на высокой табуретке у самой стойки, стакан  имбирного  пива
стоял передо мной; я всегда сидел в баре  -  слишком  уж  тяжело  стоять  на
костылях  и  держать  в  руке  стакан.  Большинство   посетителей,   получив
наполненные стаканы, спокойно  отходили  от  стойки,  чтобы  очистить  место
следующим, но все они, как должное, принимали то, что я продолжаю сидеть.
     Мясник грубо толкнул меня, так, что я чуть не слетел с табуретки.
     - А ну, подвинься! - гаркнул он.
     В испуге я повернул к  нему  голову  и  увидел  лицо,  поразившее  меня
холодным злобным  выражением.  Мои  костыли  были  прислонены  к  стойке,  я
потянулся за ними и вдруг почувствовал на своем плече тяжелую руку. Рядом со
мной стоял Малыш Борк. С высоты  своего  огромного  роста  он  посмотрел  на
Мясника и негромко сказал:
     - Этот парень как сидел, так и будет сидеть! Никому своего места он  не
уступит!
     Мясник вздрогнул, на миг я увидел в его глазах трусливое выражение.  Он
остановился, неуверенно поглядел на Малыша,  потом  дотянулся  до  стойки  и
торопливо поставил стаканы. Малыш подождал,  пока  стаканы  были  налиты,  и
Мясник вернулся к своим спутникам.
     Я почувствовал, что не могу больше оставаться в баре. То,  что  кому-то
пришлось меня защищать, показалось мне унизительным. Я сам должен  был  дать
отпор подлецу, а там - будь что будет,  -  думал  я.  Ведь  принимая  чье-то
заступничество, я с каждым разом делаюсь все больше и больше беспомощным.
     Когда же я сам смогу постоять за себя? Когда же?
     Когда?
     Позднее мы с Артуром сидели  в  гостиной  и  пили  стакан  за  стаканом
имбирное пиво за счет букмекера, праздновавшего  удачный  день  на  скачках.
Кругом смеялись и пели, одна из девушек танцевала между столиками  испанский
танец.
     Мясник и его спутники  сидели  неподалеку.  Они  пили,  заговаривали  с
проходящими девушками, приглашая их за свой столик. Неудачи обозлили  их,  и
они стали вести себя вызывающе.
     Мясник несколько раз бросал недобрые  взгляды  в  мою  сторону,  шептал
что-то своим собутыльникам, и те, в свою очередь, поглядывали на меня.
     Вдруг Артур встал и перешел к  столу,  за  которым  сидел  Малыш  Борк.
По-видимому, ему нужно было сообщить Малышу что-то очень  важное  и  имеющее
отношение к Мяснику, потому что  Малыш  время  от  времени  бросал  на  того
пронзительный взгляд.
     Мясник встал из-за стола и собрал стаканы.  Чтобы  попасть  к  окошечку
бара, ему не нужно было проходить мимо меня, но он вдруг свернул и  двинулся
прямо ко мне. Остановился,  впился  в  меня  взглядом,  схватил  мой  пустой
стакан, понюхал и презрительно сунул его мне под нос.
     -  Водичка,  а?  Денежки  зарабатываешь,  сукин  сын?   Прикарманиваешь
разницу! Двинуть бы тебя как следует!
     И он направился к бару. Я остолбенел, только через минуту значение  его
слов дошло до меня и обожгло; страшная ярость охватила меня. Я  почувствовал
потребность  ударить  этого  человека,  швырнуть  его  на  пол.  Но  тут  же
мучительное сознание своей физической немощности, невозможности справиться с
ним овладело мной.
     Я поднял голову. Надо мной наклонился Артур.
     - Иди спать, Алан.
     - Ты слышал?..
     - Я слышал. Иди спать.
     - Почему это? Я... я...
     - Послушай, я прошу тебя. Эта сволочь не отстанет от тебя. Прошу  тебя.
Иди.
     - Ладно, - смирился я, - ладно. Видно, такая уж моя проклятая судьба  -
вечно спать отправляться.
     Артур проводил меня взглядом, лицо его было  бледнее  обычного,  сжатые
кулаки тяжело опирались на стол.
     Я почитал немного, стараясь отвлечься, потом уснул.
     Когда на следующее утро я проснулся, Артур уже был одет. Я взглянул  на
него сонными глазами, довольный тем, что  могу  еще  часок  полежать.  Артур
разглядывал свое лицо в зеркале, стоявшем на комоде. Он  хмурился,  ощупывал
щеки, потрогал шею и затем открыл рот и стал двигать челюстью из  стороны  в
сторону. Я решил, что он  собирается  бриться.  Но  он,  взглянув  на  часы,
торопливо пошел в кухню; я слышал, как он разговаривал там со Стрелком.
     И вдруг я вспомнил вчерашний случай, и ужас охватил меня. Я скорчился в
постели, зарылся лицом в подушку, без конца  повторяя:  "Сволочь,  сволочь!"
Потом сбросил одеяло и стал быстро одеваться.
     Когда я вошел в кухню, там был только Стрелок. Он всегда вставал  очень
рано, чтобы растопить плиту и подать чай постояльцам. Стрелок был в  веселом
настроении, я налил себе чаю и приготовился слушать.
     - Ну, что ты теперь скажешь про Артура?
     - Про Артура? А что? Что он сделал?
     - Да разве он тебе не сказал?
     - Нет. Что?
     - Черт подери! Так ты ничего не знаешь! - Стрелок явно был доволен тем,
что на его долю выпало первым рассказать мне волнующую историю. По лицу  его
было видно, что он намерен извлечь из этого максимум удовольствия.
     - Ну давай, - торопил я его.
     - Помнишь вчерашнего типа - ну,  этого  Мясника,  который  назвал  тебя
сукиным сыном? Он - гангстер, из некрупных,  так,  мелочь.  Я  его  знаю.  -
Стрелок от удовольствия потер руки. - Это,  брат,  получилось  здорово!  Вот
послушай. Как только ты ушел, Артур подходит к нему... вот так... смотри...
     Стрелок в несколько шагов пересек  кухню  и  остановился  прямо  передо
мной. Глаза его сузились, голос звучал холодно  и  твердо:  "Ты  только  что
назвал моего друга сукиным сыном. Может, и меня так назовешь?"
     Стрелок  улыбнулся,  довольный  произведенным  впечатлением,  и  быстро
заговорил:
     - Мясник поворачивается, вскакивает и  делает  шаг  назад;  но  тут  он
видит, что его дружок - рыжий, который с ним сидел, -  тоже  вскочил,  и  на
душе у него вроде бы веселее стало. "И назову! - говорит он,  а  сам  так  и
рыщет глазами - есть еще кто с Артуром или нет? - Эй ты - сукин  сын!"  -  и
становится в позу,  чтобы  стукнуть  Артура  как  следует.  Да  только  того
врасплох не захватишь.
     "Так и запишем, - говорит Артур. - А теперь выйдем-ка во двор,  я  хочу
пощупать, крепкий ли хрящ сидит в твоем жирном носу, пока ты снова не  сунул
его куда не следует".
     - Артур это умеет, - сказал Стрелок с  чувством,  как  бы  в  назидание
себе. - Ты еще драться начать не успел, а он уже тебя так раздразнит, что ты
себя от злости не помнишь.
     - Теперь уж черед Рыжего, - продолжал Стрелок. - Это его работа -  свою
шею вместо Мясника подставлять. Он застегивает пиджак и говорить Артуру:  "В
морду схлопотать захотелось? Это мы можем!"
     Но тут вступает в дело Малыш.
     "А ты не суйся, - говорит он и как ткнет Рыжего в грудь своей  ручищей.
- Не суйся, если хочешь остаться цел".
     Рыжий ничего, стерпел. Видно, что от злости его разрывает.  Но  молчит.
Понимает: не того он разряда, что Малыш.
     Ну,  тут  мы,  конечно,  вышли  всей  компанией  во  двор.  Можешь   не
сомневаться, я тоже. На себя я взял третьего из этой  шайки,  щуплого  этого
Пройдоху. Если б он только рот раскрыл, я  бы  ему  показал.  Значит,  таким
манером идем мы все в конюшню, фонарь я  несу.  В  конюшне,  конечно,  более
подходящее место, чем во дворе, Артур хотел как раз  в  конюшне.  Я  выгоняю
старую корову, и все мы забираемся туда.
     Малыш берет на прицел Рыжего, а я становлюсь сзади своего  Пройдохи.  А
Рыжий все натаскивает Мясника, все натаскивает - учит подойти ближе к Артуру
и дать ему головой под подбородок.  Я-то  понимаю,  о  чем  речь,  вижу,  он
головой работает.
     - А Мясника заставили снять кольца? - спросил я.
     - А ты думал! Я-то забыл,  но  Малыш  не  дурак,  говорит:  "Здесь  без
кастетов!" Мясник собрался было спорить. Но я там  был  не  зря,  можешь  не
сомневаться. Мы с Малышом делаем шаг вперед, и Мясник тут же снимает  кольца
и отдает их Пройдохе. Пройдоха кладет их в задний карман, по правде  говоря,
я их три раза пытался вытащить. Я все держался рядом с  Пройдохой,  а  когда
Артур стал наступать и погнал Мясника на нас, я залез-таки ему в карман,  но
вытащить не удалось.
     - Ну, а дальше, дальше-то что было? - нетерпеливо  перебил  я  Стрелка,
раздраженный этими отступлениями от темы.
     - Ну, дальше Малыш скомандовал: "Ногами не бить, Мясник, -  попробуешь,
не обрадуешься".
     Ты ведь видел, Алан, как Артур дерется, - голову вскинет, выпрямится  и
пошел!.. Он что справа, что слева, одинаково  хорошо  бьет,  захват  у  него
вроде как у пассажира  в  качку.  Мясник  приседает,  сжимается  в  комок  и
кидается вперед, но тут же начинает задыхаться. Эта сволочь ведь  никогда  в
жизни не работала. А Рыжий, верно, подучил его дать Артуру сразу так,  чтобы
тот  не  очухался.  Вот  он  и  кинулся.  Ну,  Артур,  конечно,  влепил  ему
по-настоящему - раз, другой, третий! - но сразу осилить тоже не смог.
     Сцепились они и давай кружить. Тут Артуру немного попало. Но  потом  он
вырвался и уж больше не подпустил Мясника близко к себе, стал лупить его  то
правой, то левой, и Мясник только знай увертывается. Сам  он  никак  не  мог
стукнуть Артура как следует, но потом все ж изловчился и чуть было  не  сшиб
его с ног. Черт! Но Артур все-таки удержался.
     Минут пятнадцать прошло, и Мясник стал выдыхаться, из носу у него текла
кровь, у Артура губы  тоже  были  разбиты.  Мясник  все  старался  обхватить
Артура, навалиться  на  него  всей  тяжестью  и  тогда  уж  дать,  но  Малыш
командовал: "Не подпускай его,  Артур,  не  подпускай!"  Артур  и  не  давал
Мяснику подойти близко. И правильно, легковес ни в  коем  случае  не  должен
противника близко к себе подпускать.
     Кровь из носа Мясника лилась уже прямо ручьем, он и Артуру всю  рубашку
перепачкал. Но тут старый дурень О'Трэди из Северного Уэрпуна не выдержал  и
как завопит: "Ради бога, Малыш, хватит, ради  бога,  останови  их!"  Вот  же
старый болван!
     Но Артура разве остановишь?  На  какую-то  минуту  они  сошлись  совсем
близко и лупили друг друга куда  попало,  но  потом  Мясник  не  выдержал  и
отскочил. Смотрю а глаза у него бегают от страха, как у лисицы,  попавшей  в
капкан.
     Малыш тоже это понял и орет: "Он сдрейфил! Трусит, собака! Кончай  его,
Артур! Дай ему!"
     Тут все кругом заорали, даже такие парни, про которых и  не  подумаешь,
что способны кричать, толкаются, лезут вперед, орут: "Дай ему, Артур!"
     Двинул Артур Мясника правой, а потом пригнулся и дал ему левой, прямо в
поддых, а еще распрямился, чтобы сильнее вышло. От этого Мясника  чуть  было
на воздух не вскинуло! Ну, тут уж он обмяк и свалился на солому.
     А дальше, брат, все уже точно с ума посходили. Стали ни  с  того  ни  с
сего колотить друг друга. Были чуть  ли  не  все  пьяным-пьяны  и  не  стали
разбираться, кто кого и за что колошматит. Малыш уложил Рыжего,  я  Пройдоху
поставил на голову в навозную кучу, но вот кольца, черт меня побери,  так  и
не сумел взять.
     И Стрелок не без восхищения закончил свой рассказ словами:
     - Да, ночка была! Что надо!..


ГЛАВА 7

     Я сидел на перекладине забора  у  своей  конторы.  Каждый  вечер  после
работы я сидел так, мечтая, жадно впитывая в себя окружающий мир. Я смотрел,
как тонкие стебельки трав выцветали и умирали под  горячими  лучами  солнца,
смотрел,  как  из-за  холмов  надвигается  дождь,   вдыхал   аромат   земли,
разбуженной ливнями, после которых  начинали  лопаться  семена  в  почве,  и
крохотные  острые  травинки  тянулись  вверх  к  свету.  Я  наблюдал  вечный
круговорот - появление ростка, безудержное  стремление  его  исполнить  свое
назначение на земле, созревание семян, смерть и снова возрождение к жизни.
     А я смотрел на все это со стороны, я не принимал во всем этом  никакого
участия, я не был ни солнцем, ни дождем, ни кормилицей-землей. Семена жизни,
заложенные во мне, дремали.  Красота  природы,  которую  я  видел,  сидя  на
перекладине, не радовала, а повергала меня  в  уныние,  эта  красота  только
подчеркивала уродство и бессмысленность окружавшей меня жизни.
     Необходимость корпеть  в  конторе,  да  еще  жить  в  таком  окружении,
вызывали во мне  чувство  злого  отчаяния.  Я  иногда  весь  передергивался,
стараясь отогнать тяжелые мысли, Я легко  раздражался,  но  мне  приходилось
сдерживаться, чтобы не выходить из себя всякий раз, когда  Артур  или  Малыш
открыто старались оберегать меня. Я не мог обойтись без их  покровительства,
но прямой помощи старался избегать всеми силами.
     Не  помню  случая,  чтобы   отец   протягивал   мне   руку   помощи   в
затруднительном положении - разве когда другого  выхода  не  оставалось.  Со
своей добротой и пониманием он смотрел далеко вперед. Он  всегда  готов  был
встать  на  мою  защиту,  но  в  то  же  время  старался  приучить  меня   к
самостоятельности. Даже когда я еще не был калекой, он воспитывал меня  так,
чтобы я смог, жить и побеждать в мире, в котором останусь  когда-нибудь  без
его поддержки. Что произойдет со мной, когда его не станет, - если он  будет
всячески ограждать меня от людей, пусть подчас несправедливых и жестоких.
     Когда я еще мог бегать, как другие ребята, я часто падал и обдирал себе
колени  гравием.  Несмотря  на  мой  рев,  отец  никогда  не  бросался  меня
поднимать.
     - Вставай! - ласково говорил он. - Подумаешь - коленку оцарапал. Велика
беда! Я всегда ходил с ободранными коленями, когда был маленьким.
     И он заводил разговор о чем-нибудь другом, а я, прихрамывая, шел рядом.
     Ему очень правился один рыжий мальчик, с которым я  часто  играл.  Отец
мальчика умер. Мать, тихая, скромная женщина,  бывало,  подходила  к  дверям
дома, где служила у фермеров  экономкой,  и  смотрела  на  сына  с  ласковой
улыбкой. "До чего же на отца похож!" - говаривала она.
     Рыжий мальчик никогда не плакал, когда  падал  и  больно  обдирал  себе
коленки.
     - Мальчики не плачут, - вызывающе  говорил  он  дрожащими  губами.  Это
внушила ему мать.
     Я тоже любил этого мальчика и, падая, стал повторять  его  слова.  Отец
был явно доволен мной.
     Отец считал - хотя никогда не умел  как  следует  выразить  свою  мысль
словами, - что дети, с которыми чересчур нянчатся, вырастают  избалованными,
а ребенок, воспитанный самостоятельным, независимым,  станет  в  свое  время
человеком, на которого смогут опереться в трудную минуту слабые. А это  отец
считал высшим достоинством.
     - Как веточка согнута,  таким  и  дерево  вырастет,  -  сказал  он  мне
однажды.
     Когда я был еще ребенком, наш священник попросил отца разрешить мне раз
в неделю приходить играть с его детьми. Трудно сказать, почему он счел,  что
я ровня его детям - хорошо одетым, вежливым и скромным. Возможно,  священник
просто жалел меня - калеку - так, по крайней мере, думал отец.
     Отец разрешил и высказал при этом  неожиданную  для  священника  мысль:
"Может, вашим это только  на  пользу  пойдет".  Такое  замечание  не  только
изумило, но и огорчило доброго пастыря, который, однако, следуя  библейскому
завету, раздражение сдержал.
     Это был первый и единственный  раз,  когда  меня  пригласили  в  гости,
поиграть. Перед отходом отец лишь сказал мне: "Пора  этим  ребятам  сбросить
путы, в которых он их держит. Ты им покажи, что на людях жить веселее".
     Я не понимал тогда глубокого смысла этих слов, теперь же, сидя на своей
перекладине, подставляя лицо солнечным лучам, я вдруг осознал  их  значение.
Теперь я сам был  как  стреноженная  лошадь,  не  в  силах  освободиться  от
ненавистной веревки, вынужденный довольствоваться выжженным лугом.
     Этот день  начался  для  меня  плохо,  отчего  моя  неприязнь  к  людям
усилилась и стала заметней.
     Рано утром на дороге, ведущей с гор,  появился  воз  дров,  запряженный
парой ломовых лошадей. Бородач, шагавший  рядом,  вез  дрова  на  продажу  в
город. Он, наверное, долго валил в горах сухие деревья, пилил  их  и  колол.
Топор в кожаном чехле был привязан к  возу.  Так  тщательно  оберегать  свой
топор станет только человек, который дорожит им.
     На дровосеке поверх  серой  рубашки  был  поношенный  жилет,  новенькие
заплаты украшали штаны из грубой холщовой ткани. "Работа прилежной жены",  -
подумал я. Дровосек остановил лошадей  у  гостиницы,  положил  подпорки  под
колеса и зашел в бар выпить.
     Едва заслышав, как он крикнул лошадям: "Тпру, стой!" -  Фло  Бронсон  в
розовом халате поспешно открыла дверь бара.  Она  встретила  его  улыбкой  и
веселым замечанием о погоде.
     Я только что проводил в путь  Артура  и  зашел  в  кухню  позавтракать.
Интересно, подумал я, что предпримет Фло, чтобы задержать дровосека в  баре,
пока появятся другие посетители и начнется общий разговор.
     В кухне Шеп уже ждал своего выхода. Он  то  и  дело  облизывал  бледные
сухие губы, беспокойно  слонялся  по  комнате,  часто  подходил  к  двери  и
заглядывал в коридор, который вел в бар. В нетерпении он сжимал  и  разжимал
пальцы.
     - С перепоя ломает, - сказал он Стрелку.
     - Да, провернули вчера неплохо! - заметил Стрелок; глаза  у  него  были
красные от недосыпу. - У меня у самого с утра язык как суконный был.
     Я кончил завтрак и уже  поднялся  из-за  стола,  чтобы  отправиться  на
работу, когда Фло Бронсон заскочила в кухню и сунула Шепу несколько монет.
     - Живо! - коротко бросила она и торопливо побежала в бар; Шеп  зашаркал
вслед за ней.
     Дровосек уже направлялся к крыльцу, но Шеп ловко  перехватил  его.  Они
все еще о чем-то говорили, когда я уходил в контору.  Шеп  играл  свою  роль
умело, не грубо: после дружеской беседы, естественно, труднее отказаться  от
приглашения выпить. Кроме того, за это время у клиента должно было появиться
чувство, что он недопил.
     Когда я пришел из конторы пообедать, дровосек стоял в баре  в  компании
мужчин и громко о чем-то разглагольствовал. Время от времени он  замолкал  и
кивал с довольным  видом,  соглашаясь  с  собеседниками,  которые,  конечно,
сочувствовали его невзгодам и во всем  поддакивали.  Шеп,  выполнивший  свою
предательскую  работу,  чистил   конюшню   с   обиженным   видом   человека,
незаслуженно попавшего в опалу. Он кидал отчаянные взгляды на дверь бара,  в
надежде, что кто-нибудь позовет его выпить.
     Меня тревожили лошади, которых дровосек оставил у входа.  Они  томились
под горячим солнцем целое утро, и передняя  в  упряжке  была  неспокойна.  Я
вышел взглянуть на них. В оглоблях стояла могучая клайдесдельская  кобыла  с
широким крупом. Воз был без тормозов, и удерживать его, когда дорога шла под
гору, было делом нелегким. Нагружен был воз тяжело,  и  изрядную  долю  этой
тяжести лошадь принимала все утро на свою спину. Я задумал опустить лежавшие
вдоль оглобель и продетые в кольца подпорки, чтобы переложить на  них  груз,
приходившийся на спину лошади, но у меня не хватало сил сделать это.
     Я попросил помочь человека, который стоял  на  веранде,  тот  подставил
плечо под оглоблю и поднял ее, затем освободил подпорки, опустил их и упер в
землю. Кобыла переступила с ноги на ногу и заняла более  удобное  положение.
Придя в кухню, я сказал Стрелку про этих лошадей:
     - Напоил бы ты их после обеда.
     - Ну знаешь, - ответил он раздраженно. - Я и себе-то выпивку не  всегда
достаю, стану я еще каких-то лошадей поить.
     Стрелок в  это  время  помогал  Роуз  с  заказами,  которые  передавала
Вайолет, возвращаясь из столовой в кухню. Монотонно звучали слова,  возвещая
появление Вайолет с пустым подносом.
     - Ростбиф два раза... яблочный пирог и сливки - один раз.
     Стрелок быстро ставил на поднос заказанные блюда. Я сидел  за  кухонным
столом, раздумывая, что бы такое съесть.
     Я неизменно обедал на кухне, чтобы Вайолет не приходилось подавать  мне
в столовой, да и вообще я почему-то считал, что место мое здесь.
     Отказ Стрелка напоить  лошадей  рассердил  меня,  но  я  заставил  себя
сдержаться. Я встал и положил себе сосиски с картофелем прямо из кастрюли на
плите. "Когда-нибудь, - подумал я, - мы со Стрелком обязательно