оска
по  деревне.  Ему  страстно захотелось еще  хоть раз  увидеть серые,  крытые
соломой овины,  усадьбу,  выглядывавшую из-за темно-зеленых листьев, Антосю,
пана Анзельма и всю их семью. Для него после смерти матери только они одни и
остались на этом свете. Он вспоминал дороги, разбежавшиеся в разные стороны,
развалившуюся часовенку и  прощальные слова пана Анзельма,  ведь с  той поры
еще и года не прошло!
     Думая обо всем этом, Ясь пришел к весьма удивительному для его возраста
решению - написать пану Анзельму письмо.
     Он помнил название почтового пункта,  где пан Анзельм получал письма, и
знал,  что  у  ворот  дома  пана  Кароля  висит  почтовый  ящик.  Этих  двух
обстоятельств было для него достаточно.  Взял он лист бумаги, разлиновал его
и начал:

                               "Дорогой пан!
     Мама хотела сама Вам написать, но она уже умерла..."

     Перечитав эти  строки,  он  отложил  перо  и  залился горькими слезами.
"Умерла!.." Какое страшное слово, и он сам его написал!..
     Несколько  раз  он  откладывал и  снова  продолжал начатое  письмо,  на
котором большие,  бесформенные буквы неизменно расплывались от слез. Наконец
несколько дней  спустя  он  опустил письмо  в  ящик,  а  вскоре  после  того
посетители почтамта могли  увидеть  в  шкафчике неоплаченной корреспонденции
еще один конверт, на котором детским почерком был выведен адрес:

     "В собственные руки милостивого и  дорогого пана Анзельма...  В Вольке,
пусть дойдет быстрей".

     Смешной этот адрес был тем не менее верным; к несчастью, на конверте не
было марки!  Письмо не отправляли,  хотя,  кто знает, не зависела ли от него
судьба и даже жизнь Яся.
     Когда великодушное семейство вернулось из деревни, пан Кароль заметил в
Ясе  перемену.  Мальчик смотрел на  всех  смело,  но  угрюмо.  Эдек и  Тадек
принялись рассказывать ему,  как  они  ездили верхом,  катались на  лодке  и
лазали на деревья, но он прервал их, заметив:
     - Я это получше вашего знаю!
     И вышел, не дослушав рассказа.
     Вдобавок ко  всему он  с  неохотой стал  садиться за  книжку,  а  когда
самодеятельные учителя упрекали его в лени, отвечал:
     - Попробуй-ка я вас так учить, вы бы меня из дому выгнали!..
     Бывает так:  ребенок поймает насекомое,  и  на  мгновение оно цепенеет,
прикидывается мертвым. Но как только его насаживают на булавку, оно начинает
извиваться и  пытается ужалить.  Ясь уже извивался.  Ребенок с  более слабым
характером,  очутившись в  его положении,  покорился бы  и  до  самой смерти
служил бы игрушкой детям и взрослым;  Ясь не покорился,  и это его погубило.
Пан  Кароль,  видя,  что  приемыш  постоянно  раздражен,  а  родные  сыновья
неизменно вежливы, вынес Ясю приговор за злонравие.
     - Столько было во мне симпатии к  этому мальчику,  -  сказал он однажды
жене,  -  а он не сумел это оценить и,  как видно, не любит ни нас, ни наших
детей.
     - Так всегда бывает с чужим птенцом!..  -  ответила жена,  целуя мужа в
нахмуренный лоб.
     Вскоре пан Кароль снова забыл о  приемыше и  даже об  уставе мастерской
для женщин.  Его деятельный и  неизменно нацеленный на общественное служение
ум занялся вопросом о сооружении жестяных мусорных ящиков для города. Отныне
пан  Кароль  с  головой  погрузился  в  беседы  с  техниками,  жестянщиками,
колесными мастерами -  и очнулся от своих новых мечтаний только тогда, когда
в доме разразился скандал.
     Однажды Ясь,  как обычно,  корпел в детской над латынью, и, как обычно,
ученье ему не давалось.
     Со стороны глядя,  могло показаться, что Ясь тут один, на самом же деле
их было двое:  Ясь - и велосипед, который стоял у печки. Как ни старался Ясь
сосредоточиться на  книжке,  ему  упорно  мешал  его  лукавый  товарищ.  То,
казалось Ясю,  он шевелил колесиком,  то шатался, как пьяный, то вдруг будто
оглядывался на мальчика и  подавал ему какие-то знаки.  Когда Ясь откладывал
книжку в сторону,  трусишка-велосипед стоял спокойно,  но как только мальчик
принимался за  работу,  велосипед  возобновлял свои  проделки,  -  и  подчас
презабавные. Он явно искушал мальчугана.
     Пантомима эта  вывела наконец Яся из  терпения,  он  подошел к  хитрому
велосипедишке и  начал его  осматривать.  Потом сел на  него и...  осторожно
проехался по комнате.
     Как раз в  тот момент,  когда всадник и  конь повернули назад к  печке,
скрипнула дверь, и в комнату ворвались мальчики.
     - Ты видишь?.. - крикнул брату разгневанный Эдек. - Он катается, вместо
того чтобы учить уроки!..
     - Слезай сейчас же, осел!.. - воскликнул Тадек и, схватив Яся за плечи,
резко потянул его назад.
     Тадек так  больно дернул его,  что  у  Яся  искры из  глаз  посыпались.
Защищаясь, он неудачно махнул рукой и ударил Тадека по лицу.
     Завязалась короткая,  но  бурная схватка,  в  результате которой у  Яся
пошла носом кровь,  а  у братьев оказались фонари под глазами.  На шум битвы
влетела в  комнату мать;  Эдек и  Тадек очень быстро перед ней  оправдались,
обвинив Яся в  том,  что он  бросился на них с  кулаками и  стал драть их за
волосы.
     Тут  нежная пани  преобразилась в  львицу,  защищающую своих детенышей.
Ноздри у  нее раздулись,  глаза заволокло слезами...  Не спрашивая о причине
драки,  не  обращая внимания на  нос  Яся,  она  крикнула дрожащим от  гнева
голосом:
     - Вон отсюда!.. Ты недостоен играть с моими детьми, неблагодарный!..
     Возмущенный Ясь убежал в  свою комнатку и  кинулся на  кровать.  Вскоре
снова послышался шум:  это  сыновья и  мать жаловались на  него пану Каролю.
Бедный мальчик уже приготовился к беде; на счастье, скоро все утихло.
     Прошел час, другой. Гнев Яся остыл, зато вернулось беспокойство.
     - Что они собираются со мной сделать?.. - в ужасе шептал он.
     Пришло время  обеда,  и  безмолвный лакей  принес Ясю  еду  в  комнату;
мальчик ни  к  чему не  притронулся,  напряженно думая об одном:  что с  ним
будет?..
     Когда миновали сутки, слуга провел Яся в кабинет хозяина. Сирота увидел
там пана Кароля,  его жену, обоих сыновей, а на письменном столе - маленькую
модель жестяного мусорного ящика,  над  которой в  настоящее время  трудился
филантроп.
     - Ясь!  -  начал пан Кароль без всяких признаков гнева. - Я взял тебя в
дом в  надежде,  что ты  способен проявить благодарность или по крайней мере
сносно себя вести.  Ты,  однако,  был скрытен,  упрям, ленив, не обнаружил и
тени привязанности к нам,  а в довершение вчера ты обидел моих сыновей.  Так
как  в   силу  общественных  норм  дурные  поступки  не   следует  оставлять
безнаказанными и  так  как  справедливость требует прежде  всего  устранения
причин зла,  я  вынужден,  к  сожалению,  удалить тебя  из  моего  дома.  Ты
займешься ремеслом!..
     Ясь стоял неподвижно; пан Кароль продолжал:
     - А  теперь,  когда акт  правосудия свершен,  мы  прощаем тебе все зло,
которое ты нам причинил... Тадек, протяни Ясю руку!
     - Отец!  -  тотчас вмешался Эдек. - Мой брат не может подать руку тому,
кто ударил его по лицу!..
     При этих словах осененное раздумьем лицо пана Кароля прояснилось,  и он
сказал:
     - Дети мои! Хотя злопамятность - это недостаток, я утешаю себя, однако,
тем, что вы умеете уважать свое достоинство...
     После чего  благородный филантроп поглядел на  своих сыновей,  потом на
модель мусорного ящика, а под конец, поцеловав жене руку, шепнул ей:
     - Это один из прекраснейших дней в моей жизни!..
     Несколько часов спустя Яся снова вызвали в кабинет.  Пан Кароль сидел в
кресле, а в дверях стоял какой-то человек с красным носом.
     - Ясь,  -  сказал пан Кароль,  -  вот твой новый опекун.  Ты сегодня же
отправишься к нему. Уложи вещи.
     Когда Ясь вернулся в свою комнату, незнакомец прошел за ним; фамильярно
взяв мальчика за лацкан сюртучка, он спросил:
     - Сюртук-го этот, видать, не в Варшаве шит?..
     - В Варшаве!.. - робко ответил Ясь.
     - Как  проучишься у  меня,  малый,  лет  пять-шесть,  так  лучше будешь
шить!.. - пробормотал незнакомый опекун; оказалось, что это портной.
     Пан Кароль и его жена холодно простились с Ясем.  Когда он уже вышел на
лестницу,  следом выбежала старая кухарка и,  сунув ему  в  карман несколько
монеток, шепнула:
     - Будь здоров, дитятко!.. Может, другие люди лучше в тебе разберутся.
     Ясь,  никогда не  разговаривавший с  этой женщиной,  взглянул на  нее с
удивлением.
     - Да!  Да!  -  продолжала она. - Ты хороший и толковый мальчик, только,
что говорить, - сирота!..
     Ясь расплакался и поцеловал ей руку. От этой женщины он впервые услышал
сердечное  слово  в   доме   вежливых,   высоконравственных  и   милосердных
марионеток.


        "VIII"

                                 Новый друг

     Пан   Каласантий   Дурский,   выдающийся   представитель   портновского
искусства, жил в районе Старого Мяста, где в нижнем этаже одного из каменных
домов  содержал  вместе  с  женой  магазин,  а  на  верхнем  -  мастерскую с
положенным количеством учеников и  подмастерьев.  Это  был  человек  старого
закала:  носил сюртук с  длинной талией,  а усы под красным носом подстригал
так,  что они походили на ершик для прочистки чубуков.  Кроме того, он любил
попиликать на контрабасе,  питал нежные чувства к своей семье, равно как и к
отечественным спиртным напиткам.
     С  таким-то  опекуном шел  Ясь  на  свою новую квартиру;  хоть путь был
недальний,  однако отнял много времени. На каждой улице пан Дурский оставлял
Яся на каменных плитах тротуара,  а сам "заходил по делу".  Мальчик заметил,
что "дела" эти неизменно совершаются в кондитерской или в пивной и,  видимо,
идут хорошо,  поскольку пан Каласантий с каждым разом становился все живее и
живее.
     Наконец опекун и  воспитанник добрались до  "Магазина мужского платья",
где обнаружили тощего заспанного парня по имени Ендрусь и очень толстую даму
- пани Дурскую.  Увидев даму,  Ясь отвесил поклон,  а пан Дурский, попрочней
утвердившись на раскоряченных ногах, воскликнул:
     - Ну что!  Уважают нас люди!  Вот,  - сказал он, указывая на Яся, - вот
парнишка,  которого нам дали на воспитание.  Взяли его,  стало быть, туда, а
он,  видишь,  оказался  неблагодарным,  да  упрямым,  да  молодых  кавалеров
повадился поколачивать,  ну и,  стало быть,  отдали его мне,  Дурскому!..  У
меня, сударь мой, чисто исправительный дом... Со всего света прощелыг ко мне
присылают! Что скажешь на это Франя?
     Толстая  дама  внимательно  приглядывалась  к  Ясю.  Заметив  это,  пан
Каласантий  задрал  мальчику  голову,  ущипнул  его  в  щеку  и  патетически
произнес:
     - Скажу я  тебе,  Франя,  -  это  парень с  образованием,  только любит
пошалить,  и поэтому его отдали мне...  мне, Дурскому! Ну, а я как прострочу
его ремнем,  да с  пряжкой,  так он у  меня ангелом станет...  все равно что
Ендрусь!.. Дай-ка, Франя, злотый, надо сходить в город.
     - Да ведь ты только из города,  -  недружелюбно заметила дама. - Шел бы
лучше наверх, они там на головах уже ходят...
     - А зачем это мне наверх?..  -  вскипел мастер. - А для чего у меня там
Паневка?.. А кто будет по делам ходить?.. Дай, Франя, злотый!..
     Одутловатое, словно припухшее, лицо дамы оживилось.
     - Поглядите-ка на этого пьянчужку!  Так я  и поверила в его дела!..  Не
бойся, пивные не обанкротятся, если ты сегодня не пойдешь туда.
     - Какие там  пивные?..  Мне  надо  к  должникам,  иначе у  меня  деньги
пропадут. Дай хоть двадцать грошей.
     Дама  с  явной неохотой достала из  конторки гривенник и  вручила мужу,
который вышел из лавки, бормоча:
     - Каждый норовит в кредит, а за деньгами сам гоняй!..
     - Ендрусь!..  - обратилась жена мастера к тощему парнишке, - выглянь-ка
в окошко, куда хозяин пошел?..
     Парнишка подошел к витрине, постоял, посмотрел и вдруг громко фыркнул.
     - Что там еще!.. - спросила дама.
     - А то,  ваша милость,  что пан мастер показывает,  как наподдаст мне в
зад! - ответил парнишка, зажимая руками рот.
     - А куда он пошел-то?
     - Да в погребок, куда же еще?.. Как раз свежее пиво привезли.
     - Пьяница!..  Лодырь!..  - заголосила дама. - Если бы он в костел ходил
так же часто, как в пивную, его бы заживо на небо взяли...
     Высказав эту  сентенцию,  она зевнула,  задумалась,  а  потом окликнула
парня:
     - Ендрек!..
     - Слушаю, пани?..
     - Сбегай-ка за кружкой пива да подсчитай,  которая она, а то нас всегда
надувают.
     Когда  парень принес пиво,  супруга мастера выпила его  одним  духом и,
закрыв глаза,  просидела так с полчаса.  Потом, повернувшись к Ясю, медленно
сказала:
     - Так,  так!  Молодой человек...  хоть ты и образованный, отдали тебя в
ремесленники. Со мной было то же самое: могла выйти за чиновника, а вышла за
портного...  Сижу вот теперь за прилавком и пялю глаза на прохожих... Так-то
оно!.. Ендрусь!..
     - Слушаю, пани!.. - ответил задремавший было парень.
     - Сбегай-ка за кружечкой пива!.. Которая это по счету?..
     - Девятая, моя пани.
     - Как так девятая?.. Я считала по оконным клеткам, и восьмая у меня еще
в запасе.
     - Нет, нет, девятая, ваша милость!.. - нагло твердил парнишка, хотя уши
у него сильно покраснели и он старался не смотреть в глаза.
     В такую-то мастерскую попал Ясь "для исправления". Поначалу его держали
только при магазине,  потом он  один день стал проводить внизу,  другой -  в
мастерской.  Он ходил за покупками и разносил пакеты -  это было его главным
занятием.  Иногда  ему  приказывали пришивать металлические пуговицы  к  той
части  одежды,  которой пренебрегали санкюлоты;  иногда  поручали развлекать
ребят,  -  у четы Дурских их было двое.  Одного из них звали Ясем,  и нашего
маленького приятеля, чтобы не путать, стали называть Ясек.
     Очень  скоро  он  восстановил  против  себя  всех  остальных  учеников.
Согласно обычаю,  хозяин вместо завтрака давал мальчикам по шесть грошей. На
эти деньги они в  складчину покупали водку и  булки,  а так как Ясь не хотел
пить водку, ученики возненавидели его "за чванство".
     Еще  хуже было то,  что его невзлюбила жена мастера.  Все ученики после
обеда и ужина целовали ей руку;  тощий Ендрусь проделывал это даже чаще, чем
другие. Ясь ограничивался поклоном.
     - Подумаешь  тоже...  с  господской псарни!..  -  часто  говорила  пани
Дурская.  -  Он, видишь ли, учился по-французски, так уж мне руку поцеловать
не может... Сопляк!..
     А отдышавшись, звала:
     - Ендрек!
     - Слушаю, пани хозяйка! - отвечал парень, протирая глаза.
     - Сбегай-ка за кружкой пива...  Только считай хорошенько,  а то они нас
страшно надувают.
     Не пользовался Ясь и расположением мастера.
     - О чем он думает, дурак этакий?.. - часто негодовал пан Дурский. - Для
него и подмастерье пан, и я - пан, каждый для него пан... А он держит себя -
прямо владетельный князь, а не бродяга!..
     И  Дурский часто бранил Яся,  или по-теперешнему -  Ясека,  у  которого
титулы "пан мастер" и "пани хозяйка" всякий раз застревали в горле.
     Пан Каласантий не  только не  любил сироту,  но  и  относился к  нему с
порядочным  презрением.   У   мастера  постоянно  бывали  "дела"  в  городе,
вследствие  чего  его  постоянно  приходилось  разыскивать.  По  счастливому
стечению  обстоятельств,   все   дела,   касающиеся  подъема   отечественной
промышленности,  сосредоточивались в ближайшей пивной, где ученики без труда
находили своего наставника и благодетеля всегда за одним и тем же столиком и
кружкой.
     Однажды Ясю  поручили привести пана Дурского из  пивной.  Мальчик пошел
туда и обнаружил опекуна в веселой компании солидных людей.
     - Ого, поглядите-ка! - воскликнул мастер, увидев его. - Это, знаете ли,
такой парень...  Он,  сударь мой,  даже по-французски может, если захочет, а
все-таки мне его отдали на воспитание.
     - Фью!..  Фью!  -  свистнул один из присутствующих, напыжившись, словно
сенатор, хотя явно смахивал на мясника.
     - Не верите?.. - спросил мастер, стараясь с честью удержаться на стуле.
- Скажи сейчас же, мальчуган, как по-французски пиво, водка или сюртук?
     Когда смущенный Ясь перевел эти слова, мастер спросил:
     - Ты зачем сюда пришел?
     - Хозяйка зовет пана в магазин.
     - Нашла дурака! - кисло заметил пан Каласантий. - Скажи ей, что я никак
не могу уйти,  что у меня дела...  что тут один купец из Петербурга... что я
принимаю заказы...
     Присутствовавшие захохотали, а пан мастер сказал, подавая Ясю кружку:
     - На! возьми... выпей и передай все точно, как я велел.
     Ясь вежливо отказался, и пан мастер даже привскочил от удивления.
     - Не пьешь пива?..  - крикнул он. - Эй!.. Зоська!.. Дай-ка этому мальцу
рюмку анисовки! Пусть отведает, какова она на вкус...
     Ясь отказался и  от анисовки и  поспешил вернуться в магазин,  где пани
Дурская с легкостью выведала от него,  что ее муженек пьет пиво и для отвода
глаз ссылается на какого-то купца из Петербурга.
     Мастер, узнав об этом, сердито плюнул.
     - Ничего из него не выйдет!  -  ворчал он.  -  Пива не пьет и  разносит
сплетни!..
     Среди  оравы  недоброжелателей  Ясь  неожиданно  нашел  друга  в   лице
подмастерья Паневки.  Пан  Игнаций Паневка был  человек совсем еще  молодой,
приземистый  и  нескладный,  с  большой  головой,  украшенной  прямыми,  как
проволока,    волосами,    крючковатым    носом    и    глазами    навыкате;
работоспособностью он  обладал невероятной,  на  нем  одном,  собственно,  и
держалась мастерская Дурского.  Он считался лучшим закройщиком в Варшаве,  и
товарищи даже сложили про него песенку:

                Пан Паневка так кроит,
                Из-под ножниц шерсть летит!
                Не закройщик, а бог,
                Только глуп, как сапог!

     Родни у  Паневки не было (двадцать с  лишним лет назад аист выронил его
из  клюва возле больницы Младенца Христа),  поэтому он  привязался к  своему
мастеру;  несмотря на  частые ссоры,  они работали вместе уже несколько лет.
Нет сомнения,  что день разрыва между Игнацием и Дурским оказался бы роковым
для мастерской, магазина и репутации знаменитого портного.
     Паневка слыл большим оригиналом.  Не было у нею ни ума, ни образования,
но по какому-то странному инстинкту он тянулся к тем, кого считал выше себя,
и  старался им  подражать.  К  несчастью,  идеалы  Паневки  были  более  чем
скромными.  Один  из  его  кумиров причесывался на  прямой  пробор  и  носил
перчатки кирпичного цвета,  и  вот пан Игнаций с  некоторых пор не признавал
иных  перчаток и  иной  прически.  Другой внушил ему  уважение своей силой и
скандальной славой;  Паневка тотчас  пожелал равняться по  нему:  налетел на
здоровенного верзилу,  был  позорно избит и  в  довершение отсидел несколько
дней в участке.
     Дурский любил приговаривать "сударь мой" я мог выпить в один присест до
двадцати кружек  пива;  Паневка тоже  говорил "сударь мой"  и  пропивал весь
заработок.  Услышав однажды, что кто-то съел дюжину крутых яиц, наш идеалист
решил проделать ту  же  штуку и  поплатился воспалением кишок,  от  которого
оправился только через несколько месяцев.
     Ясь  произвел  огромное впечатление на  эту  неразвитую и  стремительно
рвавшуюся к  лучшему  душу.  Паневке  захотелось подражать и  ему.  Ясь  был
красив,  и  пан  Игнаций  целые  часы  проводил  перед  зеркалом,  исследуя,
насколько  он,  со  своим  здоровенным носом,  толстыми  губами  и  широкими
скулами, похож на славного мальчугана. У Яся были короткие волосы, и Паневка
тотчас остригся чуть ли  не  наголо,  отчего стали еще заметней его большие,
торчащие уши.  Ясь обращался к Дурскому,  называя его "пан",  - Игнаций тоже
начал говорить "пан" и "пани", вместо прежних "пан мастер" и "пани хозяйка".
Но  эти  нововведения так  плохо ему удавались,  что все над ним,  беднягой,
посмеивались, а Яся пан Каласантий выдрал за уши.
     "Ищите царство божие",  - сказал господь; Игнаций ис