Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
здесь целую зиму. Такое огромное количество никому не нужного чтива
в одном помещении я встретил впервые в жизни. Там, где стеллажи обрывались,
я наконец-то нашел полки с музыкой: настольные колонки, ламповый усилитель,
проигрыватель - стандартный набор меломана шестидесятых, - плюс сотни две
пластинок. Как и книги, все пластинки были старыми, запиленными - но назвать
их обесценившимися все же было нельзя. Что ни говори, а музыка
обесценивается не так быстро, как мысли. Я включил усилитель, поставил
первую попавшуюся пластинку и опустил иглу. Нэт Кинг Коул запел "К югу от
границы". Вся комната словно отъехала в прошлое: я снова дышал воздухом
шестидесятых.
В стене напротив было четыре окна - на равном расстоянии друг от друга, с
двойными рамами и метра по два высотой. В окнах я увидел пепельно-серый
дождь, заливавший пастбище. Нити дождя висели так плотно, что цепочка гор на
противоположном краю долины едва различалась.
В центре комнаты на дощатом полу был постелен ковер метра в три шириной;
на ковре стояли журнальный столик, диван с креслами для гостей и шкаф с
выдвижными ящиками. В самом дальнем углу ютился массивный обеденный стол,
покрытый толстым слоем белесой пыли.
Чего-чего, а пустоты в гостиной хватало с избытком. В самой дальней от
входа стене я обнаружил неприметную дверь, отворил ее - и оказался в
небольшой кладовой. В тесную, метра три на три комнатушку были свалены, как
попало, старая мебель, циновки, посуда, клюшки для гольфа, декоративные
вазы, гитара, матрасы, пальто и куртки, альпинистские ботинки, пожелтевшие
газеты-журналы и прочая ненужная дребедень. Среди прочего я увидел дневник
ученика средней школы и игрушечный самолет с радиоуправлением. Все вещи
произведены на свет в пятидесятых - шестидесятых. Время в доме шло очень
странным образом - так же, как и старинные часы в гостиной. Люди приходили
сюда, когда им заблагорассудится, и, подтягивая гири, заводили часы. Покуда
гири оттягивали пружину, часы мелодично тикали, и Время шло. Потом гири
опускались, одна за другой, до самого пола - и Время останавливалось. Гиря
за гирей, горка застывающего Времени росла под часами на полу, словно чья-то
теряющая краски жизнь.
Прихватив в кладовке несколько старых журналов о кино, я возвратился в
комнату, плюхнулся на диван и начал рассеянно перебирать страницы. В одном
изжурналов я наткнулся на анонс фильма "Аламо" - самой первой из версий, в
постановке Джона Уэйна. Как сообщалось в рекламе, еще до выхода на экраны
картина получила "всемерную поддержку и благословение" самого Джона Форда.
"Я, - заявлял тут же Джон Уэйн, - хочу делать кино, которое осталось бы в
сердце каждого американца!" Бобровая шапка на макушке Уэйна говорила о
полнейшем отсутствии вкуса у ее хозяина.
Подруга вернулась из кухни с чашками в руках, и мы стали пить кофе, сидя
лицом к лицу. Капли дождя молотили в окна мелкой унылой дробью. Время, все
больше сгущаясь, перемешивалось с зябкими сумерками и затапливало комнату,
как какой-то вязкий мазут. Желтый свет лампы рассыпался мелкой пыльцой и
растворялся в черном воздухе без следа.
- Устал? - спросила подруга.
- Да, пожалуй... - рассеянно ответил я, разглядывая пейзаж за окном. -
Так вот ищешь что-то, стремишься куда-то, и вдруг раз - и приехали, больше
никуда не нужно идти... Странное чувство, трудно сразу привыкнуть. А главное
- долину-то с фотографиями мы нашли, а ни Овцы, ни Крысы здесь нет!
- Ты ляг поспи. А я пока поесть приготовлю...
Она сходила на второй этаж, принесла одеяло и укрыла меня. Потом разожгла
керосинку, вставила мне в губы сигарету и поднесла огонь.
- Не грусти. Все будет очень хорошо, вот увидишь!
- Спасибо тебе... - сказал я.
И она растаяла в проеме кухонной двери.
Я остался один - и тело неожиданно налилось странной тяжестью. Сделав
пару затяжек, я потушил сигарету, накрылся одеялом с головой и закрыл глаза.
Уснул я почти мгновенно.
5
ОНА СПУСКАЕТСЯ С ГОР. ВАКУУМ В ЖЕЛУДКЕ
Часы пробили шесть, и я проснулся. Лампа не горела, в комнате висели
густые предзакатные сумерки. Тело затекло так, что я не ощущал ни
внутренностей, ни кончиков пальцев. Будто чернильные сумерки просочились
сквозь кожу и своей тяжестью пропитали меня изнутри.
Дождь снаружи, похоже, кончился - было слышно, как за окнами щебетали
птицы. В полумраке гостиной лишь жар керосиновой печки вяло-ленивым сиянием
отражался на белой стене. Я поднялся с дивана, зажег ночник на полу, прошел
в кухню и выпил один за другим два стакана холодной воды. На газовой плите
стояла кастрюля с тушенкой в сметане. Стенки кастрюли еще хранили тепло. В
пепельнице я увидел два окурка ее ментоловых сигарет. Окурки были вдавлены в
стекло с такой силой, будто ими пытались просверлить пепельницу насквозь.
Каким-то инстинктом я почувствовал: она исчезла из дома. Ее здесь больше
нет.
Я уперся ладонями в кухонный стол и попытался собраться с мыслями. ОНА
ИСЧЕЗЛА - это незыблемый факт. Не гипотеза, не одна из возможных версий
происходящего. Ее действительно больше здесь не было. Сам воздух этого дома
- воздух, насыщенный пустотой, - говорил мне об этом. Воздух, которого я до
тошноты наглотался в своей квартире за те пару месяцев, когда жена уже ушла,
а с подругой мы еще не встречались.
На всякий случай я поднялся-таки наверх, проверил все комнаты и заглянул
в стенной шкаф. Никого. Исчезли ее куртка и дорожная сумка. Ее ботинок у
двери я также не обнаружил. Сомнений быть не могло: она собралась и ушла. Я
обшарил все места, где она могла бы оставить записку. Записки не было. Судя
по тому, сколько времени я проспал, она была уже на полпути вниз по горной
дороге. ОНА ИСЧЕЗЛА - этот дикий, нелепый факт не укладывался у меня в
голове. Отчасти потому, что голова плохо соображала спросонья; но если бы
даже она и соображала как надо - события вокруг давно уже вышли за пределы
ее понимания. Все, что мне оставалось теперь - это не вмешиваться и
наблюдать за происходящим со стороны. Довольно долго я медитировал, лежа на
диване, пока не осознал, что в желудке моем - космическая пустота. Никогда
еще в жизни, пожалуй, я не хотел есть есть так сильно.
Я отправился на кухню, спустился по лесенке в погреб, выбрал на глаз
бутылку красного вина посолиднее, откупорил и попробовал вино на язык. Вино
было слишком холодным, но пилось легко. Я вернулся из погреба в кухню,
нарезал хлеба, почистил яблок. Пока на плите разогревалась тушенка, я успел
выпить три бокала вина.
Тушенка разогрелась, я вынес еду в гостиную, расставил на столе - и под
"Вероломство" в исполнении оркестра Перси Фэйса начал есть. Закончив ужин, я
допил оставшийся в заварнике кофе, взял колоду карт, что нашел на камине, и
разложил пасьянс. Пасьянс этот придумали в Англии в середине прошлого века,
и поначалу он пользовался успехом, но вскоре оказался так же успешно забыт
по причине излишней мудрености. Как высчитал какой-то математик, этот
пасьянс должен сходиться в среднем раз на двадцать пять тысяч попыток. Я
попытался три раза и, разумеется, не преуспел. Затем я убрал со стола посуду
и сел допивать вино, которого оставалось еще на треть.
За окнами висела ночная тьма. Я затворил ставни и, улегшись на диване,
прослушал одну за другой несколько старых, заигранный до пулеметного треска
пластинок. Вернется ли Крыса?
По идее, должен вернуться. Зря, что ли, здесь еды и топлива на всю зиму?
Но это - лишь по моей идее. Вполне возможно, Крысе надоело сидеть в горах, и
он спустился обратно в городишко. А может даже нашел себе какую-нибудь
девчонку, и они решили жить вместе, как все нормальные люди. Почему бы и
нет? Но в этом случае я, что называется, влипаю по самые уши. Ни овцы, ни
Крысы не найдено. Истекает месячный срок - и Человек в Черном устраивает мне
такие "Сумерки Богов", какие и не снились старушке Европе. Даже понимая, что
это ему уже ничего не даст, он все равно приведет в исполнение свои угрозы.
Такой человек.
Половина назначенного мне срока, можно считать, истекла. Шла вторая
неделя октября. Именно сейчас больше, чем когда-либо, жизнь в столице и
похожа на Столичную Жизнь. Будь оно все, как всегда, сидел бы я сейчас за
стойкой в каком-нибудь баре, уплетал свои сэндвичи с омлетом, да потягивал
виски. Великолепное время года, великолепный пейзаж за окном - предзакатные
сумерки сразу после дождя; чуть потрескивает лед в бокале на дубовой стойке.
Время течет куда-то мирной, прозрачной рекой...
Я все грезил и грезил, и очень скоро мне начало чудиться, будто кроме
меня, валяющегося здесь на диване, на свете есть еще один я, и этот я сидит
сейчас в баре и, жмурясь от удовольствия, потягивает виски со льдом. И
думает обо мне, который валяется здесь на диване... Дикое чувство, словно я
соскочил со своей реальности непонятно куда и перестал быть собой. Я помотал
головой и стряхнул наваждение.
За окном все гугукала и никак не смолкала одинокая ночная птица.
Я поднялся на второй этаж и в одной из комнат, которыми не пользовался
Крыса, устроил себе ночлег. Аккуратно сложенные матрас, одеяло и простыни я
нашел в стенном шкафу возле лестницы.
Мебель в моей комнате оказалась абсолютно такой же, как и в спальне
Крысы. Тумбочка у кровати, стол, кресло, торшер. Мебель, старая, но очень
крепкая, была изготовлена исключительно для практического применения. Ни
единой лишней детали. Кровать стояла у самого окна, и прямо от изголовья
через окно просматривалась вся долина. Ливень кончился, и толстые тучи
расползались рваными дырами, в которых чернело небо. То и дело из дыр
появлялась луна, заливала долину красивым холодным сиянием - и вновь
скрывалась из глаз. Словно прожектор поискового судна выхватывает фрагмент
за фрагментом картину морского дна. Не раздеваясь, я лег на кровать,
свернулся калачиком и долго глядел, как появлялась и исчезала в окне ночная
долина. Вскоре на этот пейзаж начали наползать полупризрачные видения. Я
различил одинокую фигурку своей подруги на "проклятом повороте" в горах;
потом мне привиделся Крыса, фотографирующий стадо овец в долине. Но тут луна
спряталась, а когда снова вынырнула из тьмы, видения сгинули, и лишь пустая,
безжизненная долина по-прежнему простиралась перед глазами.
Я раскрыл "Записки о Шерлоке Холмсе" и при тусклом свете торшера читал,
пока не заснул.
6
НАХОДКА В ГАРАЖЕ. МЫСЛИ ПОСРЕДИ ПАСТБИЩА
Птицы неизвестной породы, рассевшись на соснах у дома, щебетали на всю
округу. За окнами, куда ни глянь, все до последней травинки промокло и
блестело на солнце.
В ностальгическом, допотопной конструкции тостере я поджарил хлеб,
соорудил на сковородке глазунью и выпил два стакана виноградного сока,
который нашел в холодильнике.
Я начинал тосковать по своей подруге. Хотя мысль о том, что я до сих пор
способен на подобные чувства, бодрила и рождала надежду на спасение моей еще
не совсем заблудшей души. Приятная такая тоска. Что-то вроде молчанья сосны,
с которой улетели все птицы.
Я вымыл посуду, соскреб приставший к раковине яичный желток, после чего
добрые пять минут чистил зубы. Затем, поколебавшись изрядно, решил-таки
сбрить бороду и усы. В шкафчике над раковиной я обнаружил почти совсем новые
крем для бритья и станок фирмы "Жилетт" с пачкой лезвий. Здесь же оказались
зубная щетка, мыло, лосьон для кожи и одеколон. На полке рядом - тщательно
уложенная горка из дюжины полотенец, каждое отдельной расцветки.
Аккуратность Крысы не знала границ. Ни на зеркале, ни на поверхности
раковины я также не увидел ни пятнышка. И в туалете, и в ванной все
выглядело примерно так же. Швы между плитками кафеля резали глаз своей
белизной - надо полагать, их долго драили чем-то вроде зубной щетки со
стиральным порошком. Бачок унитаза оказался заряжен ароматическими
веществами, отчего в уборной стоял запах джина с лимоном, как в каком-нибудь
первоклассном баре.
Я вышел из туалета, сел на диван в гостиной и выкурил свою первую
утреннюю сигарету. В рюкзаке оставалось еще три пачки "Ларка". И это - все.
Когда они кончатся, останется только бросить курить. Подумав об этом, я
закурил еще одну сигарету. Утренний свет из окон приятно радовал глаз;
сиденье дивана прогибалось подо мной настолько привычно-естественно, будто я
просидел на нем всю жизнь. Так, совершенно незаметно, прошел целый час. Часы
у камина неторопливо пробили девять.
И тут я как будто сообразил, что заставляло Крысу заниматься всем этим -
поддерживать идеальный порядок в доме, драить кафель в уборной и без
малейшей надежды на свидание с кем-либо гладить сорочки и бриться. Если в
таком месте не заставлять свое тело двигаться без остановки - реальное
чувство Времени утрачивается почти мгновенно.
Я поднялся с дивана, скрестил руки на груди и обошел всю комнату в
поисках какого-нибудь занятия - но в голову так ничего и не пришло. Все, что
могло нуждаться хоть в малейшей уборке, было тщательно убрано Крысой. Даже
высоченный потолок был отчищен от пыли и копоти до последнего уголка...
Ладно, сказал я себе. В ближайшее время придумаю что-нибудь. Для начала же я
решил прогуляться и осмотреть окрестности. Погода стояла великолепная. Пять
или шесть белоснежных облаков дрейфовали в небе, размазанные так, словно по
голубым небесам несколько раз прошлись зубной щеткой; с той стороны, куда
они плыли, доносилось слабое воркование птиц. За домом я обнаружил большой
гараж. На земле перед ржавыми двустворчатыми воротами валялся сигаретный
окурок. "Сэвэн Старз". На сей раз он оказался сравнительно старым: бумага
разлезлась, и волокна фильтра торчали наружу. Я тут же вспомнил, как
выглядела единственная пепельница в доме. Старая пепельница без малейших
следов того, что ее когда-либо использовали по назначению. Крыса не курил. Я
покатал окурок на ладони и выбросил туда, откуда поднял. Отодвинув тяжелый
засов, я отворил ворота. Внутри было очень просторно. Солнечный свет,
проникая сквозь щели в дощатых стенах, вычерчивал на темной земле десяток
ярких параллельных полос. Пахло землей и бензином. В центре гаража стоял
старенький джип, "Тойота Лэндкрузер". Ни на корпусе машины, ни на колесах я
не увидел ни пятнышка грязи. Бензина в баке - почти до краев. Я пошарил
рукой там, где Крыса постоянно прятал ключи от машины, Как я и ожидал, те
оказались на месте. Я вставил ключ зажигания, повернул его - и двигатель тут
же отозвался мягким, приятным урчанием. Что-что, а ухаживать за автомобилем
Крыса всегда был мастер... Я выключил двигатель, положил ключ на прежнее
место и, не вставая с сиденья водителя, огляделся. В бардачке под передней
панелью я не нашел абсолютно ничего примечательного. Карта автомобильных
дорог, полотенце да полплитки шоколада. На сидении сзади валялись моток
проволоки и громадные плоскогубцы. Вся задняя часть салона была усеяна
каким-то мусором, что было само по себе необычно для автомобиля Крысы. Я
выбрался из машины, открыл заднюю дверцу, собрал немного мусора с обивки
кресла в ладонь и поднес к полосе света. То, что я увидал, сильно смахивало
на клочья пуха, надерганные из тюфяка. Или же - на клочья овечьей шерсти. Я
достал из кармана пачку салфеток, завернул странный мусор в одну и спрятал в
карман на груди.
Почему Крыса не уехал на автомобиле? То, что машина стоит в гараже,
означает одно из двух: либо он спустился с гор пешком, либо же вообще никуда
не спускался. Ни в том, ни в другом объяснении здравого смысла не ощущалось,
хоть тресни. Еще три дня назад проехать по горной дороге не составило бы
никаких проблем; версия же о том, что Крыса, оставив дом нараспашку, сутками
шатается по долине и ночует под открытым небом, звучала слишком бредово,
чтобы я принял ее всерьез.
Оставив попытки что-либо понять, я вышел из гаража и двинулся к пастбищу.
Сколько ни ломай себе голову, тут уже все равно: сделать осмысленные выводы
из бессмысленной ситуации - вещь в принципе невозможная. Солнце поднялось в
небе повыше, и от пастбища повалил белый пар. В облаках пара горы вдали
выглядели размыто и призрачно. По огромной долине растекался сочный запах
травы.
Шагая по мокрой траве, я добрался до середины поля. Посреди океана зелени
валялась брошенная кем-то старая автомобильная покрышка. Резина
растрескалась и выцвела добела. Я присел на нее и огляделся. Дом, от
которого я шел сюда, смотрелся теперь далеким утесом, нависающим над кромкой
берега у самого горизонта.
Сидя на старой покрышке один-одинешенек посреди океана травы, я вспомнил
соревнования по плаванию, в которых не раз участвовал в детстве. Заплывы
устраивались от одного островка до другого. Я страшно любил, проплыв
половину дистанции, останавливаться и, держась на плаву, смотреть, как
выглядит мир вокруг. Странное, фантастическое ощущение неизменно посещало
меня в те секунды. Странно было висеть в пространстве между двух далеких
клочков земли; еще страннее - осознавать, что там, на далеком берегу, люди и
теперь как ни в чем ни бывало занимаются своими делами. Самой же великой и
непостижимой странностью казалось мне то, что мир продолжал совершенно
нормально вертеться в мое отсутствие.
Минут пятнадцать я просидел на старой покрышке, погрузившись в
воспоминания; затем поднялся, вернулся в дом, сел на диван в гостиной и стал
читать дальше "Записки о Шерлоке Холмсе".
Часы пробили дважды - и пришел Человек-Овца.
7
И ПРИШЕЛ ЧЕЛОВЕК-ОВЦА
Не успел звук второго удара часов раствориться в воздухе, как в дверь
постучали.
Сначала два раза, и чуть погодя - еще три.
В дверь постучали, но осознание этого пришло ко мне далеко не сразу.
Мысль о том, что в двери этого дома может кто-нибудь постучать, до сих пор
просто не приходила мне в голову. Крыса вошел бы без стука - это же его
собственный дом. Овчар стукнул бы пару раз для приличия, да не ждал бы
ответа - открыл бы дверь и зашел. Подруга? Зачем ей стучаться? Давно бы уже
прокралась тихонько с черного хода на кухню да пила там кофе в одиночку. Уж
она бы точно не стала стучаться в двери парадного.
Я подошел к двери и открыл ее. За дверью стоял Человек-Овца. Ни к
открывшейся двери, ни ко мне, открывшему дверь, Человек-Овца не проявил ни
малейшего интереса; не мигая, он таращился на обшарпанный почтовый ящик,
прибитый к шесту в паре метров от входа, таким взглядом, словно увидел нечто
диковинное. Ростом он был чуть выше почтового ящика. Полтора метра, не
больше, минус сутулость и кривые ноги.
Вдобавок к этому, порог, на котором стоял я, находился сантиметров на
двадцать выше уровня земли, из-за чего я оказывался в положении пассажира
автобуса, взирающего из окна на снующих внизу пешеходов. И вот, словно
демонстрируя, насколько глубоко ему плевать на такую разницу между нами,
Человек-Овца стоял ко мне боком и изо всех сил разглядывал почтовый ящик. В
ящике, конечно же, ничего не было.
- Что ли можно войти? - быстро, сквозь зубы осведомился он, не
поворачивась ко мне. По тону Человека-Овцы можно было подумать, будто его
как следует разозлили. Он согнулся пополам и проворно, в одну секунду,
развязал шнурки на тяжелых походных ботинках. Ботинки были покрыты застывшей
грязью, как пирожное шоколадом. Разувшись, Человек-Овца взял по ботинку в
каждую руку и привычными движениями постучал один о другой. Грязь отвалилась