж  Петр Яковлевич, не  занимала  крайней
позиции  активного  врага  всякого  заключенного  только  потому,  что  он -
заключенный, хотя Галина  Павловна была секретарем комсомольской организации
Аркагалинского угольного района. Петр Яковлевич был беспартийным.
     Вечерами Галина Павловна  часто  засиживалась  в лаборатории - семейный
барак, где они жили, вряд ли был уютней кабинетиков химической лаборатории.
     Я спросил Галину Павловну, не жила ли она в Березниках на Урале в конце
двадцатых годов, в начале тридцатых.
     - Жила!
     - А ваш отец - Павел Павлович Зыбалов?
     - Павел Осипович.
     - Совершенно верно. Павел Осипович. А вы были девочкой лет десяти.
     - Четырнадцати.
     - Ходили в таком бордовом пальто.
     - В шубе вишневой.
     - Ну, в шубе. Вы завтрак носили Павлу Осиповичу.
     - Носила. Там мама моя умерла, на Чуртане.
     Петр Яковлевич сидел здесь же.
     - Смотри-ка, Петя, Варлам Тихонович знает папу.
     - Я у него в кружке занимался.
     -  А  Петя родом  из Березников.  Он - местный. У его  родителей  дом в
Веретье.
     Подосенов назвал мне  несколько фамилий, известных в  Березниках,  и  в
Усолье,  и  в  Соликамске, и  в Веретье,  на  Чуртане  и  в Дедюхине,  вроде
Собяниковых,  Кичиных,  но я по обстоятельствам моей  биографии  не  получил
возможности помнить и знать местных уроженцев.
     Для меня все эти названия звучали как "Чиктосы и Команчи", как стихи на
чужом  языке,  но   Петр  Яковлевич  читал  их  как   молитвы,   все   более
воодушевляясь.
     - Теперь все это засыпано песком, - сказал Подосенов.- Химкомбинат.
     -  А папа  сейчас в Донбассе, - сказала Галина Павловна, и я понял, что
ее отец в очередной ссылке.
     Этим  все  и  кончилось.  Я испытывал  истинное  удовольствие, праздник
оттого,  что  бедный  мой  мозг так  хорошо  сработал.  Чисто  академическое
удовольствие.
     Прошло месяца  два,  не  больше,  и Галина  Павловна, придя на  работу,
вызвала меня в свой кабинет.
     - Я получила письмо от папы. Вот.
     Я прочел разборчивые строки крупного, вовсе не знакомого мне почерка:
     "Шаламова я не  знаю  и  не  помню. Я ведь вел такие  кружки в  течение
двадцати лет в  ссылке,  где бы я ни  находился. Веду их и сейчас. Не в этом
дело. Что за письмо ты мне написала? Что это за проверка?  И кого? Шаламова?
Себя? Меня? Что  касается меня,  -  писал  крупным  почерком  Павел Осипович
Зыбалов, - то мой ответ таков. Поступи с Шаламовым так, как ты  поступила бы
со мной, если бы встретила на Колыме. Но чтобы знать мой ответ, тебе не надо
было писать письма".
     - Вот видите, что получилось...- огорченно сказала Галина Павловна.- Вы
папу не знаете. Он мне не забудет этой оплошности никогда.
     - Я ничего особенного вам не говорил.
     - Да и я ничего особенного папе не писала. Но видите, как папа  смотрит
на эти  вещи. Теперь уж вам нельзя работать дневальным, - грустно размышляла
Галина Павловна.- Опять нового  дневального искать. А вас я оформлю техником
- у нас  есть свободная должность по штатам для вольнонаемных. Как начальник
угольного района Свищев  уедет,  его  будет  замещать  главный  инженер Юрий
Иванович Кочура. Через него я и оформлю вас.
     Из  лаборатории никого  не  увольняли,  идти  мне  на "живое  место" не
пришлось,  и под  руководством  и  с  помощью  инженеров  Соколова  и  Олега
Борисовича Максимова,  ныне  здравствующего  члена Дальневосточной  академии
наук, я начал карьеру лаборанта и техника.
     Для мужа Галины Павловны, Петра Яковлевича Подосенова, я написал по его
просьбе  большую  литературоведческую  работу  -  составил на память словарь
блатных слов, их возникновение,  изменения, толкования. В словаре было около
шестисот  слов  -  не  вроде  той  специальной  литературы,  которую  издает
уголовный розыск для  своих  сотрудников, а  в  ином,  более широком плане и
более  остром  виде.  Словарь,  подаренный  Подосенову, -  единственная  моя
прозаическая работа, написанная на Колыме.
     Мое безоблачное счастье не омрачалось тем, что  Галина Павловна уходила
от мужа,  кинороман оставался кинороманом. Я  был  только зрителем,  зрителю
даже крупный план чужой жизни, чужой драмы, чужой трагедии не  давал иллюзии
жизни.
     И не Колыма, страна с чрезвычайным обострением  всех сторон семейной  и
женской проблемы, обострением до уродливости, до смещения  всех  и всяческих
масштабов, была причиной распада этой семьи.
     Галина  Павловна  была  умница,  красавица  слегка  монгольского  типа,
инженер-химик, представительница  самой модной тогда, самой новой профессии,
единственная дочь русского политического ссыльного.
     Петр Яковлевич был  застенчивый пермяк, всячески  уступавший жене - и в
развитии,  и  в  интересах, и  в  требованиях. Что  супруги  были  не  пара,
бросалось в глаза, и хотя для семейного счастья нет законов,  в этом случае,
кажется, семье было суждено распасться, как всякой семье, впрочем.
     Процесс распада ускорила, катализировала Колыма.
     У Галины Павловны  был роман с главным инженером угольного района Юрием
Иванови-чем Кочурой, вернее не  роман, а вторая любовь. А  у Кочуры -  дети,
семья. Я тоже был показан Кочуре перед своим посвящением в техники.
     - Вот этот человек, Юрий Иванович.
     - Хорошо, - сказал  Юрий Иванович, не  глядя  ни на меня, ни  на Галину
Павловну, а глядя прямо в пол перед собой.- Подайте рапорт о зачислении.
     Однако  все в этой драме было еще впереди. Жена Кочуры подала заявление
в  политуправ-ление Дальстроя, начались выезды  комиссии, опросы свидетелей,
сбор  подписей.  Государствен-ная  власть  со всем своим аппаратом встала на
защиту первой семьи, на которую подписывала договор с Дальстроем в Москве.
     Высшие магаданские инстанции по совету Москвы, что разлука  обязательно
убьет  любовь и возвратит  Юрия Ивановича  супруге, сняли  Галину Павловну с
работы и перевели на другое место.
     Разумеется, из таких переводов  никогда ничего не  выходило  и выйти не
могло.  Тем  не  менее  разлука  с  любимой  -  единственный  апробированный
государством путь к исправлению положения. Иных способов, кроме указанного в
"Ромео  и Джульетте", не  существует. Это традиция  первобытного общества, и
ничего нового цивилизация в эту проблему не внесла.
     После  отцовского ответа отношения мои с Галиной Павловной  стали более
доверительными.
     - Вот, Варлам Тихонович, этот Постников, что с руками.
     Еще бы я не хотел посмотреть Постникова с руками!
     Несколько месяцев назад, когда я еще ишачил на Кадыкчане,  а перевод на
Аркагалу - пусть  в шахту, не  в  лабораторию -  казался чудом  несбыточным,
именно на наш  барак, то есть палатку брезентовую, утепленную  к шестидесяти
градусам мороза слоем толя или рубероида, не помню, и двадцатью сантиметрами
воздуха -  воздушная  прокладка по инструкции магаданско-московской, - вышел
ночью беглец.
     По  Аркагале, по  аркагалинской тайге, ее  речкам,  сопкам и  распадкам
проходит кратчайший путь  от материка по суше - через Якутию, Алдан, Колыму,
Индигирку.
     Перелетный  путь  беглецов,  его  таинственная  карта  таится  в  груди
беглецов  -  люди  идут,  внутренним  чутьем  угадывая  направление.  И  это
направление верно, как перелет гусей или журавлей. Чукотка ведь не остров, а
полуостров, материком Большая земля зовется по тысяче аналогий: дальний путь
морем, отправление в портах, мимо острова Сахалин - места царской каторги.
     Все  это знает и  начальство.  Поэтому летом  именно  вокруг Аркагалы -
посты, летучие отряды, оперативка и в штатском и в военном.
     Несколько  месяцев назад младший лейтенант  Постников задержал беглеца,
вести на Кадыкчан за десять-пятнадцать километров ему не хотелось, и младший
лейтенант застрелил беглеца на месте.
     Что нужно предъявить  в  учетном отделе  при  розыске чуть не  по всему
миру? Как опознать человека? Такой паспорт существует, и очень точный, - это
дактилоскопический оттиск  десяти  пальцев. Такой  оттиск хранится  в личном
деле  каждого заключенного  -  в  Москве,  в  Централь-ной  картотеке,  и  в
Магадане, в местном управлении.
     Не  утруждая  себя доставкой  задержанного  заключенного  на  Аркагалу,
молодой  лейтенант Постников отрубил топором обе кисти беглеца,  сложил их в
сумку и повез рапорт о поимке арестанта.
     А беглец встал и ночью пришел  в наш барак,  бледный, потерявший  много
крови, говорить он не мог, а только  протягивал руки. Наш бригадир сбегал за
конвоем, и беглеца увели в тайгу.
     Доставили  беглеца  живым на  Аркагалу  или  просто  отвели в  кусты  и
окончательно убили - это было бы самым простым выходом и для беглеца,  и для
конвоя, и для младшего лейтенанта Постникова.
     Никакого взыскания  Постников  не  получил. Да никто и  не  ждал такого
взыскания. Но разговоров о Постникове даже в том голодном подневольном мире,
в котором я жил тогда, было много, случай был свежий.
     Потому  я,  захватив  кусок  угля, чтобы заправить,  подшуровать печку,
вошел в кабинет заведующей.
     Постников был  светлый  блондин, но  не из породы альбиносов,  а скорее
северного,  голубоглазого, поморского  склада  - чуть  выше  среднего роста.
Самый, самый обыкновенный человек.
     Помню, вглядывался я жадно, ловя хоть ничтожную отметку лафатеровского,
ломброзов-ского типа на испуганном лице младшего лейтенанта Постникова...1

     1 В первоначальном варианте:
     "Волновался  он   ужасно.  Ведь  он  пропустил  целых  два  занятия  по
политучебе,  и  Зыбалова,  секретарь  комсомольской  организации,  достойным
образом распекала  младшего лейтенанта. С  трудом умолив  свою комсомольскую
начальницу о том, чтобы ему,  Постникову, ничего не заносили в личное  дело,
младший  лейтенант удалился, краснея,  извиняясь и  едва  попадая  в  рукава
новенькой своей  шинели. Для ответственного  визита младший лейтенант  был в
новой военной  форме, и  новенькая,  новенькая золотая  медаль  "За отличную
службу" дрожала на его гимнастерке. Я не мог выяснить,  получил ли Постников
эту медаль за руки аркагалинского беглеца, или медаль заслужена была младшим
лейтенантом ранее за подвиги подобного рода". (Примеч. сост.)

     Мы сидели вечером у печки, и Галина Павловна сказала:
     - Я хочу посоветоваться с вами.
     - О чем же?
     - О своей жизни.
     - Я,  Галина  Павловна,  с тех пор, как стал взрослым,  живу  по важной
заповеди: "Не  учи ближнего своего". На  манер евангельской. Всякая судьба -
неповторима. Всякий рецепт - фальшив.
     - А я думала, что писатели...
     - Несчастье русской литературы, Галина Павловна, в том, что она лезет в
чужие дела,  направляет чужие  судьбы,  высказывается по вопросам, в которых
она  ничего  не  понимает, не  имея  никакого  права  соваться  в  моральные
проблемы, осуждать, не зная и не желая знать ничего.
     - Хорошо. Тогда я вам расскажу сказку, и вы оцените ее как литературное
произведение. Всю ответственность за условность  или за реализм  -  что  мне
кажется одним и тем же - я принимаю на себя.
     - Отлично. Попробуем со сказкой.
     Галина  Павловна  быстро   начертила  одну   из  самых  банальных  схем
треугольника, и я посоветовал ей не уходить от мужа.
     По тысяче причин. Во-первых, привычка, знание человека, как ни малое, а
единственное, тогда как там - сюрприз, коробка с неожиданностями. Конечно, и
оттуда можно уйти.
     Вторая причина - Петр Яковлевич  Подосенов был хороший  человек явно. Я
бывал  на  его  родине,  написал  для  него с  истинной  симпатией работу  о
блатарях, Кочуру же я совершенно не знал.
     Наконец, в-третьих, и в самых главных, я  не люблю  никаких  перемен. Я
возвращаюсь спать домой, в тот дом, в котором я живу, ничего нового я даже в
меблировке не люблю, с трудом привыкаю к новой мебели.
     Бурные  перемены в моей  жизни  всегда возникали помимо  моей  воли, по
чьей-то явно злой воле, ибо я никогда не искал перемен, не искал лучшего  от
хорошего.
     Была и  причина,  облегчающая  советчику  его  смертный грех.  По делам
собственного сердца советы принимаются только такие, которые не противоречат
внутренней  воле человека, - все остальное отвергается  или сводится на  нет
подменой понятий.
     Как всякий оракул,  я рисковал немногим.  Даже  своим  добрым именем не
рисковал.
     Я предупредил  Галину Павловну, что  совет мой - чисто  литературный  и
никаких нравственных обязательств не скрывает.
     Но прежде чем  Галина Павловна приняла решение, в дело вмешались высшие
силы  в полном  соответствии  с  традициями  природы, поспешившими на помощь
Аркагале.
     Петр  Яковлевич Подосенов, муж  Галины  Павловны, был убит.  Композиция
эсхиловская.  С  хорошо изученной  сюжетной  ситуацией.  Подосенов был  сбит
проходившей машиной в зимней темноте и умер в больнице. Таких  автомобильных
катастроф на Колыме много,  и о возможности самоубийства вовсе  не говорили.
Да он и не покончил  бы с собой. Он был фаталист немного: не судьба, значит,
не судьба. Оказалось, очень даже судьба,  чересчур судьба. Подосенова-то как
раз убивать  было  не  надо.  Разве за добрый  характер убивают? Конечно, на
Колыме добро -  грех, но  и  зло - грех.  Смерть  эта ничего  не  разрешила,
никаких узлов не развязала, не  разрубила - все  осталось  по-прежнему. Было
только  видно,  что высшие силы заинтересовались  этой  маленькой, ничтожной
колымской трагедией, заинтересовались одной женской судьбой.

     На место Галины  Павловны  прибыл новый химик, новый заведующий. Первым
же  распоря-жением  он  снял  меня  с  работы, этого  я  ждал.  В  отношении
заключенных -  да  и  вольных,  кажется,  тоже  -  колымское  начальство  не
нуждается  в формулировках  причин, да  и я не ждал никаких объяснений.  Это
было бы  слишком  литературно,  слишком  во  вкусе русских классиков. Просто
лагерный нарядчик  на утреннем  разводе по работам выкрикнул мою фамилию  по
списку арестантов, посылаемых  в шахту, я встал  в ряды, поправил  рукавицы,
конвой нас сосчитал, дал команду, и я пошел хорошо знакомой дорогой.
     Больше никогда в жизни Галину Павловну я не видел.

     1970-1971

ЛЕША ЧЕКАНОВ, ИЛИ ОДНОДЕЛЬЦЫ НА КОЛЫМЕ

     Леша Чеканов, потомственный  хлебороб, техник-строитель по образованию,
был моим  соседом по нарам 69-й камеры Бутырской тюрьмы весной  и летом 1937
года.
     Так же, как и многим другим, я как староста камеры оказал Леше Чеканову
первую  помощь: сделал ему первый укол, инъекцию эликсира бодрости, надежды,
хладнокровия,  злости   и  самолюбия  -   сложного  лекарственного  состава,
необходимого человеку в тюрьме, особенно новичку. То же чувство  блатные - а
в вековом опыте им отказать нельзя  - выражают в знакомых трех заповедях: не
верь, не бойся и не проси.
     Дух  Леши  Чеканова был  укреплен,  и  он отправился  в  июле в дальние
колымские края. Леша был осужден в один и тот  же  день со  мной, осужден по
одной статье на одинаковый срок. Нас везли на Колыму в одном вагоне.
     Мы мало оценили коварство начальства  -  из  земного  рая Колыма должна
была к нашему приезду превратиться в земной ад.
     На Колыму нас везли умирать и с декабря 1937 года бросили в гаранинские
расстрелы, в побои, в голод. Списки расстрелянных читали день и ночь.
     Всех,  кто  не  погиб  на  Серпантинной -  следственной  тюрьме Горного
управления, а там  расстреляли  десятки тысяч под  гудение тракторов в  1938
году, - расстреляли  по  спискам,  ежедневно под оркестр, под  туш  читаемым
дважды в день на разводах - дневной и ночной смене.
     Случайно оставшийся в  живых после этих кровавых событий,  я не избежал
своей, намеченной мне еще в  Москве, участи: получил новый десятилетний срок
в 1943 году.
     Я  "доплывал" десятки раз, скитался от забоя до  больницы и обратно и к
декабрю  сорок третьего оказался на  крошечной командировке, которая строила
новый прииск - "Спокойный".
     Десятники, или, как их называют  по-колымски,  -  смотрители,  были для
меня лицами слишком высокого ранга, с особой миссией, с  особой судьбой, чьи
линии жизни не могли пересечься с моими.
     Десятника нашего  куда-то  перевели. У каждого  арестанта есть  судьба,
которая переплетает-ся со  сражениями каких-то  высших сил. Человек-арестант
или арестант-человек, сам  того не зная, становится орудием какого-то чужого
ему сражения и гибнет, зная за что, но не зная почему. Или знает  почему, но
не знает за что.
     Вот по  законам  этой-то таинственной  судьбы  нашего десятника сняли и
перевели куда-то. Я не знаю,  да мне это и  не нужно было знать,  ни фамилии
десятника, ни нового его назначения.
     К  нам в бригаду,  где было  всего  десять  доходяг, был назначен новый
десятник.
     Колыма,  да  и  не  только  Колыма,  отличается  тем,  что  там  все  -
начальники, все.  Даже маленькая  бригада в  два человека  имеет  старшего и
младшего; при всей универсальности двоичной системы людей всегда делят не на
равные  части,  двух  людей  не  делят на  равные  части.  На  пять  человек
выделяется постоянный бригадир, не освобожденный от работы, конечно, а такой
же работяга.  А на бригаду в пятьдесят  человек всегда  бывает освобожденный
бригадир, то есть бригадир с палкой.
     Живешь ведь без надежд, а колесо судьбы - неисповедимо.
     Орудие  государственной  политики,  средство   физического  уничтожения
политических   врагов   государства   -  вот   главная   роль  бригадира  на
производстве, да еще на таком, которое обслуживает лагеря уничтожения.
     Бригадир  тут защитить  никого  не может,  он  сам  обречен,  но  будет
карабкаться  вверх,   держаться  за  все   соломинки,  которые  бросает  ему
начальство, и во имя этого призрачного спасения - губит людей.
     Подбор бригадиров для начальства - задача первоочередная.
     Бригадир  -  это  как бы  кормилец  и поилец бригады, но только  в  тех
пределах, которые ему  отведены свыше.  Он сам  под  строгим  контролем,  на
приписках далеко не  уедешь  -  маркшейдер  в  очередном  замере  разоблачит
фальшивые, авансированные кубики, и тогда бригадиру крышка.
     Поэтому бригадир идет по проверенному, по надежному пути - выбивать эти
кубики из  работяг-доходяг, выбивать  в самом реальном  физическом  смысле -
кайлом по спине, и как только выбивать становится нечего, бригадир, казалось
бы, должен стать работягой, сам разделить судьбу убитых им людей.
     Но бывает не так. Бригадира переводят на новую бригаду, чтобы не пропал
опыт. Бригадир расправляется с новой бригадой. Бригадир жив, а бригада его -
в земле.
     Кроме самого бригадира, в  бригаде живет еще его заместитель, по штатам
- дневальный, помощник убийцы, охраняющий его сон от нападения.
     В  охоте  за бригадирами в годы войны на  "Спокойном" пришлось взорвать
аммонитом весь угол барака, где спал бригадир. Вот это было надежно. Погиб и
бригадир, и  дневаль