Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
синовый сок и два пончика. Стараясь не просыпать
песок на колени, я съел полпончика и выпил весь сок.
"Еще будешь пить?" - спросил доктор. Я помотал головой. В приемной мы с
ним были одни. С портрета на стене на меня укоризненно глядел Моцарт,
похожий на боязливого кота.
- Давным-давно, - начал доктор, - жил-был добрый козел...
Какое вступление! Я закрыл глаза и попытался представить доброго козла.
- У козла на шее висели тяжелые металлические часы. Он так с ними везде и
ходил.
Ходил и пыхтел. Причем мало того, что они были такие тяжелые - они еще и
не работали. Пришел как-то к козлу знакомый заяц и говорит: "Слушай, козел!
И чего ты все таскаешь эти ломаные часы? Они ж тяжелые, да и толку с них
никакого." "Тяжелые-то тяжелые, - отвечает козел, - да ведь я к ним привык.
Хоть они и вправду тяжелые, да к тому же не работают."
Доктор хлебнул своего апельсинового сока и с улыбкой посмотрел на меня. Я
молча ждал продолжения.
- И вот однажды заяц преподнес козлу на день рожденья небольшую
коробочку, перевязанную лентой. А в коробочке были новенькие, блестящие,
необыкновенно легкие и отлично работающие часы. Козел ужасно обрадовался,
повесил их на шею и побежал всем показывать.
Здесь сказка неожиданно кончилась.
- Ты козел. Я заяц. Часы - твоя душа.
Я почувствовал себя обманутым и покорно кивнул.
Раз в неделю, во второй половине воскресенья, пересаживаясь с поезда на
автобус, я добирался до докторского дома, где в ходе лечения потреблял
кофейные рулеты, яблочные пироги, сладкие плюшки и медовые рогалики. Через
год такой терапии я был вынужден обратиться к дантисту.
- Цивилизация есть передача информации, - говорил мой доктор. - Если ты
чего-то не можешь выразить, то этого "чего-то" как бы не существует. Вроде и
есть, а на самом деле нет. Вот, скажем, ты проголодался. Стоит тебе сказать:
"Есть хочу!", как я сразу дам тебе плюшку. Бери. (Я взял.) А если ничего не
скажешь, то не будет тебе плюшек. (С видом злодея он спрятал тарелку с
плюшками под стол.) Ноль! Понял? Говорить ты не желаешь. Но кушать-то
хочется! И вот ты пытаешься выразить это без слов. На языке жестов.
Попробуй.
Я схватился за живот и изобразил на лице страдание. "Это у тебя
несварение желудка!"
- засмеялся доктор.
Несварение желудка...
Потом мы с ним вели Непринужденный Разговор.
- Ну-ка, расскажи мне что-нибудь про кошек. Что угодно.
Я вертел головой, изображая раздумье.
- Ну, что тебе первое в голову приходит?
- Четвероногое животное...
- Так это слон!
- Гораздо меньше...
- Ладно, что еще?
- Живет у людей в домах. Когда есть настроение, мышей ловит.
- А что ест?
- Рыбу.
- А колбасу?
- Колбасу тоже...
В таком вот духе.
Доктор говорил правильно. Цивилизация есть передача информации. Когда
станет нечего выражать и передавать, цивилизация закончится. Щелк! - и
выключилась.
Весной, когда мне исполнилось 14 лет, случилась удивительная вещь. Я
вдруг начал говорить - да так, будто плотину прорвало. Что именно я говорил,
теперь не вспомнить, но три месяца я трещал без умолку, словно восполняя
четырнадцать лет молчания. А когда в середине июля закончил, то температура
у меня поднялась до сорока градусов, и я три дня не ходил в школу. Потом
температура спала, и я наконец стал ни молчуном, ни болтуном - просто
нормальным парнем.
8
Я проснулся в шестом часу утра - видимо, от жажды. Просыпаясь в чужом
доме, я всегда чувствую себя, как запиханная в неподходящее тело душа. Не
утерпев, я встал с узкой кровати, подошел к простенькой раковине у двери,
выпил, как лошадь, несколько стаканов воды и вернулся в кровать.
В распахнутом окне виднелся кусочек моря. Только что выглянувшее солнце
блестками отражалось в играющих волнах. Вглядевшись, можно было различить
несколько грязноватых грузовых судов - казалось, плавать им до смерти
надоело. День обещал быть жарким. Окрестные дома все еще спали - если что и
слышалось, то только редкий стук железнодорожных рельсов, да еле различимая
мелодия радиогимнастики. Не одеваясь, я привалился к спинке кровати, закурил
и посмотрел на лежащую рядом девушку. Все ее тело было освещено солнцем,
проникавшим в комнату из южного окна. Сбросив с себя легкое одеяло, она
сладко спала. Дыхание время от времени становилось глубоким, правильной
формы грудь вздымалась и опадала. Яркий загар только начинал понемногу
сходить, и отчетливые следы от купальника причудливо белели, напоминая
распадающуюся плоть.
Я докурил и минут десять пытался вспомнить, как ее зовут. Безуспешно.
Самое главное, не удавалось вспомнить, знал ли я вообще когда-нибудь ее имя.
Бросив эти попытки, я зевнул и еще раз на нее посмотрел. Она выглядела чуть
моложе двадцати и была скорее худа, чем наоборот. Растянутой ладонью я
измерил ее рост. Ладонь поместилась восемь раз, и до пятки еще осталось
расстояние в большой палец. Примерно 158 сантиметров. Под правой грудью
находилось родимое пятно с десятииеновую монету, похожее на пролитый соус.
Мелкие волосы на лобке росли резво, как речная осока после наводнения. В
довершение всего на ее левой руке было только четыре пальца.
9
До того, как она проснулась, прошло около трех часов. После пробуждения
ей потребовалось еще минут пять, чтобы начать улавливать связь вещей. Эти
пять минут я сидел, скрестив руки, и следил, как тяжелое облако на горизонте
ползет к востоку, постепенно меняя форму.
Оглянувшись, я увидел, что она подняла одеяло, закуталась в него по шею
и, борясь с поднимающимся со дна ее желудка запахом виски, смотрит на меня
безо всякого выражения.
- Ты... кто?
- Не помнишь?
Она мотнула головой. Я закурил и предложил ей тоже, но она
проигнорировала.
- Расскажи, а?
- С какого места?
- С самого начала.
Я не имел понятия, где находится "самое начало", и плохо представлял, с
какими словами к ней подступиться. Выйдет, не выйдет?.. Поразмыслив секунд
десять, начал:
- День был жаркий, но хороший. Днем я плавал в бассейне, потом вернулся
домой, чуть вздремнул и поужинал. Шел девятый час. Я сел в машину и поехал
прогуляться. Добрался до берега, включил радио в машине и сидел, глядя на
море. Я часто так делаю. Где-то через полчаса мне захотелось кого-нибудь
увидеть. Когда долго смотришь на море, начинаешь скучать по людям, а когда
долго смотришь на людей - по морю. Странно это. Короче, я решил пойти в
"Джейз бар". Во-первых, пива хотелось, а во-вторых, я там обычно встречал
моего приятеля. Правда, его там не оказалось, и пришлось пить пиво в
одиночку. За час выпил три бутылки.
Здесь я прервался, чтобы стряхнуть пепел.
- Кстати, ты не читала "Кошку на раскаленной крыше"? <"Кошка на
раскаленной крыше" ("Cat on a Hot Tin Roof", 1955г.) - Пьеса американского
драматурга Теннесси Вильямса, 1955г. - Здесь и далее примечания переводчика>
Ответа не было. Она глядела в потолок, закутавшись в одеяло, и напоминала
русалку, выброшенную на берег.
- Просто я, когда пью один, всегда эту вещь вспоминаю. Как там?..
"Кажется, вот-вот у меня в голове что-то щелкнет, и все наладится"... На
самом деле так не выходит. Не щелкает ничего. В общем, ждать я умаялся и
позвонил ему домой. Хотел позвать его выпить. А ответил женский голос. Я
удивился - это не в его стиле совсем. Он хоть полсотни девок домой приведет
и пьяный будет в ноль, но к своему телефону подойдет сам. Понимаешь?
Я сделал вид, что не туда попал, извинился и трубку повесил. Настроение
как-то подпортилось, даже не знаю, почему. Выпил еще бутылку. А оно не
улучшается. Глупо, конечно, но бывает так. Кончил пить и зову Джея. Сейчас,
думаю, расплачусь, поеду домой, узнаю результаты бейсбола и лягу спать. Джей
мне говорит: иди умойся. Он считает, что хоть ящик пива выпей, все равно
можешь рулить, если умоешься. Делать нечего, пошел в умывалку. По правде
сказать, умываться-то я не собирался. Так, вид делал. В той умывалке вечно
труба засорена, вода не уходит. Никакого удовольствия. Хотя вчера почему-то
вода уходила. Но вместо этого ты на полу валялась.
Она вздохнула и закрыла глаза.
- А дальше?
- Я тебя поднял, вывел из умывалки и у всех спросил, не знает ли кто
тебя. Никто не знал. Потом мы с Джеем рану тебе обработали.
- Рану?
- Ты, когда падала, о какой-то угол головой ударилась. Да так, ничего
страшного.
Она кивнула, выпростала руку из-под одеяла и легонько дотронулась до
ранки на лбу.
- Обсудили мы с Джеем, что с тобой делать. В конце концов решили, что я
отвезу тебя домой на машине. Залезли к тебе в сумку, нашли бумажник, связку
ключей и открытку на твое имя. Я расплатился за тебя деньгами из бумажника и
отвез по адресу на открытке. Открыл дверь твоим ключом и уложил тебя в
постель. Вот и все. Счет в бумажнике.
Она глубоко вздохнула.
- А почему ты остался?
- ?
- Почему не исчез сразу, как меня уложил?
- У меня один приятель умер от острого алкогольного отравления. Заглотнул
виски, попрощался, бодренько пошел домой, почистил зубы, надел пижаму и
заснул. А утром был уже холодный. Похороны ему закатили роскошные.
- И из-за этого ты остался сидеть со мной всю ночь?
- Вообще-то я собирался уйти часа в четыре. Но уснул. Утром проснулся и
опять хотел уйти. Но не ушел.
- Почему?
- Ну, я подумал: надо же тебе рассказать, как дело было.
- С ума сойти, какое благородство!
Я вобрал голову в плечи, чтобы желчь, которой она старательно напитала
эти слова, пролетела мимо. После чего уставился на облака.
- Я вчера... что-нибудь говорила?
- Немножко.
- О чем?
- Да о разном... Я не помню. Ничего серьезного.
Она закрыла глаза и прочистила горло.
- А открытка?
- Лежит в сумке.
- Ты ее читал?
- Вот еще!
- Точно не читал?
- Да зачем мне ее читать?
Я произнес это с раздражением. Что-то в ее словах меня задевало. Впрочем,
если это отбросить, то надо признать, что она будила во мне какие-то старые
воспоминания. Если бы нас свела более естественная ситуация, мы, наверное,
смогли бы неплохо провести время. Так мне казалось. Однако, какую ситуацию
считать естественной? Вообразить ее у меня не получалось.
- Времени сколько?
С известным облегчением я встал, взглянул на часы, лежавшие на столе,
потом налил стакан воды и вернулся.
- Девять.
Она бессильно кивнула, села, прислонившись к стене, и разом осушила
стакан.
- Я вчера много выпила?
- Прилично. Я бы умер на твоем месте.
- A я и умираю.
Она закурила, выпустила дым вместе со вздохом и ноожиданно выбросила
спичку в открытое окно, к заливу.
- Одежду принеси.
- Какую?
Не вынимая сигареты изо рта, она закрыла глаза.
- Все равно. Только ничего не спрашивай, умоляю.
Я открыл дверцу шкафа, немного порылся, выбрал голубое платье без рукавов
и подал ей. Оставаясь без белья, она надела платье через голову, сама
застегнула молнию на спине и еще раз вздохнула.
- Мне пора.
- Куда?
- Да на работу...
Она сказала это, как сплюнула. Потом, пошатываясь, встала. Я продолжал
сидеть на краю кровати и бессмысленно смотрел, как она умывается и
причесывается. Комната была прибрана, но лишь до известного предела, выше
которого наступало равнодушие - оно разливалось в воздухе и давило мне на
нервы. Площадь в шесть татами <Татами (соломенный мат) занимает около
полутора квадратных метров и служит единицей измерения жилой площади> была
вся заставлена стандартной дешевенькой мебелью. Оставшегося пространства
хватило бы на одного лежачего - и в этом пространстве она стояла, расчесывая
волосы.
- А что за работа?
- Тебя не касается.
В общем-то, конечно...
Я молча докуривал сигарету. Стоя спиной ко мне, она гляделась в зеркало и
растирала кончиками пальцев черноту под глазами.
- Времени сколько? - снова спросила она.
- Десять минут.
- Уже опаздываю. Давай-ка ты тоже одевайся и иди домой. - Она сбрызнула
одеколоном подмышки. - У тебя ведь есть дом?
- Есть, - буркнул я и натянул майку. Продолжая сидеть на кровати, еще раз
бросил взгляд в окно. - Тебе куда ехать?
- В сторону порта. А что?
- Я тебя подброшу. Чтоб не опоздала.
Не выпуская щетки из руки, она уставилась на меня и, казалось, вот-вот
расплачется.
Если она поплачет, - думал я, - то ей обязательно полегчает. Но она так и
не заплакала.
- Слушай, что я тебе скажу, - сказала она. - Конечно, я перебрала и была
пьяная. То есть, какая бы дрянь со мной ни приключилась, отвечаю я сама.
Сказав это, она деловито похлопала рукояткой щетки по ладони. Я молча ждал,
что она скажет дальше.
- Так или не так?
- Ну, так...
- Но спать с девушкой, когда она лишилась сознания - низость!
- Так я же ничего не делал...
Она чуть помолчала, как бы сдерживая свое кипение.
- Хорошо, а почему я тогда была голая?
- Ты сама разделась.
- Не верю!
Она бросила щетку на кровать и принялась засовывать в сумочку бумажник,
помаду, таблетки от головной боли и разные другие мелочи.
- Вот ты говоришь, что ничего не делал. А доказать сможешь?
- Может, ты сама как-нибудь проверишь?
- А как?!
Она казалась сердитой не на шутку.
- Я тебе клянусь.
- Не верю!
- Тебе остается только верить, - сказал я. И мне сразу стало неприятно.
Прекратив надоевший разговор, она вытолкала меня наружу, вышла следом
сама и заперла дверь.
***
Вдоль реки тянулась асфальтовая дорога. Не обмениваясь ни единым словом,
мы дошли по ней до пустыря, где стояла моя машина. Пока я протирал салфеткой
лобовое стекло, она недоверчиво обошла вокруг и уставилась на коровью морду,
размашисто намалеванную белой краской на капоте. В носу у коровы было
большое кольцо, а в зубах она держала белую розу и вульгарно улыбалась.
- Это ты нарисовал?
- Нет, это еще до меня.
- А почему вдруг корова?
- И в самом деле, - сказал я.
Она отступила на два шага назад и еще раз посмотрела на коровью морду.
Потом сжала губы, будто бы в запоздалой досаде на то, что вдруг
разговорилась, и села в машину. Внутри было ужасно жарко. До самого порта
она молчала, вытирая полотенцем струящийся пот и беспрестанно куря. Она
закуривала, делала три затяжки, внимательно смотрела на фильтр, словно
проверяя, отпечаталась ли помада, после чего засовывала сигарету в
пепельницу и доставала новую.
- Слушай, я опять насчет вчерашнего. Что я там говорила-то? - неожиданно
спросила она, уже перед выходом из машины.
- Да разное...
- Ну хоть что-нибудь вспомни.
- Про Кеннеди.
- Кеннеди?
- Про Джона Ф. Кеннеди.
Она покачала головой и вздохнула.
- Ничего не помню.
Вылезая, она молча засунула за зеркало заднего вида бумажку в тысячу иен.
10
Стояла страшная жара. В раскаленном воздухе можно было варить яйца. Я
открыл тяжеленную дверь "Джей'з Бара", по обыкновению навалившись на нее
спиной, и глотнул кондиционированного воздуха. Застоявшиеся запахи табака,
виски, жареного картофеля, подмышек и канализации аккуратно накладывались
друг на друга, как слои немецкого рулета.
Как обычно, я занял место в конце стойки, прислонился спиной к стене и
оглядел публику. Три французских моряка в непривычной глазу форме, с ними
две женщины, парочка двадцатилетних - и все. Крысы не было.
Я заказал пиво, а к нему сэндвич с мясом и кукурузой. Потом достал книгу,
чтобы скоротать время до прихода Крысы.
Минут через десять вошла женщина лет тридцати в безобразно ярком платье,
с грудями, налитыми, как два грейпфрута. Она села через стул от меня, точно
так же оглядела помещение и заказала себе "гимлет" <"Гимлет" ("Буравчик") -
коктейль на основе джина или водки с соком лайма>. Отпив глоток, она встала
и до одурения долго говорила по телефону - затем перекинула через плечо
сумочку и отправилась в уборную. На протяжении сорока минут это повторялось
три раза. Глоток "гимлета", долгий телефонный разговор, сумочка, уборная.
Передо мной появился бармен Джей. "Задницу не протер еще?" - спросил он с
кислым видом. Хоть и китаец, а по-японски он говорил гораздо лучше моего.
Третий раз вернувшись из уборной, женщина огляделась вокруг, скользнула на
соседнее со мной место и тихо произнесла:
- Извините ради бога, у вас мелочи не найдется?
Я кивнул, выгреб из кармана мелочь и высыпал ее на стойку. Тринадцать
десятииеновых монет.
- Спасибо. Очень помогли. А то я бармену уже надоела - разменяй, да
разменяй...
- Не стоит... Вы избавили меня от ненужной тяжести.
Она приветливо кивнула, проворно сгребла мелочь и ушмыгнула к телефону. Я
захлопнул книгу. Джей по моей просьбе поставил на стойку переносной
телевизор, и под пиво я принялся смотреть прямую трансляцию бейсбольного
матча. Игра была не кое-какая. В одном только четвертом сете у двух питчеров
<"Питчер" - подающий в бейсболе> отбили шесть подач, причем два хита
принесли по очку. Один из полевых игроков, не выдержав позора, повалился на
траву в приступе анемии. Пока питчеров меняли, запустили рекламу. Шесть
роликов подряд - про пиво, страхование, витамины, авиакомпанию, картофельные
чипсы и гигиенические салфетки.
Французский моряк, видимо, потерпев с женщинами неудачу, остановился у
меня за спиной со стаканом пива в руке и спросил по-французски, что я
смотрю.
- Бейсбол, - ответил я по-английски.
- Бейсбол?
В двух словах я объяснил ему правила. Вот этот мужик кидает мячик, этот
лупит по нему палкой; пробежал круг - заработал очко. Моряк минут пять
пялился в телевизор, а когда началась реклама, спросил, почему в музыкальном
автомате нет пластинок Джонни Алиди.
- Непопулярен, - сказал я.
- А кто из французских певцов популярен?
- Адамо.
- Это бельгиец.
- Тогда Мишель Польнарефф.
- Мерде .
Сказав это, моряк ушел к своему столику.
С началом пятого сета женщина наконец вернулась.
- Спасибо. Давай я тебя чем-нибудь угощу.
- Да зачем, не надо...
- Пока долг не верну, не успокоюсь - такой характер.
Попытка улыбнуться поприветливей удалась неважно, и я молча кивнул. Она
поманила пальцем Джея: "Ему пиво, мне гимлет". Джей ответил тремя
выразительными кивками и исчез за стойкой.
- Не приходит кого ты ждешь, да?
- Да как-то вот...
- Это женщина?
- Мужчина.
- Вот и ко мне не приходит. Похоже, да?
Я обреченно кивнул.
- Слушай, а на сколько я выгляжу?
- На двадцать восемь.
- Врешь.
- На двадцать шесть.
Она засмеялась.
- Да мне это и не важно. А как по-твоему, я замужем или незамужем?
- А что мне будет, если угадаю?
- Там посмотрим.
- Замужем.
- Ну-у-у... Наполовину угадал. В прошлом месяце развелась. Ты
когда-нибудь с разведенной говорил?
- Нет. Но зато я видел невралгическую корову.
- Где?
- В университетской лаборатории. Мы ее впятером в аудиторию затолкали.
Она весело засмеялась.
- Ты студент?
- Ага.
- Я тоже когда-то была. В шестидесятые. Хорошее было время...
- А где?
Не ответив, она хихикнула, глотнула гимлета и, как вспомнив о чем-то,
взглянула на часы.
- Опять звонить надо, - сказала она, взяла сумочку и встала.
После ее исчезновения мой не получивший ответа вопрос бестолково летал в
воздухе.
Выпив половину пива, я подозвал Джея и расплатился.
- Убежать решил? - спросил он.
- Ну.
- Старше себя баб не любишь?
- Возраст тут не при чем. Да, ес