ай,  балда!  А ведь если Мартин проведает,  что мы у других песок
брали,  так он нам этого не спустит...  Но ты не бойся,  я  тебя в  обиду не
дам!..  Хо-хо!..  Скажу я  тебе  -  если я  только возьмусь за  него,  он  и
оглянуться не успеет,  как на земле валяться будет.  Хо-хо! В драке я огонь,
все равно как еврей в танцах,  и такая,  скажу тебе,  у меня сила,  что могу
одолеть солдата с ружьем и шашкой.
     - Почему же ты сам песок не таскаешь? - спросил Ясь.
     - Эх!..  Потому что я только в драке такой.  А впрочем, намотай себе на
ус,  балда,  за  какую попало работу я  браться не люблю.  Когда я  разносил
газеты,  мне не раз говорили:  "Если бы ты,  Антек, не был таким ворюгой, из
тебя бы путный человек вышел!" - но я расплевался с газетами!.. Это отнимает
время. Ладно, пойдем гулять!
     И  они  пошли  слоняться  по  городу.  Вдруг  Антек  остановился  перед
меняльной конторой и, указывая на горстку золота за окном, сказал:
     - Ты знаешь, балда, что все это мое?
     - Ишь ты! - с усмешкой заметил Ясь. - Здоров же ты на выдумки.
     - А вот и мое, потому что, если захочу, так не дам тебе глядеть.
     И, сказав это, Антек оттолкнул своего служащего от окна. Ясь вспыхнул и
так  крепко ухватил своего хозяина за  загривок,  что  тот  прямо  в  клубок
свернулся; с трудом высвободившись, он сердито закричал:
     - Ого!..  Вот ты какой удалец?..  Посмей-ка еще хоть раз,  и я сообщу о
тебе в участок, сукин сын!
     Услышав это,  Ясь струсил. Он чувствовал, что этот хлипкий парень побил
его дипломатией и  что рядом с ним и пан Петр,  и пан Кароль,  и даже мастер
Дурский ни черта не стоят...
     Часов около десяти вечера мальчики вернулись в приречный район. Там они
пролезли через дыру в  заборе и  в  нескольких шагах от  нее увидели большую
опрокинутую бочку из-под сахара.
     - А что?..  Вот тебе и постель!..  - шепнул Антек, первый влезая в этот
своеобразный будуар.
     - Побойся бога!  -  дрожащим голосом заметил Ясь.  -  А  если  нас  тут
поймают?
     - Ну и что же?..  Я ничего не украл,  никого не убил,  -  что мне могут
сделать? - возразил Антек.
     С  тяжелым  сердцем  Ясь  полез  вслед  за  ним  и  утонул  в  лежалой,
полусгнившей соломе,  смешанной  с  множеством инородных  тел,  в  общежитии
именуемых мусором.
     Вскоре усталость взяла  верх  над  отвращением,  и  Ясь  заснул в  этой
берлоге так  же  спокойно,  как  некогда в  раскладной кроватке,  убаюканный
шепотом материнской молитвы.
     На  другой день,  еще  до  рассвета,  мальчики вылезли через  то  самое
отверстие в  заборе,  которое послужило им входом.  Проходя пустыми улицами,
Ясь твердил молитву и под первой же водокачкой умылся; Антек довольствовался
чистотой...   души.   Потом,   так  же  как  вчера,   Ясь  таскал  песок,  а
предприниматель Антек  покупал товар либо  брал  его  в  кредит со  складов,
обходя, однако, землянку плечистого Мартина.
     - Не хочу ссориться с Мартином, - объяснил Антек.
     После вечерней закуски,  состоявшей из хлеба,  копченой грудинки и двух
бутылок пятигрошового "шляхетского" пива,  бродяжки столкнулись с  парнем по
имени Валек, который, увидев их, закричал:
     - Ты!.. Антек!.. Если бы ты знал, как на тебя Мартин злится!.. Говорит,
ты вчера выманил у  него веревку и  мешки,  а песок берешь у других и он так
тебе морду набьет, что дух из тебя вон.
     - Чего он лает!  -  презрительно буркнул Антек,  поежившись,  словно по
нему мурашки пробежали.
     Потом они слонялись втроем,  а когда наступила ночь,  Антек, к которому
вернулось хорошее настроение, предложил:
     - Вот что, божьи коровки, пошли-ка в клуб на бал!
     - Какой бал? - спросил Ясь.
     - Ой,  боже!..  - подхватил Валек. - Ну, и дурень же!.. С виду хрант, а
не знает, что сегодня канун Нового года.
     Когда они остановились у клуба,  Антек,  прислушиваясь к звукам музыки,
глубокомысленно заметил:
     - Это в нашу честь так танцуют!  Если бы не мы, в Варшаве не было бы ни
одного бала.
     Высказавшись,  он  схватил Валека за плечи и  под мелодию кадрили начал
откалывать  коленца.   Возник  переполох,  ибо  мальчики  толкнули  какую-то
старушку,  сами едва не  попали под лошадь.  Получив кулаком от  постового и
кнутом от  извозчика,  они отправились вместе с  Ясем на обычный ночлег.  По
дороге Антек упрекнул Валека, что он танцует, как медведь, в результате чего
парни вцепились друг другу в волосы. Ясю пришлось их разнимать.
     Когда они пробрались в свой двор, Антек первый сунул голову в бочку и с
возмущением обнаружил там пару грязных сапог.  Это привело мальчишку в такое
негодование, что, забыв об осторожности, он заорал:
     - Что за новости такие?.. Вылазь отсюда, негодяй!..
     - Тише ты! помалкивай! - остерег его Валек.
     - Почему помалкивай?!  -  кричал Антек.  -  Откуда он взялся?..  Я  вот
рассержусь да схожу за полицией, чтобы отвели этого жулика в участок.
     Сапоги лениво пошевелились, и в глубине бочки раздался голос:
     - Не приставай, пока я добрый...
     - Он пьяный!.. - прошептал Валек.
     - Подумаешь,  пьяный!..  Пусть не лезет на чужое место,  ворюга!  -  не
унимался Антек, дергая захватчика за ноги.
     Тут один из этих огромных сапог,  очертив в воздухе дугу, так энергично
прошелся по истрепанному сюртуку Антека, что парень зашатался.
     - Ну и перекрестил, господи Иисусе!.. - пробормотал Валек.
     Из  бочки по-прежнему раздавался храп.  Антек отвел Валека в  сторону и
что-то  пошептал  ему  на  ухо.  Потом  оба  осторожно подошли  к  бочке  и,
ухватившись за края, с усилием поставили ее на дно.
     Голова спящего захватчика очутилась в позиции,  которую обычно занимают
ноги.
     - Ббожже!  - донесся из бочки стон, и одновременно оба сорванца заорали
во всю глотку:
     - Вор!.. вор!..
     Из бочки им вторил грубый голос:
     - Ббожже! Спасите!..
     Все три мальчика немедленно убежали за забор.  В землянке зажегся свет,
на  двор  выбежали  люди  с  дубинками и  устремились к  бочке,  из  которой
по-прежнему неслись крики и грохот.
     Ночь эту,  полную впечатлений,  Ясь и его товарищи провели под каким-то
навесом, на бревнах.
     - Тут лежать - все равно как в карете! - сказал Антек.
     Наступило  утро  Нового  года.  Антек,  ровно  с  рассветом  позабыв  о
бессоннице и невзгодах минувшей ночи, созвал военный совет.
     - Сегодняшним днем надо попользоваться,  -  сказал он. - Будем ходить с
поздравлениями.  Ты,  Валек,  со мной, а ты, Ясек, дай-ка мне свою хламиду и
шапку...
     - А я в чем останусь?.. - спросил возмущенный Ясь.
     - В  моем сюртуке!  Что,  может,  он  неприличный?  -  продолжал Антек,
показывая целый рукав.  - Ну, снимай, а то... пойду в участок и сразу скажу,
кто ты такой!
     Напрасно бедный Ясь угрожал и просил.  Ничего не помогло.  Подлый Антек
почти насильно сорвал с  него пальто,  брюки и  башмаки и  со злобным смехом
кинул    горько    плачущему   мальчику   свои    отвратительные   лохмотья,
строго-настрого наказав ждать его под вечер на Обозной улице, у шинка.
     В  самых  черных  мыслях провел Ясь  этот  долгий печальный день,  весь
рацион  которого  составляла  черствая  корка   хлеба.   Антек  появился  на
условленном месте только около семи;  еды он не принес,  зато сам был сильно
навеселе, - ба! - просто-таки порядочно пьян.
     - Ну,  скажу я  тебе,  -  затрещал пройдоха.  -  Дело шло у меня как по
маслу!..  Всюду я врал,  будто я из "Курьера"...  Потому что,  видишь ли,  я
отхватил по пути поздравительные карточки у  одного типа...  У меня даже еще
есть...
     Договорить он  не  успел,  так как в  этот момент чьи-то громадные руки
схватили его и подняли в воздух.
     - Караул! Спасай, Ясек!.. - крикнул Антек.
     - Ой, и всыплю я тебе теперь! - сказал преследователь.
     - Пан Мартин! Мой святой пан Мартин! - орал Антек, заходясь от плача.
     - Вот тебе за мешки!.. Вот тебе за веревку... Вот тебе за песок!.. И не
обманывай честных людей!.. И не кради, что не твое!..
     Каждое из этих высокоморальных наставлений сопровождалось свистом ремня
и звуком,  наводившим на мысль, что ремень уже соприкоснулся с кожей Антека.
Длилось это добрых четверть часа с небольшими перерывами.
     Тем  временем Ясь,  услышав,  о  чем речь идет,  и  узнав,  как дерутся
продавцы  песка,   стремительно  бежал  в  сторону  Краковского  Предместья,
отказавшись и  от службы у  Антека,  и  от ночевки в бочке,  и даже от своей
одежды. Он не знал, что с ним теперь будет, но даже тюрьма и смерть казались
ему более заманчивыми, чем общение с личностями вроде Антека.
     В  течение нескольких дней термометр держался выше нуля,  было довольно
тепло,  снег и  лед стаяли.  К  тому часу,  когда Ясь убежал от Антека,  над
городом  опустился густой  туман.  Огни  фонарей  во  влажной  голубой  мгле
напоминали подвешенные в воздухе красноватые огоньки, а прохожие походили на
тени.  На улицах по случаю Нового года движение было небольшое и мало-помалу
совсем затихло.
     Часов  около десяти туман поднялся вверх,  и  одновременно пошел дождь,
который,  все усиливаясь,  превратился, наконец, в настоящий ливень. Сточные
канавы набухли,  и  почти во  всю  ширину улиц  поплыли потоки жидкой грязи.
Сытые и хорошо одетые люди называют такую погоду мерзкой, - для оборванных и
голодных она была ужасной.
     Как только пошел дождь,  Ясь обнаружил,  что шляпа и сюртук Антека,  до
сих пор какие-то удивительно жесткие,  размякают с  угрожающей быстротой.  С
продавленных полей шляпы вода потекла на плечи.  Вдруг мальчик почувствовал,
как крупная капля упала ему прямо на шею,  а когда, вздрогнув, свел лопатки,
капля побежала по  спине.  Вскоре промокшая одежда стала липнуть к  телу,  в
дырявые башмаки набилась грязь.
     Его прохватил легкий озноб...
     Дождь между тем все усиливался;  ветер подхватывал потоки воды и швырял
их  из  стороны в  сторону,  на домах,  от крыш до фундамента,  образовались
влажные полосы,  улицы совсем опустели.  В  поисках убежища Ясь перебегал от
ворот к воротам,  от ниши к нише, а дождь преследовал его с упорством живого
и злобного существа.
     - О боже,  спаси меня...  - прошептал мальчик, покружил минуту на одном
месте и снова устремился вперед.
     Час  тому  назад Ясь  думал,  что  исчерпал все  возможные испытания на
свете.  Оказалось,  что худшее было впереди. Приходилось спасаться уже не от
людей, а от стихий. Он бежал без оглядки, а за ним по пятам - дождь, голод и
бессонная ночь.
     Около часу ночи,  вконец измученный бессмысленной беготней, Ясь упал на
ступеньки какого-то  дома.  Он  щелкал зубами от  холода,  и  голова у  него
пылала.  Приступ головокружения и  странная тяжесть во всем теле привели его
на  некоторое время  в  полное  оцепенение,  что-то  среднее  между  сном  и
обмороком.
     Очнувшись,   Ясь   с   удивлением  почувствовал,   что   страдания  его
прекратились.  Только язык у  него пересох и  сильно запеклись губы,  но при
этом он ощущал какой-то благостный покой и  необычайную свободу воображения.
Временами он забывал,  где находится,  и  думал,  что все еще живет в доме у
матери: вот снова, как бывало, стучит машина и лампа светит, как прежде.
     Это не лампа,  а уличный фонарь; это не стук машины, а громкое журчанье
воды, стекающей в канаву!
     Ясь  протер  глаза:  он  с  улыбкой  смотрел,  как  падает  дождь,  как
стремительно мчатся потоки воды,  потом снова начал бредить.  Ему  мерещился
шум мельницы и припомнилось,  что в саду в одном из кустов у него припрятана
удочка.
     - Пойду на пруд, удить рыбу... - сказал он.
     Это  дождь шумит,  а  не  мельница,  -  говорило мальчику сознание.  Но
горячка брала верх над свидетельством сознания.  Вот и  сад:  как тут хорошо
пахнет!..  Все деревья в цвету, а дорожки посыпаны сухим гравием. Солнце так
жжет,  что Ясь обливается потом и  приходится жмурить глаза от  ослепительно
яркого блеска.
     Открыв глаза,  Ясь увидел газовый фонарь и почувствовал,  что неровный,
мерцающий свет фонаря раздражает его.  Мальчику казалось, будто он отступает
перед ним и прячется в погребе,  где хозяйка хранит молоко в крынках. В этом
погребе были Антося,  Маня,  Казя и  Юзек.  Ясь так обрадовался,  что даже в
ладоши захлопал, но тут же заметил, что дети не смотрят на него.
     - Ну,  не прикидывайтесь!..  Не упрямьтесь! - крикнул он. - Лучше дайте
мне немножко молока, потому что я ужасно устал!..
     Но  дети не  услышали его и  убежали из  погреба,  а  он  за  ними.  Их
равнодушие так обидело Яся,  что он решил пожаловаться матери,  и стал звать
ее:
     - Мама! Мама!
     Но мать тоже убегала и  пряталась от него,  и ему никак не удавалось ее
найти.  Погоня эта доводила его почти до безумия; он протянул руки и кинулся
вперед.
     Наконец к нему вернулось сознание,  он сообразил, что сидит на улице, а
дождь немного утих.  Он  вспоминал свои видения,  но не мог понять,  что это
значит, и тот ли самый он Ясь, который когда-то бегал по саду и лугам, удрал
от Дурского и попал к Антеку,  обокравшему его...  Он чувствовал,  что с ним
произошло нечто необычайное и ему угрожает какая-то большая опасность. Вдруг
ему пришло на ум слово: смерть...
     Смерть среди ночи, в пустынном городе, под хмурым небом, в грязи, когда
рядом нет  никого,  с  кем  ты  мог  бы  проститься или  хотя бы  обменяться
последним взглядом,  - как же это страшно!.. Столько людей вокруг, и ни один
из них даже не подумает,  что в  нескольких шагах от него умирает несчастный
ребенок!..
     Яся  охватило отчаяние;  еще мгновение -  и  он  бросился бы  стучать в
двери,  кричать: "Сжальтесь!.." Но минута возбуждения прошла, и Ясь двинулся
в путь, проникновенно повторяя вслух:
     - Кто доверится господу своему...
     Он уже утратил ощущение реальности бытия. Мысли его обратились к богу и
к матери,  а немеющие ноги несли куда-то...  Куда?..  Вероятно,  в ту темную
сторону, из которой никто не возвращается.
     Не зная,  как и  зачем,  он очутился в  Иерусалимских Аллеях и пошел по
дороге, ведущей к Висле.
     Казалось,  само  небо  проливает слезы  над  этим  крошечным существом,
которое,  как  умело,  доверило творцу  душу,  полную  скорби и  невыразимой
тревоги.
     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .


        "XII"

                                    Друг

     Пан  Анзельм  приехал в  Варшаву под  Новый  год.  Он  нанял  комнату в
Польской гостинице и, не теряя ни минуты, отправился туда, где, по указаниям
Яся, проживал его опекун.
     - Здесь  живет  пан  Кароль?  -  подойдя к  воротам,  спросил шляхтич у
дворника.
     - Здесь,  на  втором этаже,  только его,  должно быть,  нету  дома,  он
недавно вышел.
     Шляхтич потянулся за кошельком, и сторож снял шапку.
     - Ты не знаешь, друг мой, - продолжал шляхтич, - живет ли у пана Кароля
маленький мальчик Ясь?..
     - Ага!  Тот самый,  у  которого летом мать с  голоду померла?..  Был он
здесь,  был,  но теперь он у  портного,  у Дурского,  а сюда даже никогда не
приходит.
     Услышав про  смерть  от  голода,  пан  Анзельм содрогнулся.  Потом  дал
сторожу два злотых,  узнал адрес портного и сердито приказал извозчику везти
себя в район Старого Мяста.
     В  магазине мужского платья он  застал только вельможную пани  Дурскую.
Когда он спросил у нее про Яся, толстая дама, ломая руки, вскричала:
     - Ах,  мой  любезный пан!  Такой случай...  Представьте себе,  мерзавец
Ендрек,  вон он,  за шкафом прячется,  обокрал нас,  а  мой старик возьми да
обвини Яся!  И,  представьте,  бедный мальчик убежал!..  А я так его любила!
Уверяю вас, я прямо-таки без ума от него была...
     - Ладно,  ладно,  -  прервал ее  шляхтич,  багровея,  -  но  где же  он
теперь?..
     - Вот  то-то  и  оно,  что  мы  не  знаем,  дорогой пан!  -  простонала
перепуганная пани Дурская.  -  Откуда мне знать?  Может быть,  убил себя,  а
может, застрелился?!
     - А, к чертям собачьим! - крикнул разгневанный шляхтич, топнув ногой. -
Вот вы как опекаете сирот в Варшаве!
     - Ах,  добрый пан!..  Ах,  благородный пан!..  -  причитала бедная пани
Дурская,  с тревогой поглядывая на суковатую трость посетителя.  -  Ах, ведь
это же мой...  так сказать,  муж виноват,  а  не я,  несчастная...  Ведь я и
родом-то из другого сословия, дорогой пан, и могла бы выйти за чиновника...
     - Где же ваш муж? - рявкнул шляхтич, стукнув тростью об пол.
     - Ах!..  Да он побежал искать Яся и того бездельника Паневку... Ендрек!
А ну, сбегай-ка за круж... за хозяином, хотела я сказать...
     Негодяй,  не мешкая,  кинулся к  двери и  минуту спустя привел мастера,
который весьма неуверенно переставлял ноги;  лицо  у  него  было  необычайно
бледное, а нос, как обычно, малинового цвета.
     - Где Ясь? - коротко спросил пан Анзельм.
     Дурский взглянул на свою перепуганную жену,  ноги у  него задрожали еще
сильнее, и он смиренно ответил:
     - Убежал, сударь, хоть я его любил, как родного сына... Теперь ищу его,
сударь,  целые дни ищу,  да вот... в пивной, здесь напротив, встретились мне
три купца из Петербурга и, стало быть...
     - Отплачу же я вам, почтенные опекуны! - прошипел пан Анзельм и выбежал
из магазина, хлопнув дверью.
     - Я опоздал!..  Бог,  видно,  пренебрег моей жертвой! - шептал шляхтич,
спеша в ратушу.
     Когда он  пришел туда и  потребовал,  чтобы ему  помогли разыскать Яся,
один из чиновников заявил:
     - Мальчика этого  уже  ищут.  Вчера здесь был  некий Паневка и  оставил
подробное описание личности:  лицо круглое, волосы светлые... пальто черное,
шапка с козырьком... Никаких особых примет не имеется.
     - Меня интересуют не особые приметы, а мальчик!.. - возразил шляхтич и,
обещав наградить того,  кто найдет Яся,  пошел дальше, бормоча: - Интересно,
кто этот Паневка. Вероятно, из низшего сословия, но честный человек.
     Пан  Анзельм обошел все  костелы,  прося,  чтобы  с  амвона огласили об
исчезновении мальчика по имени Ясь,  в  черном пальто и в шапке с козырьком.
Ксендзы с  охотой соглашались удовлетворить его просьбу,  добавляя от  себя,
что  к  ним  уже обращался с  тем же  какой-то  невысокий человек с  большой
головой.
     "Сметливый парень,  должно быть!" -  подумал пан Анзельм о Паневке,  не
зная,  что бедняга -  тот самый,  кто "не закройщик, а бог, только глуп, как
сапог"...
     Вернувшись в  гостиницу,  пан  Анзельм  кинулся на  кровать в  глубоком
огорчении.  Он  почувствовал,  как по  ниточке сострадания прокралась в  его
сердце крепкая привязанность к сироте.
     Второго января,  часов в одиннадцать утра,  пану Анзельму сообщили, что
Яся обнаружили и привели в ратушу. Не прошло и нескольких минут, как шляхтич
явился в канцелярию.
     Здесь  он  застал  какого-то  рабочего,  старую женщину,  рассыльного и
городового,  которые  толпились вокруг  парнишки в  черном  пальто.  Анзельм
заглянул ему в глаза и остолбенел:
     - Как тебя зовут? - спросил он у странного субъекта.
     - Ясь,  ваша  милость...  чтоб  меня  холера взяла!  -  ответил юнец  с
вишневым носом на покрытом синяками лице.
     Шляхтич не  знал,  что и  подумать.  В  тот момент к  мальчишке подошел
какой-то  старый полицейский,  зорко глянул ему в  лицо,  а  затем,  отогнув
воротник  пальто,  прочитал  на  подкладке этикетку:  "Каласантий Дурский  в
Варшаве" - и сказал:
     - Ну, говори правду, ты обокрал того малыша?..
     Пан Анзельм упал на стул, а мальчишка тем временем трещал без умолку:
     - Я не обокрал...  ей-богу!  Он сам мне подарил этот лапсердак...  чтоб
мне сквозь землю провалиться!.. Он ведь служил у меня, пусть сам скажет... Я
его  кормил,  как родного сына...  Но  вчера вечером,  когда мы  с  Мартином
подрались, так он, сукин сын, взял да и убежал. Чтоб мне не дожить, чтоб мне
сгореть...
     - Ну,  а для чего ты себя именуешь Ясем,  когда ты Антек?  -  продолжал
допытываться полицейский.
     - Ну да, Анте