Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
очень скоро сменились чем-то вроде
осколков толченого льда - и наконец повалило так, что в белесом крошеве
стало не видать ничего вокруг. Совсем не такой легкий, как раньше, снег
омерзительными лепешками оседал на голове, на плечах и в складках одежды.
Прервав свой обычный маршрут на полпути, я вернулся в дом и стал греть себе
ванну <Японскую ванну (фуро) вначале заполняют холодной водой, а затем
примерно полчаса нагревают встроенным газовым или электрическим
устройством>. Все полчаса, пока грелась ванна, я просидел спиной к керосинке
- но согреться так и не смог. Холодная, промозглая сырость пропитала меня до
самого сердца. Высвобожденные из перчаток пальцы не хотели сгибаться, а уши
болели так, словно кто-то откручивал их от головы. Казалось, все тело с ног
до головы обклеено полуистлевшей старой бумагой.
Лишь провалявшись с полчаса в ванне и выпив горячего чаю с бренди, я
вроде бы вернулся в нормальное состояние - и все равно еще пару часов то и
дело вздрагивал от пронизывающего тело озноба. Впервые я испытал на
собственной шкуре, что такое зима в горах.
Снег валил и валил весь день, одевая долину в белое до самого горизонта.
Только когда стали сгущаться сумерки, снегопад прекратился, ветер утих, и
воздух вновь наполнила густая, плотная, как туман, тишина. Тишина, от
которой нечем защититься. Я включил проигрыватель на автоповтор и прослушал
"Белое Рождество" Бинга Кросби двадцать шесть раз подряд.
Но и этот снег, конечно же, продержался недолго. Как и предсказывал
Человек-Овца, для того, чтобы долина замерзла совсем, требовалось еще
какое-то время. Уже наутро в небе не осталось ни облачка, и лучи солнца
начали лениво-небрежно растапливать снег. Белое пастбище быстро покрылось
проталинами, а в уцелевших сугробах, точно в осколках разбитого зеркала,
заплескались солнечные блики. На крыше мансарды снег слежался большими
кусками - то и дело очередная лепешка сползала по скату крыши, срывалась и
разбивалась о землю с громким шлепком. Растаявший снег крупными каплями
стекал по оконным стеклам. Все снаружи резало глаз какой-то
свежепрорисованной четкостью линий. Будто с каждого листика дерева свесилось
по капле воды - и вся роща мириадами ярких точек сверкала на солнце.
Засунув руки в карманы штанов, я стоял у окна и долго смотрел на этот
пейзаж. Мир пульсировал в своем ритме совершенно отдельно от меня. Отдельно
от меня, отдельно от кого бы то ни было все текло своим чередом. Снег
выпадал - и снег таял.
Под звуки капели и падающего с крыши снега я бодро начал уборку. После
снегопада суставы так одеревенели, что хотелось размяться; а кроме того, раз
уж я забрался в чужое жилье и торчу здесь неделями, то хотя бы из вежливости
стоило поддерживать в доме порядок. Как бы там ни было, приготовить обед или
убраться для меня никогда не составляло большой проблемы. И все-таки навести
порядок в огромном доме оказалось куда трудней, чем я думал. Пробежать без
остановки десяток километров, пожалуй, было бы легче. Первым делом я вымел
веником пыль из углов и собрал ее гигантским пылесосом. Потом перемыл все
полы и, сгибаясь в три погибели, натер половицы воском. Уже очень скоро
появилась одышка - но, поскольку я бросил курить, совсем не болезненная. По
крайней мере, не та, от которой до отвращения перехватывает горло. Я выпил
на кухне холодного виноградного сока, чуть передохнул, доделал кое-какие
мелочи - и решил, что пора пообедать. Через окна с распахнутыми ставнями
солнце поливало лучами комнаты, и натертые полы переливались всеми цветами
радуги. Ностальгически-сочный запах мокрого пастбища приятно щекотал ноздри,
мешаясь с терпким запахом воска.
Перестирав одну за другой шесть тряпок, которыми натирал пол, я повесил
их сушиться во дворе и отправился на кухню, где вскипятил в кастрюле воды и
сварил спагетти. В спагетти я добавил тресковой икры и побольше масла, а
сверху полил белым вином и соевым соусом. С таким великолепным настроением,
как в этот день, я не обедал уже очень давно. Все время, пока я ел, в роще
неподалеку изо всех сил щебетали дрозды.
Разделавшись со спагетти, я вымыл посуду - и продолжил уборку. Почистил
ванну и умывальник, выдраил унитаз, освежил полировку у мебели в каждой
комнате. Благодаря Крысе, следившему за чистотой постоянно, особых усилий
полировка не требовала: брызнул жидкостью из флакона, растер - и готово.
Закончив с мебелью, я вытянул из дома во двор длиннющий резиновый шланг и
смыл вековую пыль с оконных стекол и ставней. Все здание тут же засияло, как
новенькое. Я вернулся в дом, протер изнутри стекла, и на этом уборка
закончилась. Оставшиеся пару часов до вечера я провалялся на диване, слушая
пластинки. Наступил вечер, и я решил сходить в комнату Крысы за новой
книгой. Уже перед тем, как подняться наверх, я вдруг заметил, что большое
трюмо в коридоре у самой лестницы было возмутительно грязным. Я сходил за
жидкостью для чистки стекол, набрызгал ее на зеркало и протер тряпкой. Но
странное дело: сколько я ни старался - грязь не оттиралась, хоть тресни.
Почему педантичный Крыса периодически мыл, чистил, драил в доме все, кроме
этого зеркала, показалось мне непостижимой загадкой. Я налил в ведро теплой
воды, жесткой нейлоновой щеткой буквально сцарапал смолянистую копоть со
скользкой поверхности и напоследок отполировал стеклоочистителем. Вода в
ведре стала чернее сажи. Одетое в деревянную раму с тончайшей резьбой, это
зеркало смотрелось не просто старинным, но антикварным и весьма дорогим.
После того, как я его выдраил, на нем не осталось ни пятнышка. Огромное, без
единого изъяна или царапинки стекло отражало меня всего - с макушки до
пальцев ног. Стоя перед зеркалом, я какое-то время разглядывал свое
отражение. Ничего особо странного я не заметил. В зеркале я смотрелся
точь-в-точь как в жизни: унылое выражение на совершенно незапоминающейся
физиономии. Ну, разве что отражались оно чуть отчетливее, чем нужно. Все в
зеркале было совершенно обычным - кроме, пожалуй, одной детали: отражение
почему-то не выглядело отражением. Как если бы это не я разглядывал себя в
зеркале, а наоборот - тот, кто был по ту сторону, разглядывал меня как свое
отражение. Я поднес правую руку к лицу и потер подбородок ладонью. Тот, кто
был по ту сторону зеркала, в точности повторил за мною мой жест. Или, может
быть, это я повторил за ним его жест? Я уже не был уверен в том, что тер
подбородок по собственной воле.
Изо всех сил сосредоточившись на понятии "свобода воли", я ущипнул себя
за ухо большим и указательным пальцами левой руки. Тот, кто был в зеркале,
одновременно проделал то же самое. Причем, было очень похоже, что он также
крепко задумался о свободе собственной воли.
Я окончательно запутался, плюнул - и отступил от зеркала. Тот, кто был в
зеркале, отступил в обратную сторону.
На двенадцатые сутки снег пошел в третий раз. Я проснулся, а он уже падал
- настолько беззвучно, что становилось не по себе. Снежинки не были ни
твердыми, ни вяло-размокшими. Неторопливо кружась, снег тихонько опускался с
неба на землю и таял, не успевая слежаться. При одном только виде этого
снега тяжелели веки, и глаза закрывались сами собой.
Я притащил из кладовки старую, облупленную гитару, с трудом настроил ее и
попытался вспомнить то, что играл когда-то давным-давно. Слушая Бенни
Гудмэна, я ковырялся в аккордах песенки "Airmail Special", пока не подошло
время обеда. Тогда я отправился на кухню, наделал из уже почерствевшего
хлеба бутербродов с толстыми ломтиками ветчины и съел, запивая пивом из
банки. Я потерзал гитару еще с полчаса - и пришел Человек-Овца. Снегопад за
окном продолжался, все такой же беззвучный и медленный, как и раньше.
- Если мы не вовремя, то зайдем в другой раз! - проговорил он
нерешительно в открытую дверь.
- Нет-нет, совсем наоборот! Я тут как раз с тоски помираю! - поспешно
выпалил я, опуская гитару на пол.
Как и в прошлый раз, Человек-Овца снял ботинки снаружи, постучал их один
о другой, стряхивая засохшую грязь - и только потом зашел и затворил за
собою дверь. Припорошенный снегом, его овечий наряд смотрелся особенно
натурально. Протрусив к креслу напротив меня, он сел, положил руки на
подлокотники и несколько раз поерзал всем телом, устаиваясь поудобнее.
- Этот снег тоже растает, да? - спросил я.
- Угу, этот тоже. Бывает два разных снега: тот, который тает - и тот,
который не тает. Это - как раз тот, который тает.
- Понятно, - сказал я.
- А который не тает - тот будет еще через неделю.
- Пиво будешь?
- Спасибо. Если можно, лучше все-таки бренди.7
Сходив на кухню, я достал для него бренди, для себя пива, разложил на
тарелке бутерброды с сыром, принес все в гостиную и поставил на стол.
- Что ли на гитаре играл? - с явным любопытством спросил Человек-Овца. -
Мы вот тоже музыку любим. Играть, правда, совсем не умеем...
- Да я тоже не умею. Уж лет десять, наверное, гитару в руки не брал.
- Ну, все равно: сыграл бы что-нибудь, как умеешь!
Чтобы не обижать Человека-Овцу, я сыграл ему первый куплет "Airmail
Special", но уже в припеве заблудился в мудреных синкопах, сбился с ритма,
плюнул и отложил инструмент.
- Эх, здорово! - с чувством похвалил Человек-Овца. - Небось, хорошо,
когда музыку играешь?
- Это если хорошо играешь. В этом-то и проблема. Чтобы научиться играть
хорошо, нужно, чтобы слух был хороший. А с хорошим слухом уши могут завять
от своей же игры, пока учишься.
- Вон, значит, как? - удивился он.
Человек-Овца налил себе бренди, поднес бокал ко рту и принялся
отхлебывать маленькими глоточками. Я откупорил пиво и стал пить прямо из
банки.
- Послание твое мы передать не смогли, - сказал Человек-Овца.
Я молча кивнул.
- И пришли, чтобы тебе об этом сказать.
Я поднял глаза к календарю на стене. Дата истечения срока обведена
красным фломастером, и до нее оставалось всего три дня. Впрочем, теперь мне
было уже все равно.
- Ситуация несколько изменилась, - медленно произнес я. - Я теперь очень
зол.
Так сильно, как еще не злился в жизни ни разу.
Человек-Овца молчал, застыв с бокалом в руке.
Я взял гитару за гриф, размахнулся - и что было силы шарахнул ею о
кирпичный угол камина. Под душераздирающий визг лопающихся струн инструмент
разлетелся вдребезги. Человек-Овца слетел с кресла, точно ошпаренный. Уши
его качались, точно лапы сосны на ветру.
- В конце концов, я тоже могу когда-нибудь разозлиться, - все так же
медленно сказал я. Словно бы убеждал себя самого: я тоже имею право на
злость, все в порядке...
- Нам очень жалко, что не получилось тебе помочь, - пробормотал
Человек-Овца. - Но ты пойми одно: мы к тебе относимся хорошо.
Какое-то время мы с ним сидели и молча смотрели на снег за окном. Мягкий
снег высыпался из облака, как пух из дырявого одеяла. Я отправился на кухню
за очередной банкой пива. Проходя по коридору у лестницы, оглянулся на
старое зеркало. Как и следовало ожидать, тот, что был по ту сторону зеркала,
тоже решил сходить за очередной банкой пива. Мы посмотрели друг другу в
глаза и вздохнули. Обитая в разных мирах, мы думали с ним одинаково. Прямо
как Граучо и Харпо Маркс из "Утиного Супа".
Кроме меня самого, в зеркале отражалась еще и гостиная за моей спиной. А
может быть, наоборот - гостиная за его спиной отражалась по эту сторону
зеркала. Так или иначе, обе комнаты выглядели абсолютно одинаковыми. Диваны,
кресла, ковер на полу, часы, стеллажи - все до последней мелочи совпадало. И
там, и здесь - одна и та же, не очень изысканная, но уютная гостиная
большого дома. И все-таки мне показалось, будто между комнатой там и
комнатой здесь была какая-то разница. Или мне только так показалось?
Я достал из холодильника запотевшую, небесно-лазурного цвета банку
"Левенбрау" и с пивом в руке поплелся назад. На обратном пути я еще раз
посмотрел на гостиную в зеркале. Потом - на ту гостиную, из которой пришел.
Человек-Овца все так же сидел в кресле, не двигаясь, и рассеянно наблюдал,
как падает снег за окном. Я опять повернулся, чтобы взглянуть на
Человека-Овцу по ту сторону зеркала. Однако в зеркале не было никакого
Человека-Овцы. В зеркале я увидал лишь громадную пустую гостиную, посередине
которой стояли диван, пара кресел и стол. Там, в зеркальном мире, я был
бесконечно один. У меня отвратительно засосало под ложечкой.
- Плохо выглядишь, - сказал Человек-Овца.
Ничего не ответив, я плюхнулся на диван, молча откупорил банку с пивом и
сделал большой глоток.
- Простудился, сразу видать. Для непривыкшего, конечно, зима здесь
слишком холодная. Да и воздух чересчур сырой... Постарайся сегодня пораньше
заснуть.
- Ну уж нет, - покачал я головой. - Сегодня я вообще спать не лягу.
Сегодня я буду сидеть и ждать, пока мой друг не придет.
- Ты знаешь, что он придет?
- Знаю, - сказал я. - Он придет сегодня в десять вечера.
Человек-Овца, не говоря ни слова, смотрел на меня. Глаза его в прорезях
маски казались абсолютно невыразительными.
- Сегодня вечером я собираюсь в дорогу, а завтра снимаюсь отсюда. Если
встретишь его - так и передай... Хотя, скорее всего, и передавать-то уже не
нужно.
Человек-Овца с понимающим видом кивнул:
- Нам будет грустно, когда ты уйдешь... Ну, ладно. Наверно, тут и правда
ничего не поделаешь... А ничего, если мы бутерброды с собой заберем?
- Ради Бога...
Человек-Овца завернул бутерброды в носовой платок, сунул сверток в карман
и натянул перчатки.
- Надеюсь, еще увидимся как-нибудь... - сказал на прощание Человек-Овца.
- Не сомневаюсь, - ответил я.
Человек-Овца ушел через пастбище на восток. Фигурка его очень скоро
скрылась за снежной вуалью. И осталась одна тишина.
Я налил в бокал Человека-Овцы бренди сантиметра на два и выпил залпом до
дна. В горле сделалось горячо. Чуть погодя горячей волной окатило желудок.
Еще через полчаса дрожь во всем теле кое-как унялась. Только звон часов у
камина как будто усилился и еще долго грохотал, не найдя выхода, в голове. Я
принес со второго этажа одеяло и прикорнул на диване. Непонятно с чего я
смертельно устал - точно малый ребенок, что потерялся в лесу и проплутал
трое суток по буреломам. Я закрыл глаза - и уже в следующую секунду спал,
как убитый. Мне приснился кошмарный сон. Такой кошмарный и неприятный, что
даже не вспомнить, о чем.
10
СРОК ИСТЕКАЕТ
Густой маслянистый мрак просочился через уши в голову и заполнил всего
меня изнутри. Снаружи кто-то настойчиво пытался громадной кувалдой раскроить
обледеневший земной шар на куски. Восемь фантастической силы ударов один за
другим сотрясли всю планету. Но старушка-Земля не разбилась, а только
покрылась мелкими трещинами.
Восемь?.. Восемь вечера!
Я помотал головой и открыл глаза. Все тело одеревенело от холода, а
голова раскалывалась от боли. Было отчетливое ощущение, будто меня засунули
в кухонный миксер, добавили льда и хорошенько взболтали. Но самым неприятным
оказалось проснуться в кромешной тьме. Когда просыпаешься и открываешь глаза
в темноте, кажется, что весь мир теперь придется сотворять заново. Себя же
при этом себя ощущаешь так, будто залез в чужое тело и живешь чужой жизнью.
И нужно изрядно повозиться, чтобы спроецировать себя на эту жизнь - и снова
в нее вернуться. Странное, вообще, занятие - рассматривать свою жизнь как
жизнь кого-то другого. Сама мысль о своей жизни отдельно от себя самого
крайне плохо переваривается сознанием.
Я поплелся на кухню, сполоснул под краном лицо и выпил один за другим два
стакана воды. Хотя вода была ледяная, лицо продолжало гореть, как и прежде.
Я вернулся в гостиную, сел на диван и попытался собрать во что-нибудь
цельное разрозненные куски своей жизни. То, что вышло в итоге, ничего
осмысленного не представляло; но, по крайней меря, я почувствовал, что это
была моя жизнь. Моя, а вовсе не чья-то другая. И только тогда, наконец, я
медленно начал возвращаться к себе самому. Очень трудно объяснить кому-то
другому это фантастическое ощущение: Я - ЭТО Я... Еще труднее представить,
что это кому-то может быть интересно.
В какой-то миг мне почудилось, будто на меня кто-то смотрит - но я тут же
перестал обращать на это внимание. Я уверен, что сижу один-одинешенек в
огромной комнате. А раз я в этом уверен - значит, по крайней мере, для меня
так оно и есть.
Я начал думать о клетках тела. Права была жена. Все, все постепенно
уходит в прошлое и исчезает там навсегда. Я САМ ИСЧЕЗАЮ - чем дальше, тем
больше. Я потрогал ладонью лицо. В кромешной тьме оно вовсе не показалось
мне моим лицом. Скорее, это было чье-то лицо, которое приняло черты моего. С
памятью тоже творилось что-то невероятное. Имена людей, названия вещей и
понятий плавились и растворялись в кромешном мраке.
Неожиданно темнота разродилась оглушительным звоном: часы пробили
половину девятого. Снегопад прекратился, но плотные тучи по-прежнему
заволакивали все небо, не оставляя ни щелочки, ни просвета. Темнота была
идеальной. Очень долго я сидел, утонув в подушках дивана, и грыз ноготь
большого пальца. Даже собственные ладони я различал с трудом. Керосинку я
погасил, и в комнате становилось все холоднее. Кутаясь в одеяло, я
проваливался взглядом в безбрежную тьму. Постепенно мне стало казаться,
будто я сижу, скорчившись, на дне глубокого колодца без малейшей надежды
когда-либо выбраться на свободу. Время текло, как мазут. Молекулы темноты
расчерчивали фантастическими схемами каждую клетку моего тела. Постепенно
эти схемы беззвучно рассасывались, и на смену им появлялись другие. Материя
застыла, подрагивая, как остановившаяся ртуть, и лишь темнота продолжала
совершать в пространстве свои бесконечные трансформации.
Я прекратил всякую мыследеятельность - и позволил Времени плыть, как ему
заблагорассудится. Время подхватило меня и понесло своими неведомыми
течениями. Беспрестанно обновляясь сама, темнота вычерчивала все новые и
новые узоры в клетках моего тела.
Часы пробили девять. Гул от последнего удара медленно таял в пространстве
и уже должен был уступить место надвигающейся тишине, как вдруг тишина
странно съежилась, забилась в щель самой последней секунды - и так и не
наступила.
- Ну, что? Поговорим? - спросил меня Крыса.
- Давай, - отозвался я.
11
ТЕМНОТА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ
- Давай, - отозвался я.
- Я, правда, пришел на целый час раньше... - добавил он, извиняясь.
- Пустяки, - сказал я. - Я тут, как видишь, просто помираю с тоски...
Крыса засмеялся. Он находился где-то сразу позади меня. Казалось, еще
немного - и я прикоснусь к нему спиной.
- Прямо как в старые добрые времена... - сказал Крыса.
- По-моему, нам с тобой всю жизнь удается поговорить по душам, лишь когда
оба помираем со скуки, - заметил я.
- Хм-м... А что - пожалуй, ты прав!
И Крыса широко улыбнулся. Это я понял, даже сидя в кромешном мраке к нему
спиной. По тому, как слегка разрядилось напряжение в черном воздухе, по
другим мелочам - я умел различать тот миг, когда он улыбается. Слишком долго
мы с ним были друзьями. Так долго, что замучаешься вспоминать.
- С другой стороны, кто это сказал: "друзья по скуке - лучшие друзья"? -
прибавил он.
- Да ты же, небось, сам и сказал.
- Хм! Чутье тебя, как всегда, не подводит...