взглянув на дочь полными слез глазами, ответила:
     - Пойду к Корчагиным. Может, узнаю у них про отца. Если Сережка придет,
то скажи ему: пусть на станцию сходит к Политовским.
     Валя, тепло обняв за плечи мать, успокаивала ее, провожая до двери:
     - Ты не тревожься, мама.

     Мария  Яковлевна встретила  Брузжак, как и всегда, радушно. Обе женщины
ожидали услышать  друг от  друга  что-либо новое,  но после первых  же  слов
надежда эта исчезла.
     У  Корчагиных ночью  тоже  был обыск.  Искали  Артема. Уходя, приказали
Марии Яковлевне, как только вернется сын, сейчас же сообщить в комендатуру.
     Корчагина была  страшно перепугана  ночным приходом патруля.  Она  была
одна: Павел, как всегда, ночью работал на электростанции.
     Павка пришел рано  утром.  Выслушав рассказ  матери о ночном  обыске  и
поисках Артема,  он почувствовал,  как все  его  существо наполняет гнетущая
тревога  за  брата.  Несмотря на  разницу  характеров и кажущуюся  суровость
Артема,  братья  крепко любили  друг  друга. Это  была  суровая любовь,  без
признаний, и Павел ясно сознавал, что нет такой жертвы, которую он не принес
бы без колебания, если бы она была нужна брату.
     Он, не отдыхая, побежал  на  станцию в депо искать Жухрая, но  не нашел
его, а от  знакомых  рабочих ничего не  смог узнать ни о ком из уехавших. Не
знала ничего и семья машиниста Политовского. Павка встретил во дворе Бориса,
самого младшего сына Политовского. От него он узнал, что  ночью был обыск  у
Политовских. Искали отца.
     Так ни с чем и вернулся Павка к матери,  устало  завалился на кровать и
сразу потонул в беспокойной сонной зыби.

     Валя оглянулась на стук в дверь.
     - Кто там? - спросила она и откинула крючок. В открытой двери появилась
рыжая  всклокоченная  голова  Марченко.  Климка,  видно,  быстро  бежал.  Он
запыхался и покраснел от бега.
     - Мама дома? - спросил он Валю.
     - Нет ушла.
     - А куда ушла?
     -  Кажется, к  Корчагиным. - Валя задержала за рукав  собравшегося было
бежать Климку.
     Тот нерешительно посмотрел на девушку:
     - Да так, знаешь, дело у меня к ней есть.
     - Какое дело? - затормошила парня Валя. - Ну, говори же скорей, медведь
ты рыжий,  говори же, а то тянет за  душу, - повелительным тоном командовала
девушка.
     Климка забыл все предостережения, категорический приказ Жухрая передать
записку  только Антонине. Васильевне лично, вытащил из кармана  замусоленный
клочок бумажки и  подал его  девушке.  Не  мог  отказать  он  этой белокурой
сестренке  Сережки, потому что  рыженький Климка  не  совсем сводил концы  с
концами  в  своих  отношениях  к  этой  славной девчурке.  Правда,  скромный
поваренок  ни за что  не  признался бы даже  самому  себе, что ему  нравится
сестренка Сережи. Он отдал ей бумажку, которую та бегло прочла:
     "Дорогая  Тоня!  Не  беспокойся.  Все  хорошо. Живы  и невредимы. Скоро
узнаешь  больше.  Передай   остальным,   что  все  благополучно,   чтоб   не
тревожились. Записку уничтожь. Захар".
     Прочитав записку, Валя бросилась к Климке:
     -  Рыжий медведь,  миленький  мой,  где ты  достал это?  Скажи, где  ты
достал, косолапый  медвежонок? - И она изо всех сил тормошила растерявшегося
Климку, и он не опомнился, как сделал вторую оплошность:
     - Это мне Жухрай на станции передал.  - И, вспомнив,  что этого не надо
было говорить, добавил: - Только он сказал: никому не давать.
     - Ну, хорошо, хорошо! - засмеялась Валя. - Я никому не скажу. Ну, беги,
рыженький, к Павке, там и мать застанешь.
     Она легонько подталкивала поваренка в спину. Через секунду рыжая голова
Климки мелькнула за калиткой.
     Никто из троих домой не возвращался. Вечером Жухрай пришел к Корчагиным
и рассказал Марии  Яковлевне  обо всем происшедшем на паровозе. Успокоил как
мог испуганную  женщину,  сообщив, что все трое  устроились далеко, в глухом
селе,  у дядьки  Брузжака,  что они там  в безопасности, но  возвращаться им
сейчас, конечно, нельзя, но что немцам туго, можно ожидать  в скором будущем
изменения.
     Все происшедшее еще больше сдружило семьи уехавших.  С большой радостью
читались  редкие  записки, присылаемые семьям, но в домах стало  пустыннее и
тише.
     Зайдя как-то раз как бы невзначай к старухе Политовской, Жухрай передал
ей деньги:
     - Вот, мамаша, вам поддержка от мужа. Только глядите, ни слова никому.
     Старуха благодарно пожала ему руку:
     - Вот спасибо, а то совсем беда, есть ребятам нечего.
     Деньги эти были из тех, что оставил Булгаков.
     "Ну, ну, посмотрим, что дальше будет. Забастовка  хотя и сорвалась, под
страхом  расстрела рабочие  хотя и  работают, но огонь загорелся, его уже не
потушишь,  а те трое  -  молодцы, это  пролетарии",  - с  восхищением  думал
матрос, шагая от Политовских к депо.

     В  старенькой кузнице, повернувшейся своей  закопченной стеной к дороге
на отшибе села  Воробьева Балка, у огневой глотки  печи,  слегка жмурясь  от
яркого света, Политовский длинными щипцами ворочал уже накалившийся докрасна
кусок железа.
     Артем  нажимал на подвешенный к перекладине рычаг,  раздувавший кожаные
мехи.
     Машинист, добродушно усмехаясь себе в бороду, говорил:
     -  Мастеровому  на  селе сейчас,  не  пропасть,  работа найдется,  хоть
завались. Вот подработаем недельку-другую, и, пожалуй, сальца и мучицы своим
послать сможем. У мужичка, сынок, кузнец всегда в почете. Откормимся  здесь,
как  буржуи, хе-хе.  А  Захар-то особь  статья,  он больше  по  крестьянству
придерживается, закопался в землю с  дядькой своим.  Что  ж,  оно,  пожалуй,
понятно. У  нас с  тобой,  Артем,  ни  кола  ни  двора,  горб да  рука,  как
говорится, вековая пролетарская, хе-хе, а  Захар  пополам  разделился,  одна
нога на паровозе, другая в  деревне. - Он потрогал щипцами раскаленный кусок
железа и  добавил уже серьезно, задумчиво: - А наше дело табак, сынок. Ежели
немцев  не  попрут вскорости,  придется  нам в  Екатеринослав аль  в  Ростов
навертывать, а то возьмут за жабры и подвесят между небом и землей, как пить
дать.
     - Да, - пробурчал Артем.
     - Как наши там держатся, не пристают ли к ним гайдамаки?
     - Да, папаша, кашу заварили, теперь от дома отрекайся.
     Машинист  выхватил  из горна голубоватый жаркий кусок и быстро  положил
его на наковальню:
     - А ну, сыночек, стукни!
     Артем схватил тяжелый молот, стоявший у наковальни, с силой взмахнул им
над головой и ударил. Сноп ярких искр с легким шуршащим треском разбрызгался
по кузне, осветив на мгновенье ее темные углы.
     Политовский поворачивал раскаленный  кусок под  мощные удары,  и железо
послушно плющилось, как размякший воск.
     В раскрытые ворота кузни дышала теплым ветром темная ночь.

     Озеро внизу - темное, громадное; сосны,  охватившие его со всех сторон,
кивают могучими головами.
     "Как  живые",  - думает  Тоня; Она лежит  на покрытой травой выемке  на
гранитном  берегу.  Высоко наверху, за  выемкой, бор,  а внизу, сейчас же  у
подножия  отвеса,  озеро. Тень от  обступивших  скал делает, края озера  еще
более темными.
     Это  любимый  уголок  Тони.  Здесь,  в  версте  от  станции,  в  старых
каменоломнях, в глубоких заброшенных  котлованах, забили  родники, и  теперь
образовалось  три проточных озера.  Внизу,  у спуска  к озеру, слышен плеск.
Тоня  поднимает голову и, раздвинув рукою ветви, смотрит  вниз: от берега на
середину озера сильными бросками  плывет загорелое  изгибающееся  тело. Тоня
видит  смуглую  спину и  черную голову  купающегося. Он  фыркает, как  морж,
разрезая воду короткими саженками,  переворачивается, кувыркается, ныряет и,
наконец, устав, ложится на спину, зажмурив глаза от яркого солнца, замирает,
распластав  руки   и  чуть  изогнувшись.  Тоня  опустила  ветку.  "Ведь  это
неприлично", - насмешливо подумала она и принялась за чтение.
     Увлеченная  книгой,  данной ей Лещинским,  Тоня не заметила, как кто-то
перелез через гранитный выступ, отделявший площадку от бора, и, только когда
на книгу из-под ноги перелезавшего упал камешек, вздрогнув от неожиданности,
подняла голову  и  увидела  стоявшего на площадке Павку Корчагина. Он стоял,
удивленный неожиданной встречей, и, тоже смущенный, собирался уйти.
     "Это он сейчас купался", - догадалась Тоня,  взглянув на Павкины мокрые
волосы.
     - Что, испугал вас? Не знал, что вы здесь, так что невзначай сюда. - И,
проговорив это, Павка взялся рукой за выступ. Он тоже узнал Тоню.
     - Вы мне не мешаете. Если хотите, можем даже поговорить о чем-нибудь.
     Павка с удивлением глядел на Тоню:
     - О чем же мы с вами говорить будем? Тоня улыбнулась.
     - Ну, чего  же вы стоите? Можете сесть,  вот здесь. - И  она указала на
камень. - Скажите, как вас зовут?
     - Я Павка Корчагин.
     - А меня зовут Тоня. Вот мы и познакомились. Павка смущенно мял кепку.
     - Так вас зовут Павкой? - прервала молчание Тоня. - А почему Павка? Это
некрасиво  звучит, лучше Павел. Я вас  так и буду называть.  А вы часто сюда
ходите...  -  Она хотела сказать: купаться, но, не желая открыть, что видела
его купающимся, добавила: - Гулять?
     - Нет, не часто, как случается свободное время, - ответил Павел.
     - А вы где-нибудь работаете? - допытывалась Тоня.
     - Кочегаром на электростанции.
     -  Скажите, где  вы  научились  так мастерски драться?  -  задала вдруг
неожиданный вопрос Тоня.
     - А вам-то что до моей драки? - недовольно буркнул Павел.
     - Вы  не сердитесь,  Корчагин,  - проговорила она, чувствуя, что  Павка
недоволен ее вопросом. - Меня это очень интересует. Вот это был удар! Нельзя
бить так немилосердно. - И она расхохоталась.
     - А вам что, жалко? - спросил Павел.
     - Ну нет, вовсе не жалко, наоборот, Сухарько получил по заслугам. А мне
эта сценка доставила много удовольствия. Говорят, что вы часто деретесь.
     - Кто говорит? - насторожился Павел.
     - Ну вот Виктор Лещинский говорит, что вы профессиональный забияка.
     Павел потемнел.
     - Виктор - сволочь, белоручка. Пусть  скажет спасибо, что ему  тогда не
попало. Я слыхал, как он обо мне говорил, только не хотелось рук марать.
     - Зачем вы так ругаетесь, Павел? Это нехорошо, - перебила его Тоня.
     Павел нахохлился.
     "Какого лешего я  с этой чудачкой  разговорился? Ишь командует:  то  ей
"Павка" не нравится, то "не ругайся", - думал он.
     - Почему вы злы на Лещинского? - спросила Тоня.
     - Барышня в  штанах, панский сыночек, душа из него вон! У меня на таких
руки чешутся: норовит на  пальцы наступить,  потому что  богатый  и ему  все
можно, а мне на его богатство плевать; ежели затронет как-нибудь, то сразу и
получит все сполна. Таких кулаком и учить, - говорил он возбужденно.
     Тоня пожалела,  что затронула в разговоре имя  Лещинского.  Этот парень
имел, видно, старые счеты с изнеженным гимназистом,  и она перевела разговор
на более спокойную тему: начала расспрашивать Павла о его семье и работе.
     Незаметно для себя Павел стал подробно отвечать  на  расспросы девушки,
забыв о своем желании уйти.
     - Скажите, почему вы не учились дальше? - спросила Тоня.
     - Меня из школы выперли.
     - За что? Павка покраснел.
     - Я попу в тесто махры  насыпал, - ну,  меня и вытурили. Злой был  поп,
жизни от него не было. - И Павел обо всем рассказал ей.
     Тоня  с любопытством слушала. Он забыл  свое  смущение, рассказывал ей,
как старый знакомый, о том, что не вернулся брат; никто из них и не заметил,
как в  дружеской, оживленной  беседе  они  просидели  на  площадке несколько
часов. Наконец Павка опомнился и вскочил:
     - Ведь мне на  работу уже пора. Вот  заболтался, а мне  котлы разводить
надо.  Теперь  Данило  волынку  подымет. - И он беспокойно  заговорил: - Ну,
прощайте, барышня, теперь мне надо во весь карьер жарить в город.
     Тоня быстро поднялась, надевая жакет:
     - Мне тоже пора, пойдемте вместе.
     - Ну нет, я бегом, вам со мной не с руки.
     - Почему? Мы побежим вместе, вперегонку: посмотрим, кто быстрей.
     Павка пренебрежительно посмотрел на нее:
     - Вперегонку? Куда вам со мной!
     - Ну увидим, давайте сначала выберемся отсюда.
     Павел перескочил камень, подал  Тоне руку,  и они  выбежали  в  лес  на
широкую ровную просеку, ведущую к станции.
     Тоня остановилась у середины дороги.
     -  Ну, сейчас побежим: раз, два,  три.  Ловите! -  И  сорвалась  вихрем
вперед. Быстро-быстро замелькали подошвы ботинок,  синий жакет развевался от
ветра.
     Павел  помчался  за  ней. "В  два счета догоню", -  думал  он,  летя за
мелькающим  жакетом, но догнал ее лишь в конце просеки, недалеко от станции.
С размаху набежал и крепко схватил за плечи.
     - Есть, попалась птичка! - закричал весело, задыхаясь.
     - Пустите, больно, - защищалась Тоня.
     Стояли оба, запыхавшиеся, с колотившимися сердцами, и выбившаяся из сил
от сумасшедшего бега Тоня чуть-чуть, как бы случайно, прижалась к Павлу и от
этого стала близкой. Было это одно мгновенье, но запомнилось.
     - Меня никто догнать не мог, - говорила она, освободившись от его рук.
     Сейчас  же  расстались. И, махнув на прощанье кепкой, Павел  побежал  в
город.
     Когда  Павел открыл дверь в  кочегарку, возившийся  уже у топки Данило,
кочегар, сердито обернулся:
     - Ты бы еще позднее пришел. Что, я за тебя растапливать буду, что ли?
     Но Павка весело, хлопнул кочегара по плечу и примирительно сказал:
     - В один момент, старик, топка будет в  ходу. - И завозился у сложенных
в штабеля дров.
     К полуночи, когда Данило, лежа на дровах, разразился  лошадиным храпом,
Павел, облазив с масленкой весь двигатель,  вытер паклей  руки и, вытащив из
ящика шестьдесят второй  выпуск "Джузеппе Гарибальди",  углубился  в  чтение
захватывающего   романа  о   бесконечных  приключениях   легендарного  вождя
неаполитанских "краснорубашечников" Гарибальди.
     "Посмотрела она на герцога своими прекрасными синими глазами..."
     "А у этой тоже синие глаза, - вспомнил Павел. - Она особенная какая-то,
на тех, богатеньких, не похожа, - думал он, - и бегает, как черт".
     Углубившись   в  воспоминания  о  дневной  встрече,   Павел  не  слышал
нарастающего  шума  двигателя; тот дрожал от  напряжения, громадный  маховик
бешено  вертелся,  и  бетонная  платформа,  на   которой  стоял  он,  нервно
вздрагивала.
     Павка  метнул  взглядом  на  манометр:  стрелка  на  несколько  делений
перемахнула вверх за сигнальную красную линию!
     - Ах  ты черт!  - сорвался Павел  с ящика  и  бросился к отводящему пар
рычагу,  повернул  его  два  раза,  н  за  стеной  кочегарки  сипло  зашипел
выпускаемый из отводной трубы в реку пар. Опустив вниз рычаг, Павка  перевел
ремень на колесо, двигающее насос.
     Павел  оглянулся на Данилу: тот безмятежно  спал, широко разинув рот, и
выводил носом жуткие звуки.
     Через полминуты стрелка манометра возвратилась на старое место.

     Расставшись с  Павлом, Тоня направилась домой. Она  думала о только что
прошедшей встрече с  этим  черноглазым юношей и, сама того не сознавая, была
рада ей.
     "Сколько в нем огня и упорства! И он совсем не  такой грубиян, как  мне
казалось.  Во  всяком случае, он совсем  не  похож  на  всех  этих  слюнявых
гимназистов..."
     Он был из другой породы, из той среды, с которой до сих пор Тоня близко
не сталкивалась.
     "Его можно приручить, - думала она, - и это будет интересная дружба".
     Подходя к  дому,  Тоня увидела сидящих в саду Лизу  Сухарько,  Нелли  и
Виктора Лещинских. Виктор читал. Они, видимо, ожидали ее.
     Поздоровалась   со   всеми,   присела   на   скамью.   Среди   пустого,
легкомысленного разговора Виктор Лещинский, подсев к Тоне, тихо спросил:
     - Вы прочли роман?
     - Ах  да,  роман! -  спохватилась  Тоня. -  А я  его...  - Она  чуть не
сказала, что книга забыта у озера.
     - Ну, как он вам понравился? - Виктор внимательно посмотрел на нее.
     Тоня  подумала  и, медленно  чертя  носком  ботинка  по  песку  дорожки
какую-то замысловатую фигуру, подняла голову и посмотрела на него:
     - Нет, я  начала другой  роман, более интересный,  чем тот,  что вы мне
принесли.
     - Вот как, - обиженно протянул Виктор. - А кто автор? - спросил он.
     Тоня посмотрела на него искрящимися, насмешливыми глазами:
     - Никто...
     - Тоня, приглашай гостей в комнату, вас ожидает чай! - позвала стоявшая
на балконе мать Тони.
     Взяв  под руки обеих  девушек, Тоня направилась к  дому.  А Виктор, Идя
сзади, ломал голову над сказанными Тоней словами, не понимая их смысла.

     Первое,  еще  не  осознанное, но  незаметно  вошедшее в  жизнь молодого
кочегара  чувство было  так ново,  так  непонятно, волнующе. Оно встревожило
озорного, мятежного парня.
     Тоня была дочерью  главного лесничего, а главный лесничий был для  него
все равно что адвокат Лещинский.
     Выросший в нищете и голоде, Павел враждебно относился к тем, кто  был в
его понимании богатым.  К своему чувству подходил  Павел  с осторожностью  и
опаской, он не  считал Тоню, как  дочь  каменотеса  Галину,  своей, простой,
понятной  и  недоверчиво  относился к Тоне, готовый дать резкий отпор всякой
насмешке  и пренебрежению  к  нему,  кочегару, со стороны  этой  красивой  и
образованной девушки.
     Целую неделю не виделся Павел с дочерью лесничего и сегодня решил пойти
на озеро. Пошел нарочно мимо ее дома, надеялся встретить. Медленно идя вдоль
забора усадьбы, в самом конце сада заметил знакомую матроску. Поднял лежащую
у забора  сосновую шишку, бросил ее,  целясь  в  белую  блузку.  Тоня быстро
обернулась.  Заметив Павла,  подбежала к забору. Весело улыбнулась,  подавая
ему руку.
     - Наконец-то вы пришли, - обрадованно  сказала она. - Где вы  пропадали
все время? Я была у озера, книгу там забыла. Думала, вы придете. Идите сюда,
к нам в сад.
     Павка отрицательно махнул головой:
     - Не пойду.
     - Почему? - Брови ее удивленно поднялись.
     - Да отец-то ваш,  пожалуй, ругаться станет. Вам! же и попадет за меня.
Зачем, скажут, такого обормота привела.
     - Вы  чепуху  говорите, Павел, - рассердилась  Тоня. - Идите  сейчас же
сюда. Мой отец никогда ничего не скажет, вот вы сами увидите. Идемте.
     Она побежала, открыла калитку, и Павел не совсем уверенно пошел за ней.
     - Вы  любите читать книги? -  спросила она,  когда они сели за круглый,
вкопанный в землю стол.
     - Очень люблю, - оживился Павел.
     - Какая из прочитанных книг вам больше всего нравится?
     Павел, подумав, ответил:
     - "Джузеппа Гарибальди".
     -  "Джузеппе  Гарибальди",  -  поправила Тоня. - Вам очень нравится эта
книга?
     - Да, я его шестьдесят восемь  выпусков  прочел, каждую получку покупаю
по  пять штук. Вот человек был Гарибальди! - с восхищением произнес Павел. -
Вот герой! Это я понимаю! Сколько ему приходилось биться с врагами, а всегда
его верх был. По всем странам  плавал! Эх, если бы  он теперь был я  к  нему
пристал бы. Он себе мастеровых набирал в компанию и все за бедных бился.
     - Хотите, я вам покажу  нашу библиотеку? -  сказала Тоня и взяла его за
руку.
     - Ну нет, в дом не пойду, - наотрез отказался Павел.
     - Отчего вы упрямитесь? Или боитесь?
     Павел посмотрел на  свои  босые ноги, не блиставшие чистотой, и поскреб
затылок.
     - А меня мамаша или отец не попрут оттуда?
     -  Бросьте  наконец  эти разговоры, или я  окончательно  рассержусь!  -
вспылила Тоня.
     - Что ж, Лещинский  к себе  в дом не пускает, в кухне беседует  с нашим
братом. Я к ним ходил по одному делу, так Нелли даже в комнату не пустила, -
наверное, чтобы я им ковры не попортил, черт ее знает, - улыбнулся Павка.
     - Идем, идем. - Она взяла его за плечи и дружески втолкнула на балкон.
     Проведя его через  столовую в комнату с  громадным дубовым шкафом, Тоня
открыла дверцы. Павел увидел несколько сотен книг, стоявших  ровными рядами,
и п