Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
сными цветами.
- Вот, здесь хорошо! - удовлетворенно произнес юноша. - Хищника нет.
Земля добрая. Рыбу можно ловить.
- Нет! - ответил старший из крестьян и покачал головой. - Пойдем дальше.
"Ага, - решил тогда юноша. - Наверное, эти люди думают, что если пойдут
дальше, то найдут землю еще лучше. Ну, что ж! Дальше, так дальше..." Они
прошагали на север еще двое суток и нашли равнину на возвышенности - не с
такой богатой землей, но без угрозы речных разливов и наводнений.
- Ну как? - спросил юноша старшего. - Здесь тоже можно. Ну как?
Но старший молча покачал головой.
От места к месту переходил отряд - и всякий раз получал юноша все тот же
безмолвный ответ, пока, наконец, не вышли они к реке - нынешней Асахигава.
От Саппоро - семь дней пешком, около ста сорока километров изнурительного
пути.
- Ну, как? Может быть, здесь? - спросил юноша, уже без особой надежды.
- Дальше, - сказали крестьяне.
- Но дальше - горы! - воскликнул Юноша.
- Ну и что? - бодро отозвались крестьяне.
И отряд двинулся через перевал Сиокари.
Разумеется, так упорно избегать пригодных для жизни мест и сознательно
искать как можно более никудышнюю землю крестьян могла заставить только
совершенно определенная причина. Секрет заключался в том, что люди эти
скрывались. Скрывались от непомерных долгов, убежав темной ночью из родной
деревушки куда глаза глядят. И теперь всеми силами старались они найти такой
уголок на Земле, где на них никогда - ни намеренно, ни случайно - не упал бы
взгляд человека. Откуда об этом знать несчастному юноше-айну? Вполне
естественно - глядя на людей, которые в здравом рассудке добровольно
отказываются от прекрасных земель и рвутся все дальше на север, бедняга
изумлялся, негодовал, приходил в полнейшее замешательство и утрачивал веру в
себя.
Но несмотря ни на что, характера юноша оказался достаточно непростого: за
время перехода через Сиокари он сумел-таки приспособиться душой к
необъяснимой, мистической предопределенности их движения - на север, на
север! - и уже сознательно выбирал самые непроходимые дебри и самые опасные
болота в пути, чрезвычайно радуя этим крестьян.
Перевалив через горы, отряд двинулся дальше на север, но еще через четыре
дня путь их уперся в реку, протекавшую с востока на запад. Посоветовавшись,
крестьяне решили идти на восток.
И вот тут-то началась самая настоящая глухомань. Они продирались сквозь
заросли бамбука, бескрайние как океан, по полдня сражались с травой выше
человеческого роста, по грудь погружались в смердящую болотную жижу,
карабкались на почти отвесные скалы - худо ли бедно ли, но продолжали
двигаться на восток. По ночам они ставили палатки на речном берегу и
засыпали под волчий вой. Острые, как бритва, листья бамбука исполосовали им
руки; мошкара и комары, изглодав их тела снаружи, забивались в уши и сосали
кровь изнутри. На пятый день движения на восток путь им вновь преградили
горы - дальше идти было некуда. То есть, продвигаться вперед они бы еще
могли, но, как заявил юноша-проводник, дальше начинались места, где человеку
жить невозможно. И тогда крестьяне остановились. Случилось это 8 июля 1881
года в двухстах шестидесяти километрах от Саппоро.
Первым делом они изучили окрестности, попробовали воду в реке, проверили
почву и нашли участок, более или менее пригодный для земледелия. Затем,
поделив землю между семьями, собрали из бревен барак в центре поля и начали
жить в нем все вместе.
Наткнувшись случайно на группу айнов, охотившихся неподалеку,
юноша-проводник спросил у них, как называется эта местность. "Ты думаешь,
эта дыра у черта в заднице заслуживает какого-то имени?" - ответили айны.
Вот так и получилось, что долгое время у поселения даже не было своего
названия. Да и зачем, спрашивается, название поселку, вокруг которого на
шестьдесят километров не обитает ни души (а если кто и обитает, то желания
общаться все равно не выказывает)? И хотя в 1889 году сюда заявился чиновник
из губернаторства, переписал всех жителей и заявил, что "населенный пункт
без названия - это неудобно", - никто из поселенцев никаких неудобств в этой
связи не испытывал. Совсем наоборот: специально ради такого случая крестьяне
оторвались от работы в поле, собрались в бараке и, размахивая мотыгами и
серпами, постановили: "Поселок не называть!" Обескураженному чиновнику
ничего не оставалось, кроме как сосчитать все водопады в округе - их
оказалось двенадцать <"Дзю-ни таки" (яп.) - двенадцать водопадов>, -
написать об этом в отчете и представить отчет в губернаторство, где, недолго
думая, и утвердили название официально - "Поселение Дзюнитаки" (а потом и
"деревня Дзюнитаки"). Но все это произошло гораздо позднее. Вернемся в 1882
год.
Жалкая полоска земли тянулась по дну ущелья, края которого распахивались
кверху под углом в шестьдесят градусов: река проточила гору насквозь и
образовала эту расщелину. Иначе говоря, то была дыра в прямом смысле слова.
Вся поверхность заросла бамбуком, а почву до самой скальной породы пронизали
корнями исполинские сосны. Волки, лоси, медведи, мыши, птицы и прочая
живность от мала до велика так и сновали вокруг, норовя поживиться кто
мясом, кто рыбой, кто скудной в этих краях зеленой листвой. Воздух просто
гудел от мошек и комаров.
- И вы правда хотите здесь жить? - спросил пораженный юноша.
- А то как же! - отвечали крестьяне.
***
Неизвестно почему, но юноша-айн не вернулся в родные места, а остался
жить на новой земле с поселенцами. Как предполагал автор - из чистого
любопытства (автор вообще слишком много предполагал). Так или иначе - трудно
сказать, выжили бы крестьяне в ту первую зиму, не останься он с ними. Юноша
научил их добывать овощи из замерзшей земли, выбираться из снежных заносов,
ловить рыбу в обледеневшей реке, ставить ловушки на волков, спасаться от
медведей, голодных и злых перед зимней спячкой, предсказывать погоду по
направлению ветра, защищаться от обморожения, готовить еду из корней
бамбука, рубить сосны, заваливая ствол в нужном направлении. После всего
этого крестьяне, наконец, признали юношу за своего, и утраченная было вера в
свою нужность людям вернулась к нему. Впоследствии он женился на дочери
одного из поселенцев, которая родила ему троих детей, и, приняв японское
имя, уже навсегда перестал быть "То Месяцем, То Луной".
Но даже несмотря на опыт и героические старания юноши, жизнь поселенцев
состояла из нескончаемых мук и лишений. Хотя еще в августе каждая семья
построила себе по отдельной хижине, лачуги эти были собраны на скорую руку
из бревен разной величины - и никак не спасали от ветра со снегом во время
метели. Проснуться утром и обнаружить у подушки сугроб глубиною в локоть
было самым обычным делом. У большинства семей было лишь по одному футону
<Комплект из толстого тюфяка и ватного одеяла для спанья на полу или на
земле>, и мужчины спали, скрючившись на земле у костра. Когда кончились все
запасы еды, люди начали ловить рыбу в реке подо льдом, выискивать
почерневшие стручки папоротника под снегом, выкапывать съедобные коренья из
промерзшей земли. И хотя зима приключилась в тот год особенно лютая, никто
их них не умер. Не было также ни ссор, ни слез. Бедность была единственной
силой, которая помогала им выжить. Наконец, наступила весна. Родилось два
ребенка, и число поселенцев увеличилось до двадцати одного человека. За два
часа до родов матери работали в поле, затем рожали, и уже на следующее утро
снова работали в поле. К лету крестьяне засеяли поле картофелем и кукурузой
и начали расширять посевную площадь, вырубая деревья и сжигая пни с
корневищами. Земля задышала жизнью, прорезались первые ростки, и люди только
успели вздохнуть с облегчением - как на поле обрушились полчища саранчи.
Саранча пришла из-за гор. Сначала из-за хребта показалась огромная черная
туча. Потом тяжело и страшно загудела земля. Что происходит, чего ожидать -
не понимал никто. Никто, кроме юноши-айна. Собрав всех мужчин, он приказал
им разложить по полю костры. Все, что только могло гореть - всю домашнюю
утварь, а следом и бревна самих хижин - вынесли в поле, облили последними
запасами нефти и сожгли подчистую. Женщинам велели взять в руки кастрюли и
что есть силы бить в них колотушками. Люди сделали все, что могли (ни тогда,
ни потом никто не мог с этим поспорить). Но все было бесполезно. Мириады
прожорливых тварей тучей опустились на поле, порезвились там вдоволь - и от
урожая не осталось ни травинки, ни листика.
Когда саранча сгинула, юноша-айн лег в поле на землю лицом и заплакал. Из
крестьян не плакал никто. Крестьяне собрали с поля дохлую саранчу, сожгли ее
и, как только вся нечисть сгорела, принялись распахивать землю заново. Они
прожили еще одну зиму, кормясь рыбой из реки и кореньями из-под снега. По
весне родилось еще три ребенка, посеяли новые семена. Но в разгар лета вновь
пришла саранча и сглодала - как бритвой срезала - весь урожай на корню. На
этот раз юноша-айн не плакал.
На третий год нашествия саранчи прекратились: затяжными весенними ливнями
уничтожило все личинки. А заодно перепортило и большую часть урожая. На
четвертый год развелось до ужаса много майских жуков. На пятый выдалось
страшно холодное лето...
Дочитав до этих пор, я захлопнул книгу, открыл еще одну банку пива,
достал из сумки бэнто с лососевой икрой и поел.
Подруга, сплетя руки на груди, дремала в кресле напротив. Осеннее солнце,
заглянув в окно вагона, золотом окрасило брюки у нее на коленях. Крошечный
мотылек прилетел откуда-то и запорхал над нами энергично и бестолково -
клочок бумаги на слабом ветру. Покружив так, он сел к ней на грудь, отдохнул
там недолго, затем вспорхнул и скрылся из глаз. Мотылек улетел - и мне
почудилось, будто она немного, совсем чуть-чуть постарела.
Я выкурил сигарету, раскрыл книгу и стал читать "Историю Дзюнитаки"
дальше.
На шестой год дела у поселенцев, худо ли бедно, стали налаживаться.
Урожай собрали, дома отстроили заново, да и сами люди постепенно привыкли к
жизни в холодном краю. Бревенчатые стены домов обили изнутри досками, в
каждом жилище устроили очаг и подвесили по масляному светильнику. Погрузив в
лодку скудные излишки урожая, вяленую рыбу и оленью кость, крестьяне за двое
суток спустились по реке до ближайшего городка, продали свой товар и
закупили соли, одежды и керосина. Несколько человек научились добывать
уголь, сжигая стволы поваленных деревьев. К тому времени в низовьях реки
появилось еще несколько поселений, и с соседями завязался натуральный обмен.
Все лучше крестьяне осваивали свою землю - и все острее им не хватало
рабочих рук. Наконец, они устроили собрание, покричали-поспорили два дня
подряд - и в итоге решили позвать на поселение еще несколько человек из
родной деревни. Проблема, разумеется, упиралась в долги, от которых они
бежали. Однако, как выяснилось из осторожнейшим образом проведенной
переписки, их кредиторы давным-давно отчаялись получить свои деньги обратно
и сняли все долговые претензии. И тогда старейший из крестьян написал письма
нескольким старым друзьям с предложением - дескать, не желаете ли
перебраться на новое место, будем осваивать сообща. Случилось это в 1889
году - тогда же, когда чиновник из губернаторства переписал всех жителей
поселения и придумал ему название "Дзюнитаки".
На следующий год прибыло шесть семей - в общей сложности девятнадцать
человек. Поселенцы встретили их в заново отстроенном бараке - и со слезами
радости отпраздновали воссоединение старых друзей на новом месте. Вновь
прибывшим семьям выделили по участку земли, на которых с помощью старожилов
они провели первые пахоты и выстроили дома.
В 1893 году прибыло еще четыре семьи - шестнадцать новых поселенцев. В
1897-м - семь семей, еще двадцать четыре человека.
Мало-помалу число поселенцев росло. Барак в центре поселка расширили,
перестроили и превратили в Дом собраний. Рядом поставили крохотный
синтоистский храм. Поселение Дзюнитаки получило официальный статус деревни.
Основной пищей крестьян по-прежнему оставалось просо, но уже частенько к
нему подмешивали и белый рис. Хотя и нерегулярно, в деревню начали
заглядывать почтальоны. Конечно, не обходилось и без неудобств. Чиновники из
губернаторства, зачастившие в эти края, обложили деревню налогами и объявили
армейский призыв. Особенно неуютно от всего этого ощущал себя юноша-айн
(которому в то время было уже далеко за тридцать). Как ему не втолковывали,
он не мог уяснить, зачем на свете нужны государственные налоги и призыв в
какую-то армию.
- Сдается мне, все было куда лучше в старые времена! - только и говорил
он.
Но так или иначе - деревня продолжала развиваться. В 1903 году небольшую
долину недалеко от деревни решили использовать для выпаса скота и построить
там деревенскую овчарню. Специально по этому случаю в деревню прислали
человека из губернаторства, который начал раздавать компетентные указания -
как возводить заборы, как прокладывать водопровод, как строить овчарню - и
фактически руководил всеми работами по обустройству пастбища. Потом силами
рабочих-каторжан вдоль реки проложили дорогу, по которой на пастбище прибыло
целое стадо овец, откупленных у государства по льготным ценам - почти даром.
С чего это вдруг государство так расстаралось-расщедрилось на благо их
деревеньки, крестьяне не понимали - но и вопросом этим особо не мучались.
"После всех лишений, выпавших на нашу долю, могут же быть и светлые дни!" -
думало большинство из них.
Разумеется, государство снабдило крестьян овцами не от душевных щедрот.
Накануне развертывания Императорской Армии на материке в Генеральном штабе
была разработана "Программа самообеспечения воинским обмундированием из
овечьей шерсти". Генштаб подтолкнул Правительство, Правительство спустило
указание министерствам Торговли и Сельского Хозяйства - увеличить поголовье
отечественных овец, а министерства отдали приказ губернаторству Хоккайдо -
вот и вся история. Надвигалась русско-японская война.
Из всей деревни больше всего интереса к овцам проявил юноша-айн. Человек
из губернаторства обучил его технике ухода за овцами, и он стал заведовать
делами на пастбище. Что именно привлекало его в овцеводстве, было неясно.
Скорее всего, душа его не принимала всей этой "общественной жизни",
становившейся тем сложнее и непонятнее, чем больше деревня росла.
Из овец на пастбище прибыло тридцать шесть саусдаунов и двадцать один
шропшир. Кроме этого, к стаду приставили двух собак - пограничных колли.
Юноша-айн очень быстро стал умелым овцеводом, и с каждым годом поголовье
овец росло. Юноша всей душой полюбил своих овец и собак. Чиновники были
довольны. Щенки от его колли как потомственные собаки-пастухи рассылались
для службы на пастбищах по всему Хоккайдо.
Началась русско-японская война. Пятерых парней из деревни призвали в
армию и послали на фронт в Китай. Все пятеро попали в один и тот же отряд.
Во время боя за небольшую высоту на правом фланге отряда разорвался снаряд;
двое из них погибли, еще один лишился правой руки. Через три дня бой
закончился, и двое уцелевших собрали развороченные останки своих земляков.
Все пятеро были детьми поселенцев первой и второй волны. Один из убитых -
старшим сыном юноши-айна, ставшего овцеводом. На обоих погибших была форма
их овечьей шерсти.
- Зачем посылать людей за границу и там воевать? - спрашивал айн-овцевод
у всех и каждого, скитаясь по деревне.
Никто не ответил ему на этот вопрос. Тогда айн-овцевод ушел от людей,
поселился в овчарне и стал жить со своими овцами. Жена его за пять лет до
этого умерла от туберкулеза, обе оставшиеся дочери давно вышли замуж и жили
своими семьями. За службу на пастбище деревня выплачивала ему скромное
пособие и снабжала едой. После потери сына он прожил остаток жизни угрюмым,
нелюдимым стариком и умер в шестьдесят два года. Одним зимним утром мальчик,
помогавший присматривать за овцами, обнаружил его на полу овчарни. Замерз до
смерти. Две колли с грустными глазами - внуки самых первых собак - лежали по
обе стороны трупа и жалобно скулили. Овцы с безучастным видом щипали сено в
загонах. В тишине овчарни, точно дробь кастаньет, раздавался дружный стук
овечьих зубов.
История Дзюнитаки продолжалась - хотя для юноши-айна все на том и
закончилось. Я отправился в туалет и освободил желудок от двух банок пива.
Когда я вернулся на свое место, подруга уже проснулась и рассеянно глядела в
окно. За окном чуть не до горизонта тянулись залитые водою рисовые поля.
Время от времени появлялись силосные башни. В окне показалась река, потом
исчезла. Я закурил сигарету и какое-то время смотрел на бегущий пейзаж за
окном, а также - на профиль подруги, изучающей этот пейзаж. Она не
произносила ни слова. Я докурил и вернулся к чтению. Тени от перекладин
железного моста мельтешили по раскрытым страницам книги.
Юноша-айн состарился и умер - и в дальнейшей истории Дзюнитаки оставалась
одна скукотища. С десяток овец околело от сердечной грыжи, урожай пару раз
жестоко побило морозами - но в остальном все развивалось без происшествий, и
в эпоху Тайсе <Период правления императора Тайсе, 1912-1926 гг.> деревня
получила статус города. Город быстро разрастался. Построили школу, городскую
ратушу и почтовое отделение.
Освоение Хоккайдо было в целом завершено. Все, что могли распахать,
распахали - и дети малоимущих крестьян потянулись на поиски новых земель в
Маньчжурию и на Сахалин.
В перечне событий 1938 года я нашел упоминание о Профессоре Овце:
"Чиновник Министерства лесного и сельского хозяйства, доктор наук
............... (32-х лет), завершив свои многолетние исследования в Корее и
Маньчжурии и подав в отставку по личным обстоятельствам, строит усадьбу и
организует овечье пастбище в горной долине к северу от Дзюнитаки".
Больше - ни до и ни после - О Профессоре Овце в книге не говорилось ни
слова.
Описывая историю города в эпоху Сева <Период правления императора Сева,
1926-1989 гг.>, автор, как видно, и сам заскучал:
Повествование стало прерывистым, предложения - шаблонными, язык напрочь
утратил ту яркую образность, что так привлекала в рассказе о злоключениях
юноши-айна. Пролистав "Историю" лет на тридцать вперед, я перелетел из
1939-го в 1966-й год и начал читать главу под названием "Город сегодня".
Разумеется, "сегодня" в книге означало шестидесятые годы - и с сегодняшним
днем ничего общего не имело. Сегодня был октябрь 1978 года. Но от таких
вещей человеку, в принципе, некуда деться. Возьмешься описывать историю
захудалого городишки с давних времен - и, хочешь не хочешь, упрешься в
необходимость заканчивать ее "днем сегодняшним".
Даже если "сегодня" очень быстро утрачивает свою "сегодняшнесть" - все
равно:
Тот факт, что сегодня - это сегодня, никто отрицать не станет. Ведь если
сегодняшний день перестанет быть сегодняшним днем - История перестанет быть
Историей.
Итак, согласно "сегодняшней" истории города, в апреле 1969 года население
Дзюнитаки составило пятнадцать тысяч человек - на целых шесть тысяч меньше,
чем десять лет назад. Большинство из этих шести тысяч были крестьяне,
ушедшие на поиски новой земли. "Ориентация общества на высоко развитые
производственные ст